Тайна предсказания - Ванденберг Филипп
— С помощью волшебного напитка?
— Не насмехайся над мудростью старого человека!
— Простите, об этом и речи не шло!
— Я сварю микстуру, какую Диоскорид изобрел против чумы, одно из тех огненных, острых, обволакивающих чувства средств, которые имеют немедленное действие. Причем совершенно не важно, действительно ли оно побеждает заразу. Важнее добрый пример и вера в его целительную силу. Едва лишь один отважится выйти из своего укрытия, как другие последуют за ним.
— Вы воистину очень умны, брат Эммерам!
— Это лишь опыт долгой жизни. — С этими словами старик начал царапать рецепт на клочке пергамента.
— Могу я сделать это для вас? — вызвался Леберехт.
— Ты хочешь сделать это для меня?
— Ну конечно! — Леберехт сел за пюпитр около монаха и начал записывать ингредиенты микстуры.
Старик, наблюдая за его работой, вскользь заметил:
— Ты ведь занят в соборном цехе каменщиков, как я слышал?
— Да, я каменотес. Моим наставником был Карвакки, а точнее, он и сейчас им является. Он славится по всей стране.
— Как выпивоха, должник и бабник!
Леберехт рассмеялся.
— И это тоже. Но он — гений в работе с камнем и равен великим итальянцам. И если вы меня спросите, я скажу, что он продает свое умение ниже стоимости. Я довольно часто задавался вопросом, отчего он работает здесь, в цехе при соборе, как какой-то сапожник, когда он способен своей рукой творить великие произведения искусства.
Эммерам положил ладонь на руку Леберехта.
— Сын мой, тот же вопрос я мог бы задать и тебе. В тебе скрыт талант ученого. Ты по собственному почину овладеваешь знаниями, что необычно для юнца. Таким образом, перед тобой стоит вопрос, а не мечешь ли ты бисер перед свиньями, заменяя треснутые блоки песчаника на новые, и не призван ли твой талант к чему-то большему?
Леберехт ужаснулся. Монах только что высказал мысль, которая еще ни разу не приходила ему на ум.
— Но я люблю искусство, и мои устремления направлены на его сохранение!
— Я вовсе не хочу оспаривать этого твоего стремления. Но ты уже когда-нибудь задумывался над тем, что мы живем во время великих перемен? — Монах поднялся, подошел к окну и, глядя, как над городом опускается молочно-белая дымка, продолжил: — Знаю, все постоянно меняется, об этом было известно еще древним грекам, но теперь человечество впервые достигло конечного пункта.
— Конечного пункта? Я не понимаю вас, почтенный отец!
— Итак, за сотню лет человечество сохранялось в своих архитектурных сооружениях. Не было другой возможности сохранить человеческую мысль надолго. Пирамиды древних египтян были не только гробницами их царей, но и, в первую очередь, эти люди хотели передать себя и свою культуру, свое знание о философии и религии, геометрии и астрономии. Это было еще до того, как они вообще могли писать. Ничего иного не имели в виду и древние греки со своими классическими храмами, и наши предки с их устремленными в небеса соборами.
Леберехт изумился.
— Вы правы, брат Эммерам. Так я еще никогда не рассматривал зодчество. Вы — мудрый человек.
Бородатый монах обернулся и, словно предостерегая Леберехта, поднял обе руки.
— То, о чем я сейчас говорю, — заметил он, — возможно, тебе не понравится. Тем не менее я не буду молчать, поскольку это имеет большое значение именно для тебя: до прошлого столетия церкви, соборы, замки, часовни и другие памятники зодчества были библиотеками человечества. В ясных знаках, а порой и в тайных намеках они распространяли знание; более того, они передавали дух времени и тогдашнее состояние души человека. Взгляни на мрачные соборы средневековья! Разве не являются они сооружениями, вызывающими у человека страх, несмотря на свою простую архитектуру? Разве повсюду не чувствуется более высокая власть, которая действует на людей — со стороны Папы или императора? Или возьми иноземный стиль: от римлян переняв округлость сводов, мы столетиями возводили двери, ворота и порталы, окна, ниши и арки с закруглениями, как небосвод. Но сразу же старый мир изменил свой лик. Набожность регламентировалась сверху, чего не было со времен древних египтян. Папство получило чрезмерное влияние, и эта власть манифестировала себя в высочайших строениях, какие только создавались человечеством, выше пирамид. Церковный неф вздымался так высоко, что нельзя было больше видеть крышу. Округлые своды столетней давности должны были уступить место стрельчатым аркам, вызывающему явлению против силы тяжести, которое было завезено с Востока крестоносцами как отвратительная зараза.
