О мышах и людях. Жемчужина (сборник) - Стейнбек Джон Эрнст
Медленно, словно ящерица, Кино полз по гладкой гранитной стене. Он повесил нож за спину, чтобы не бился о камень. Широко расправленными пальцами Кино цеплялся за склон, босыми ногами нащупывал опору. Даже грудь его была плотно прижата к отвесу, чтобы не соскользнуть. Малейший шум – стук сорвавшегося камня, вздох, шорох кожи по голой скале – мог разбудить следопытов. Любой чуждый для ночи звук привлек бы их внимание. Однако безмолвной ночь не была: жившие у воды древесные лягушки щебетали, точно птицы, и высокий металлический звон цикад наполнял узкую расселину. А в голове у Кино звучала его собственная музыка, музыка врага, глухая и неровная, почти дремотная. Зато песня семьи стала теперь жесткой, хищной и грозной, точно рычание пумы. Это она гнала его вниз, на темного врага. Ей вторил резкий стрекот цикад, а древесные лягушки выводили отдельные фразы ее мелодии.
Кино полз бесшумно, словно тень. Одна босая нога скользнула вниз. Пальцы нащупали опору и прочно уцепились. Затем другая нога, одна рука, другая, и вот уже все тело незаметно переместилось ниже. Рот у Кино был открыт, чтобы даже дыхание не могло его выдать. Он знал, что не сделался невидимым. Если дозорный почувствует какое-то движение и посмотрит туда, где темным пятном выделяется на фоне скалы его смуглое тело, он пропал. Поэтому нужно двигаться так медленно, чтобы не привлечь внимания. Прошло немало времени, прежде чем Кино коснулся ногами земли и спрятался за низкорослой пальмой. Сердце у него оглушительно колотилось, лицо и ладони взмокли от пота. Кино дышал медленно и глубоко, чтобы успокоиться.
Теперь от врага его отделяло всего несколько шагов. Кино попытался вспомнить этот участок земли. Нет ли на пути камней, о которые можно споткнуться? Он принялся растирать себе ноги, чтобы не затекли, и обнаружил, что мышцы слегка подергиваются после долгого напряжения. Кино с беспокойством посмотрел на восток. Вот-вот появится луна, а действовать нужно прежде, чем она взойдет. Он видел в темноте силуэт дозорного; спящие находились вне поля его зрения. Но ему нужен именно дозорный. Напасть на него – быстро и без колебаний. Кино бесшумно перекрутил шнурок с амулетом и высвободил рукоятку ножа из петли.
Слишком поздно: не успел он выпрямиться, как из-за горизонта показался серебряный краешек луны. Кино снова присел позади пальмы.
Серп луны был старый и узкий, но он наполнил расселину резким светом и резкими тенями. Теперь Кино мог ясно различить фигуру дозорного, сидящего на песке у воды. Дозорный посмотрел на луну и закурил очередную сигарету – на мгновение огонек спички озарил его темное лицо. Ждать больше нельзя: как только враг отвернется, нужно прыгнуть. Ноги у Кино были напряжены, словно взвинченные пружины.
Но тут сверху долетел приглушенный плач. Дозорный прислушался и встал на ноги. Один из спящих пошевелился во сне, очнулся и тихо спросил:
– Что такое?
– Не знаю, – ответил дозорный. – Похоже на крик. Почти человеческий. Будто ребенок плачет.
– Наверное, просто сука койота с выводком. Щенки койотов пищат, что твои дети – не отличишь.
Пот каплями катился у Кино по лбу, жег ему глаза. Снова раздался тихий плач, и дозорный глянул наверх – на отверстие в каменном склоне.
– Может, и правда койот, – сказал он.
Кино услышал резкий щелчок взводимого курка.
– Если койот, то сейчас он у меня замолчит, – добавил дозорный и вскинул ружье.
Когда громыхнул выстрел, Кино был уже в прыжке. Огромный нож рассек воздух. Что-то сухо хрустнуло: это лезвие пронзило шею и вошло глубоко в грудь. Кино превратился в ужасную машину для убийства и действовал с нечеловеческой силой и быстротой. Одной рукой он выдернул из трупа нож, другой схватил ружье. Потом резко развернулся и, словно дыню, раскроил голову второму врагу. Третий, точно краб, отполз в сторону, соскользнул в озерцо и стал отчаянно карабкаться по обрыву, с которого тонкой струйкой стекала вода. Он цеплялся руками и ногами за спутанные лозы дикого винограда, всхлипывал и что-то жалобно бормотал. Но Кино сделался холоден и смертоносен, как сталь. Он взвел курок, тщательно прицелился и выстрелил. Следопыт рухнул в озерцо. Кино неспешно подошел к воде. В лунном свете ему были видны обезумевшие глаза врага. Он прицелился точно между ними и выстрелил снова.
