С кем бы побегать - Гроссман Давид
— Я так далеко не загадывал, — вывернулся Асаф. — Я только хочу отдать ей собаку. Это ведь часть моей работы, верно?
И он постарался скорчить официальную мину, но удалось почему-то не очень. Динка разлеглась поодаль, язык вывален, глаза устремлены на них.
— Слушай. — Носорог подался вперед, подкрепляя слова энергичными взмахами четвертинки питы. — У меня в мастерской работают два парня, завязавших с этим делом. Знаешь, каково это — завязать? Они уже по четвертому кругу пробуют. И каждый раз куча проблем, каждый раз — реабилитация, полиция, клиники и прочий кошмар, и я отнюдь не на все сто уверен, что они не сорвутся снова.
Асафу стало жарко. Прав Носорог. Нужно вылезать из этой истории. Но… как можно вот так взять и отказаться от девочки на бочке?
— Послушай меня, Асаф. Забудь о ней, хватит фантазировать. Ты даже не представляешь, сколько усилий надо, чтобы наркоман завязал. — Носорог положил питу и вилку и отряхнул ладони. — Я всеми этими историями про дурь с детства напичкан. В нашем квартале половина на игле сидела. Знаешь, что такое ломка?
— Я что-то слышал…
Слова Носорога окончательно вывели Асафа из равновесия. Его красноречие выглядело по меньшей мере странно — обычно Носорог разговаривал очень мало.
— Ломка — это то, что с человеком творится, когда он пытается отвыкнуть. Ты меня слушаешь? В первые четыре-пять дней организм просто вопит от боли, не получая своей дозы. — Носорог снова придвинулся к Асафу, он говорил совсем тихо, сузив глаза. — Это как если бы тебя морили голодом и жаждой целый месяц, просто изнутри разламывает человека. Видел бы, каким человек делается — прямо серый, потом так и сочится, руки-ноги ему крючит…
Носорог говорил, а Асаф монотонно качал головой, будто стараясь отогнать эти слова.
— Ну так как? Забыли? — спросил Носорог.
Асаф медленными глотками допил колу. Поставил стакан, не глядя на Носорога. Он никак не мог заставить себя выдавить хоть что-нибудь.
Носорог изумленно смотрел на него.
— Понял. — Из его широкой груди с шумом вырвался долго сдерживаемый воздух. — У нас проблемы.
Он ткнул вилкой в тарелку, поднес ко рту и замер. Вилка в огромных пальцах казалась игрушечной. Мама Асафа, большая специалистка по части рук, всегда повторяла, что у Носорога самые мужские пальцы, которые она видела в своей жизни.
— А сам ты, — наконец заговорил Асаф, — ты ни разу?..
— Никогда. — Носорог откинулся на спинку, и стул отозвался стоном. — Близко был к этому, но пронесло. У меня другое увлечение было, ты ведь знаешь.
И он в сотый раз рассказал Асафу (но сейчас было в этом что-то успокоительное), как в детстве, с шестилетнего возраста, тащился с отцом в синагогу и тотчас линял оттуда, несся к дереву, росшему около стадиона, и просиживал на нем с девяти утра до начала игры в половине третьего.
— Я смотрел матч, возвращался домой, получал дикие тумаки от папаши и тут же начинал ждать следующей субботы.
Асаф представил, как маленький Носорог заходится от восторга на верхушке дерева, и улыбнулся.
— Понял, да? — рассмеялся Носорог. — Сейчас мне кажется, что, наверное, и не сама игра меня так занимала, как ожидание. Я обожал торчать там по полдня и думать, что вот-вот начнется, еще чуть-чуть — и случится. Вот это был наркотик так наркотик. И в тот момент, когда матч заканчивался, — полное опустошение, до следующей недели. Постой, а как мы сюда доехали?
— Да уж доехали, — улыбнулся Асаф.
— Ну хватит! — сказал Носорог, но Асаф понял, что тот всего лишь решил поменять тактику. — Что это я на тебя насел. Тебе ведь и того ублюдка с наручниками хватило.
Какое-то время они жевали в полном молчании, медленно остывая от спора. Потом глянули друг на друга, сытые и довольные, и разулыбались. Обычно они лучше всего решали свои разногласия молча.
— Ну а что старики? — заговорил Носорог.
Асаф сказал, что вчера они еще не звонили, но уж сегодня обязательно.
