Норвежский лес - Мураками Харуки

— Что мне нужно делать? Конкретно?

— Во-первых, самому хотеть помочь и считать, что кто-то должен помочь тебе. А во-вторых, быть честным. Не лгать, ничего не замалчивать и не скрывать то, что тебя беспокоит. Только и всего.

— Постараюсь, — сказал я. — А почему вы живете здесь семь лет? Сколько мы беседуем, я не заметил ничего странного.

— Это днем, — мрачно обронила Рэйко. — А ночью — конец всему. С приходом темноты у меня выступает пена и я катаюсь по полу.

— Что, правда? — спросил я.

— Враки. С какой бы стати? — изумленно замотала она головой. — Я уже вылечилась. В настоящий момент. Просто мне нравится жить здесь и помогать выздоровлению других людей. Преподаю музыку, выращиваю овощи. Все — как друзья. С другой стороны, что у меня есть во внешнем мире? Мне уже тридцать восемь, скоро сорок. В отличие от Наоко. Ну, уеду я отсюда, никто меня не ждет, податься некуда — ни друзей, ни приличной работы. К тому же, я провела здесь целых семь лет. Что творится в мире — совсем не знаю. Ну, конечно, время от времени я читаю в библиотеке газеты. Но ни разу за все годы не отлучилась от этого места ни на шаг. Допустим, уйду я отсюда, и что?

— Может, откроется новый мир? — предположил я. — Есть смысл попробовать.

— Может, ты и прав, — сказала Рэйко, теребя в руках зажигалку, — но дело в том, Ватанабэ, что у меня есть на то свои причины. Если хочешь, как-нибудь расскажу.

Я кивнул.

— А как Наоко, ей лучше?

— Да, мы так считаем. Первое время она была в таком смятении, что мы за нее сильно переживали. Сейчас успокоилась, уверенно разговаривает и может спокойно выражать свои мысли… Одним словом — на пути к выздоровлению. Однако ей нужно было начать лечение намного раньше. Симптомы появились, когда умер Кидзуки. Об этом должны были знать и ее семья, и она сама. К тому же… семейные обстоятельства…

— Какие обстоятельства? — удивился я.

— А ты не знал? — в свою очередь, еще больше удивилась Рэйко.

Я помотал головой.

— Тогда спроси об этом у Наоко сам. Так будет лучше. Она о многом собирается честно тебе поведать. — Рэйко еще раз помешала ложечкой кофе и сделала глоток. — И еще. Есть одно правило, о котором лучше сказать тебе сразу: вам с Наоко нельзя оставаться вдвоем. Такие порядки. Наедине с посетителем оставаться запрещается. Поэтому постоянно требуется присутствие наблюдателя — то есть, меня. Так что извини, но с этим придется смириться. Хорошо?

— Хорошо, — улыбнулся я.

— Но ты не стесняйся. Разговаривай с Наоко о чем захочешь, и не обращай на меня внимания. Я знаю о вас, пожалуй, все.

— Все?

— Почти, — ответила она. — Ну а как иначе? Мы ведь проводим групповые сессии, поэтому знаем друг о друге много разного. К тому же, постоянно беседуем с Наоко наедине. Здесь особо скрывать нечего.

Я пил кофе и смотрел на лицо Рэйко.

— Если честно, я не совсем понимаю, правильно ли поступил по отношению к Наоко в Токио. Долго об этом размышлял, но до сих пор не могу дать себе ответ.

— Этого не знаю ни я, — сказала Рэйко, — ни Наоко. Вы сами должны это обсудить и понять. Ведь так? Что бы ни происходило, все — к лучшему. Лишь бы вы понимали друг друга. А о том, правильно это или нет, можно подумать после.

Я кивнул.

— Думаю, мы втроем сможем друг другу помочь: ты, Наоко и я. Быть честными друг к другу и хотеть помочь — вот главное. Временами от такого треугольника очень даже неплохой эффект. Ты сколько здесь пробудешь?

— Послезавтра вечером хочу вернуться в Токио. На работу нужно. А в четверг у меня контрольная по немецкому.

— Хорошо, тогда оставайся у нас. И денег с тебя никто не возьмет, и поговорить сможешь вдоволь, не обращая внимания на время.

— У кого это — у нас?

— У меня и Наоко. Комнаты — раздельные, есть диван-кровать. Так что за ночлег не беспокойся.