— А почему, брат Эммерам, вы думаете, что архитектурные памятники утратили свое значение?
— Ты еще спрашиваешь?! Именно ты? — Старый белобородый человек, словно жонглер, обернулся вокруг своей оси с поднятыми ладонями. — Печатное искусство Иоганнеса Генсфляйша, названного Гутенбергом, превзошло искусство зодчества. Взгляни вокруг. В книгах, которые громоздятся здесь до потолка, содержится больше знаний, чем могут передать все соборы страны; эти фолианты имеют больше власти, чем все войска императора. К тому же все это может производиться часто по желанию, как и транспортироваться в любое место на земле.
Леберехт пришел в ужас от услышанного. Он попытался обдумать высказывание Эммерама. Но старец пошел ему навстречу, заявив, что очень скоро люди начнут строить не соборы, а библиотеки, а потому не стоит удивляться, если однажды они перестанут ходить в церковь, чтобы совершать молебен, а потянутся в библиотеки, где Божье слово будет звучать не с кафедры и где любой сможет прочитать то, что пожелает.
— Станем ли мы от этого счастливее? Не знаю, — заключил свою речь монах.
Слова Эммерама привели Леберехта в задумчивость. Он быстро записал остальные составляющие чудесного лекарства и передал пергамент монаху.
— Вы думаете, что человек не может найти счастья среди книг?
Старец поднял свой зрительный камень и посмотрел сквозь него, как сквозь замочную скважину, которая вела прямиком на небо.
— Этот вопрос ты должен задать не мне, а себе. Ведь это ты провел здесь последние недели! Был ли ты счастлив это время? — Он отложил окуляр и заглянул юноше в глаза. Леберехт медлил, не отваживаясь ответить, поскольку знал, что Эммераму не понравится его возражение.
— Даже если я сделаю вас своим врагом, — наконец произнес юноша, — я все же признаюсь, что это помещение с давних пор обладает для меня влекущей силой. Желание находиться здесь сильнее потребности совершать молебен в соборе или иной церкви. Да, это помещение излучает больше скрытой святости, чем храм. Я надеюсь, вы не будете дурно думать обо мне, оттого что я это скажу. Но в последние месяцы библиотека стала для меня второй родиной, и я с ужасом жду того дня, когда мне придется ее оставить.
В то время как Леберехт говорил, бородатый монах разглядывал его, прикрыв глаза и вертя свой зрительный камень между большим и указательным пальцами. После довольно продолжительной паузы Эммерам весело улыбнулся.
— Ты говоришь о родине, сын мой, но при этом совсем не знаешь ее! Родина — это то, что человек знает лучше всего остального. Библиотека же ни для кого не является родиной — ни для тебя, ни для меня, ни даже для брата Андреаса, который провел здесь почти всю свою жизнь. Ни один человек за весь свой век не сможет прочитать книги, которые здесь собраны. Для этого тебе понадобятся, может быть, сотня жизней и в сотни раз больший мозг. Тогда ты станешь всезнающим.
— Боже сохрани! Ни единый человек не может быть всезнающим. Это сказал еще Сократ. И то, что определенными вещами мы занимаемся больше, а иными меньше, заложено в природе человеческой. Мой интерес, например, в первую очередь относится к древним философам, алхимии и астрономии.
— Сплошь языческие науки…
Леберехт пожал плечами.
— И поэтому они имеют меньшее значение?
— Нет, конечно нет. Я даже склонен утверждать обратное. Астрономия древнее, чем пирамиды, тоже, кстати, имеющие языческое происхождение. Несмотря на это, астрономии придается величайшее значение. — Монах вновь прибег к помощи своего зрительного камня и взглянул вверх, где на высоте, под самым потолком, громоздились ряды книг, достижимые лишь с помощью лестницы. — Возможно, однажды наступит время, когда верхние книги будут храниться в самом низу, а нижние — наверху…