Кино растерянно замер. Что-то было не так: какой-то сигнал пытался дойти до его сознания. Древесные лягушки и цикады больше не пели. И тут раскаленный от напряжения ум прояснился, и Кино узнал этот звук – отчаянный, тоскливый, душераздирающий крик, который доносился из пещеры в склоне горы. Крик смерти.
* * *Каждый в Ла-Пасе помнит, как они вернулись. Возможно, кое-кто из стариков видел их возвращение собственными глазами, но даже те, кто слышал о нем от отцов и дедов, помнят его не менее ясно. Событие это поразило всех.
Золотой день незаметно перетекал в вечер, когда первые ошалелые мальчишки пробежали по городу с вестью: «Кино с Хуаной вернулись!» Разумеется, все поспешили на них посмотреть. Солнце клонилось к западным горам, отбрасывая на землю длинные тени. Возможно, именно поэтому возвращение Кино с Хуаной оставило такой глубокий отпечаток в душе у тех, кто его видел.
Они пришли в город по разбитой проселочной дороге. Шагали не гуськом, как обычно – Кино впереди, Хуана сзади, – а бок о бок. Солнце светило им в спину, и перед ними ползли две длинные тени: казалось, Кино с Хуаной несут с собой два столба тьмы. Кино держал на плече ружье, Хуана несла за спиной узелок из шали, где лежало что-то маленькое, тяжелое и безжизненное. Узелок, покрытый засохшей кровью, слегка покачивался при каждом шаге. Лицо Хуаны было сурово, изрезано морщинами и неподвижно от усталости и напряжения, которым она пыталась эту усталость побороть. Ее широко раскрытые глаза смотрели куда-то внутрь, и вся она казалась такой же далекой и недосягаемой, как небо. Зубы у Кино были стиснуты, губы плотно сжаты. Грозный, подобно надвигающейся буре, он внушал страх. Говорят, в обоих чувствовалось нечто, выходящее за пределы человеческого понимания: они прошли сквозь боль и теперь стояли по другую ее сторону, окруженные стеной почти магической защиты. Те, кто собрался на них посмотреть, подались назад, давая дорогу, и даже не попытались с ними заговорить.
Кино с Хуаной шли по городу так, словно его не существовало: не взглядывали ни направо, ни налево, ни вверх, ни вниз, а смотрели прямо перед собой. Они переставляли ноги мелкими рывками, словно ловко сделанные деревянные куклы, а вокруг них клубились столбы черного страха. Брокеры глазели на них сквозь зарешеченные окна, слуги припадали одним глазом к щели в воротах, матери заставляли младших детей отвернуться и прижимали их лицом к своим юбкам. Бок о бок прошли Кино с Хуаной через город из камня и штукатурки, миновали плетеные хижины. Соседи расступались, давая им пройти. Хуан-Томас приветственно поднял руку, да так и застыл с поднятой рукой и непроизнесенным приветствием на губах.
В ушах у Кино пронзительно, словно крик, звучала песня семьи. Он стал неуязвим и ужасен, и песня его превратилась в боевой клич. Кино с Хуаной прошли мимо выжженного квадрата, где когда-то стоял их дом, и даже не посмотрели в ту сторону; пробрались через заросли кустарника, обрамляющие песчаный берег, и осторожно спустились к воде. На разбитое каноэ они тоже не взглянули.
У самой кромки воды они остановились и поглядели вдаль. Затем Кино положил ружье на песок, порылся в складках одежды и достал великую жемчужину. Ее поверхность казалась серой и изъязвленной. Оттуда на него смотрели злобные лица, а в глубине полыхало зарево пожара. Кино увидел в жемчужине безумные глаза лежащего в воде человека, увидел Койотито с отстреленной макушкой. Жемчужина стала уродливой и серой, как злокачественный нарост. В голове у Кино звучала ее музыка, извращенная и безумная. Его рука слегка дрогнула. Он медленно повернулся к Хуане и протянул ей жемчужину. Хуана стояла рядом, по-прежнему держа на плече свою мертвую ношу. Она взглянула на жемчужину, затем посмотрела ему в глаза и тихо произнесла:
