Империя. Роман об имперском Риме - Сейлор Стивен
Мессалина на время умолкла, и Тит постарался перевести разговор.
– На Секулярных играх, – произнес он. – Вот где это было.
– О чем ты? – спросила Мессалина.
– Там я видел Аякса в исполнении Мнестера – в пьесе, сыгранной прошлым летом на Секулярных играх. Я пытался вспомнить с того момента, как вошел сюда и узнал его. Выступ ление помнил, а место – нет.
– Ну хоть я остался в памяти, – проворчал Мнестер.
– Более чем, – отозвался Тит. – Ты играл блистательно. Я ни на минуту не усомнился, что ты величайший на свете воин в сияющих доспехах. Когда тебя заколдовала Афина, я искренне решил, что ты начал ходить во сне. А когда ты очнулся весь в крови и понял, что перебил не врагов, а отару овец, – ничего не скажешь, я хохотал и содрогался одновременно. А сценой самоубийства ты заставил меня разрыдаться по-настоящему.
Мнестер довольно хмыкнул.
– Сейчас, вспоминая, – продолжил Тит, – я нахожу прекрасным весь праздник. В Секулярных играх каждая деталь была на высоте – подбор гладиаторов, гонки, пьесы, пиры, храмовые пения. Охота на пантеру в Большом цирке – вот это зре лище! Хотя, наверное, на меня произвели еще большее впечатление фессалийские всадники – как они гнали стадо обезумевших быков, а потом спешились и завалили их наземь. Потрясающе! По мне, так эти игры стали кульминацией правления Клавдия. А почему бы и нет? Говорят, их проводят всего раз за срок человеческой жизни, а нынешние отметили восьмисотую годовщину основания города, вполне грандиозное событие…
Он осекся. Мнестер незаметно пнул его под тонким покрывалом. Тит повернулся и обнаружил, что актер хмурится и мотает головой, словно советуя сменить тему.
Но было поздно. Мессалина скрестила руки на груди. Красивое лицо императрицы исказилось от гнева.
– На Секулярных играх она и вылезла вперед!
– Она? – не понял Тит.
– Агриппина, племянница Клавдия. Тварь!
Мнестер съежился и передвинулся на дальний край ложа.
– Ты вывел ее из себя, – шепнул он Титу.
– Все случилось во время Троянского шествия, – пояснила Мессалина. – Ты был в тот день в Большом цирке, Тит? Видел?
– Троянское шествие? Нет, пропустил.
Он счел тогда, что отроки-патриции, переодетые троянскими воинами и выполняющие трюки на лошадях, интересны разве что собственным любящим матерям, дедам и бабкам.
– Значит, ты не наблюдал триумфа Агриппины. Я там, конечно, была: сидела в императорской ложе с Клавдием и малышом Британником. Перед началом шествия мы с Британником стояли и махали толпе. Нам почти не аплодировали. О чем только думал народ, столь непочтительно отнесясь к жене, а главное – к сыну императора? В конце концов я пришла в крайнее раздражение и села. С нами в ложе была и Агриппина. Клавдий всегда ее приглашает. Считает своим долгом – ведь они родня, родители Агриппины мертвы, а сама она вдова и в одиночку растит сына. Когда я села, Клавдий велел встать племяннице вместе с ее прыщавым щенком, маленьким Нероном. Нумины яйца! Грянули такие рукоплескания, что у меня в голове помутилось. Ей хлопали без конца – почему? Мне пришло в голову лишь одно: люди прочли ее скучные мемуары, где она спесиво расписала во всех красках собственные страдания. Ты читал это, Тит?
– Нет, не пришлось, – ответил он.
Строго говоря, он не солгал, хотя большинство историй из книги Агриппины он знал в пересказе жены. На Хризанту произвел сильнейшее впечатление рассказ женщины, которая родилась в привилегированном обществе, но Фатум вынудил ее бороться за себя и своего малыша. Перед сном, дочитав главу, Хризанта в назидание Титу на одном дыхании излагала все взволновавшие ее подробности.
У Мессалины осталось явно другое впечатление.
– Мерзавка излагает свои горести с таким пафосом, точно она Кассандра в горящей Трое. Дочь великого Германика и безупречной матери, которые скончались во цвете лет, – ну так у всех родители рано или поздно умирают. Сестра Калигулы, который выступил против нее, конфисковал имущество и сослал ее на Понтийские острова, где ей пришлось нырять за губками, чтобы прокормиться. Конечно, она ни словом не обмолвилась ни о кровосмешении с Калигулой, ни о своем заговоре против него. Дважды вдовая и вынужденная растить единственного праправнука Божественного Августа, хотя подозрительная смерть ее последнего мужа принесла ей немалое состояние. Бедная мученица Агриппина! Судя по тому, как народ отнесся к ней во время Троянского шествия, она вполне успешно завоевывает любовь толпы. А когда загремели приветствия, прыщавый отпрыск встал перед матерью и начал поворачиваться и так и сяк, и улыбаться, и делать публике ручкой – как там говорят, Мнестер, в актерской братии? Выдаивать аплодисменты?
Мнестер невнятно буркнул, избегая участвовать в этом разговоре.
– Затем Агриппина объявила, что Нерон присоединится к Троянскому шествию, хотя ему всего девять, а остальные мальчики старше, и вот он спустился, надел шутовские доспехи, взял деревянный меч и взгромоздился на пони. Овация! Впрочем, должна признать, что для девятилетки он неплохо ездит верхом.
– Прирожденный всадник, – пробормотал Мнестер.
– Мелкий кривляка! – фыркнула Мессалина. – Клавдий называет его скороспелком, как будто это похвала. Некоторые находят его манерность очаровательной, а мне в нем видится нечто отталкивающее. Как и в его матери. Выставлять свои беды на публику, искать одобрения черни – тебе не кажется, что это ужасно вульгарно?
Настойчивый взгляд императрицы требовал ответа. Мнестер снова украдкой пнул Тита, и тот отчаянно закивал.
– План мегеры совершенно ясен, – заявила Мессалина. – Она считает, что следующим императором должен стать малютка Нерон.
– Ни в коем случае, – сказал Тит.
– Клавдий не молодеет, а Нерон наденет тогу на день раньше Британника, и щенок в самом деле прямой потомок Августа. Разумеется, таким же был Калигула, и нам известно, чем кончилось дело.
– Ты правда считаешь, что Агриппина загадывает так далеко?
– Конечно! Слезливые мемуары, квохтанье над Нероном и то, как она выводит его на публику, угодничество перед Клавдием, просчитанная роль добродетельной вдовы – о да, Агриппина ничего не делает просто так. За подлой тварью и ее молокососом надо зорко присматривать.
Мнестер откатился еще дальше. Покрывало соскользнуло и обнажило его мясистые ягодицы. Мессалина схватила хлыст с рукоятью слоновой кости и звучно хлестнула актера по заду.
– Ты чему улыбаешься?
– Я не улыбался, Лициска! – Дрожа всем телом, Мнестер зарылся лицом в подушку. Тит подумал, что он трясется от страха, но вскоре понял – от смеха.
– Грубиян! – Мессалина хлестнула снова.
– Лициска, прошу тебя! – возопил Мнестер, хотя Титу показалось, что он не только не попытался избежать удара, но даже приподнял таз и чуть повилял им. До сих пор Мессалина щадила Тита и не стегала его; порка обнаженного скульптурного тела Мнестера возбуждала, но Тит не желал подвергнуться ей сам, даже в исполнении Мессалины. Вдобавок он устал. Если это было прелюдией к новым ласкам, то Тит сомневался в своей состоятельности.
Он напрасно беспокоился. Разговор привел Мессалину в скверное настроение, а смешки Мнестера охладили ее пыл. Она велела Титу одеться и, когда он вновь облачился в трабею, протянула ему мешочек с монетами.
– Что это? – спросил он.
– Расчет. Разве не принято платить авгуру за его услуги?
– Но я не выполнил свою работу.
– Выполнил другую. Ведь жена ждет небольшого пополнения семейной казны? Теперь ступай.
– Ты пошлешь за мной еще раз?
– Кто знает? Нет, не надувай губы! Ненавижу, когда мужчины так делают. Ты показал себя неистовым жеребцом и заставил меня таять от экстаза – честное слово. Конечно, мне захочется увидеться вновь. Но сейчас уходи!
Тит покинул дом на Эсквилине со смешанными чувствами. Он совершенно не ожидал, что предастся разврату, а после оплаты услуг отчасти почувствовал себя спинтрием, как называли городских мужчин-проституток, приспособив словечко Тиберия. Но все-таки он был на высоте, раз уж Мессалина, которая могла заполучить кого угодно, выразила желание устроить новую встречу.