— А ничего, что так? В смысле, что посетитель-мужчина ночует в комнате женщин?

— Ну ты же не полезешь ночью к нам в спальню и не станешь по очереди насиловать нас?

— Конечно, нет.

— Тогда какие проблемы? Ночуй у нас — поговорим обо всем не спеша. Так будет лучше. Сможем лучше понять друг друга, послушаешь, как я играю на гитаре. Говорят, неплохо.

— Вам действительно это не в тягость?

Рэйко зажала во рту третью сигарету, скривила уголки рта и прикурила.

— Мы вдвоем уже говорили на эту тему. И вместе приглашаем тебя. В частном порядке. Думаю, такое предложение лучше вежливо принять.

— С удовольствием, — сказал я.

Морщины в уголках глаз Рэйко стали глубже, и она посмотрела мне в глаза.

— Как-то странно ты говоришь, — заметила она. — Не хочешь ли ты сказать, что подражаешь тому пареньку из «Над пропастью во ржи»?

— Да ну, — рассмеялся я в ответ.

Рэйко смеялась, не выпуская сигарету изо рта.

— А ты — человек прямой. По тебе видно. Я здесь давно и столько за это время повидала разных людей… Я разбираюсь, кому открыть душу можно, а кому — нет. Вот тебе — можно. Если точнее, ты можешь распахнуть человеку душу, если захочешь.

— И тогда что?

Рэйко весело сложила на столе руки.

— Человек поправится.

Пепел упал на стол, но она этого не заметила.

Мы вышли из главного корпуса, миновали пригорок, оставили позади бассейн, теннисный корт, баскетбольную площадку. На корте играли двое мужчин: худощавый пожилой и упитанный молодой. Играли неплохо, но на мой взгляд, — в какую-то совсем иную игру. Казалось, они даже не играют, а увлечены упругостью мяча и занимаются его исследованием. Как-то вдумчиво, с энтузиазмом они перебрасывали мяч друг другу и при этом обливались потом. Игравший к нам ближе молодой, увидев Рэйко, прервал игру, подошел и, улыбаясь, обменялся с нею парой-тройкой фраз. В стороне от корта человек бесстрастно постригал газон громоздкой газонокосилкой.

Мы прошли вперед. Там начиналась роща, по которой были разбросаны пятнадцать или двадцать скромных и аккуратных европейских домиков. Почти перед каждым стоял желтый велосипед — такой же, как у привратника.

— Здесь живут семьи сотрудников, — объяснила мне Рэйко. — Не обязательно ездить в город. Все необходимое можно собрать прямо здесь, — на ходу продолжала она. — Почти все продукты питания, как я уже говорила, — из подсобного хозяйства. Есть своя птицеферма, поэтому яйцами себя обеспечиваем сами. Книги, пластинки, спортинвентарь имеются, даже есть некое подобие супермаркета, каждую неделю приезжает парикмахер, по выходным показывают кино. Можно попросить сотрудников, которые живут в городе, купить что-нибудь особенное. Одежду можно заказывать по каталогам. Так что никаких неудобств.

— А в город выходить нельзя?

— Нет. Конечно, поход к зубному — особый случай, за исключением которого, как правило, разрешение не выдается. Человек вправе свободно покинуть это место, но больше он сюда уже вернуться не может. Он как бы сжигает за собой мост. Съездить на два-три дня в город и вернуться обратно нельзя. Представляешь, если все начнут сновать туда-сюда.

Миновав рощу, мы вышли на пологий склон, по которому были беспорядочно разбросаны двухэтажные и очень странные деревянные дома. На вопрос, что в них странного, вряд ли получится дать ответ, но странность эта сразу бросалась в глаза. Будто смотришь на картину, где художник попытался изобразить приятную нереальность. «Соберись Дисней снять мультфильм по картинам Мунка, получилось бы что-то в этом роде», — мелькнула мысль. Все дома были совершенно одинаковой формы и покрашены в один цвет. Форма — близкая к кубу, симметричные бока, широкий вход, много окон. Между домами изгибалась дорожка, похожая на ту, что бывают в автошколе. Перед каждым домом виднелись хорошо ухоженные клумбы. Вокруг ни души. Шторки на всех окнах опущены.

— Это район «С». Здесь живут женщины, ну то есть, мы. Домов всего десять. Каждый разделен на четыре части, в каждой части — по двое. В общей сложности, рассчитано на восемьдесят человек, но сейчас занято всего тридцать два места.