— Интересно, справилась ли твоя мама…
— С дверью самолетного туалета, — закончил Асаф, и они захохотали.
Мама целую неделю тренировалась дома с ручкой посудомоечной машины — Носорог сказал ей, что у туалетной двери в самолете такая же.
— Значит, говоришь, от них пока нет вестей, — еще раз повторил Носорог, в упор глядя на Асафа.
— Нет, пока нет. Правда.
— Ага.
Носорогу не нравилась эта поездка. Он подозревал, что от него что-то скрывают.
— А Релли что? — спросил он, будто между делом.
— Думаю, в порядке. — Асаф пожалел, что покончил с едой и нельзя притвориться, что увлечен содержимым тарелки.
— Она с ними возвращается или нет?
— Хорошо бы. Не знаю… может быть.
Носорог буквально сверлил его взглядом, но Асафу нечего было ему сказать. Он и сам побаивался, что за этой поездкой кроется какая-то тайна, что ему не говорят всего по причине его дружбы с Носорогом. Слишком уж охотно родители согласились оставить его, пообещав привезти вожделенный «Кэнон».
— А то я… — Носорог закурил и жадно затянулся. — Я… у меня все время такое ощущение…
— Нет-нет, — поспешно сказал Асаф. — Вот увидишь, все будет в порядке.
Он вспомнил, как Релли заставляла Носорога бросить курить и тот пересилил себя. А вот теперь опять закурил — еще один дурной знак.
— Не волнуйся. Они там поговорят с ней, и она к нам вернется.
«К нам» означало — к Носорогу. Прежде всего — к Носорогу.
— Она там кого-то нашла, — хрипло пробасил Носорог, пустив струйку дыма вверх. — Какого-нибудь лоха-америкашку. Я тебе говорю — не приедет она. Я такие вещи нутром чую.
— Нет, приедет, — возразил Асаф.
— И чего я себя дурачу!
Носорог, выкурив четверть сигареты, с остервенением загасил ее. По его многословию Асаф понимал, что Носорог пребывает в крайне необычном состоянии. Он немного смущался, слушая, как Носорог, такой большой и мощный, откровенничает с такой безнадегой.
— Глянь-ка, сколько лет я морочу себе голову, — очень медленно, как будто получая удовольствие от самоистязания, проговорил Носорог. — Видишь, что значит любовь.
Оба испуганно помолчали. Асаф чувствовал, как это слово жжет его, — никогда еще, ни единого разу Носорог не произносил его. И вдруг — вот оно, дрожит и бьется, как живое, как птенец, выпавший из рук Носорога.
— Эта девушка, — забормотал Асаф, — ну, с собакой, у нее есть такая подруга — монашка, которая уже пятьдесят лет… — И замолчал, сообразив, что с его стороны не очень-то тактично болтать о своем, когда Носорог так мучается. — Вот увидишь, она вернется, — сказал он слабо, да и что еще ему оставалось? Лишь снова и снова повторять эти слова, будто молитву или присягу. — Где еще она найдет такого, как ты? Родители тоже так говорят, ты ведь знаешь.
— Да, если бы все зависело только от твоих родителей… — Носорог устало кивнул, потом потянулся всем телом, посмотрел вверх, по сторонам, вздохнул. — Глянь-ка, собачка твоя закемарила.
И действительно, Динка дремала. Во время обеда Асаф украдкой подкидывал ей куски шашлыка и жареной картошки.
— С собаками у нас нельзя, — сказал официант Носорогу, когда они вошли в зал, — но для господина Цахи…
Асаф и Носорог посидели еще, болтая о том о сем. Носорог рассказал о новой скульптуре, которую он отлил сегодня, — того самого знаменитого, но совершенно шизанутого скульптора, который разругался со всеми литейными мастерскими в стране. С Носорогом этот шизик тоже вечно грызется, иногда чуть до драки дело не доходит, но когда он является в мастерскую и с эдакой кривой улыбочкой говорит, что у него есть новая работа, — Носорог не может ему отказать.
— Такие уж они, эти художники, — рассмеялся Носорог. — Ты с их заморочками лучше не спорь. Нет для них ни бога, ни черта, одно искусство на уме…
Его смех угас. Наверное, вспомнил, что и ювелирка — тоже искусство, подумал Асаф.
— Кофейку по-турецки, господин Цахи? — спросил официант.
— Нет, — сказал Носорог, когда перед ними стояли маленькие чашечки. — Ты еще не умеешь. Вот так надо…
