Почтамт - Буковски Чарльз
Когда я вышел, она садилась в автобус. Я бросил прощальный взгляд на эти аппетитные ноги и задницу, забирающиеся на подножку, и автобус увез ее прочь.
Врач ждал.
– Что случилось? Вы опоздали на пять минут!
– Не знаю. Часы, наверное, отстали.
– ЭТО НУЖНО ДЕЛАТЬ ТОЧНО!
– Валяйте. Берите кровь, как бы то ни было.
Он воткнул в меня иголку.
Через пару дней анализы показали, что со мной все в порядке. Уж не знаю, пять минут сыграли тут свою роль, или что. Но припадки стали еще хуже. Я начал уходить через четыре часа работы, не заполняя никаких формуляров.
Приходил около 11 часов, и там была Фэй. Бедная беременная Фэй.
– Что случилось?
– Больше не смог, – отвечал я. – Слишком ранимый…
11
Парни с участка Дорси не знали моих проблем.
Я входил каждый вечер через задний ход, прятал свитер в подносе и проходил за своей рабочей карточкой.
– Братья и сестры! – говорил я.
– Брат, Хэнк!
– Привет, Брат Хэнк!
У нас с ними шла игра, игра в черно-белых, и она им нравилась. Бойер подходил, трогал меня за руку и говорил:
– Мужик, если б у меня такая раскраска была, как у тебя, я б стал миллионером!
– Еще бы, Бойер. Все, что нужно, – это белая кожа.
Следом к нам подходил маленький кругленький Хэдли.
– Работал на пароходе черный кок. Единственный черный на борту. Пек пудинг с тапиокой два или три раза в неделю, а потом дрочил в него. А те белые парни от его пудинга с тапиокой аж торчали, хехехехе! Спрашивали его, как он его делает, а он отвечал, что у него свой особый рецепт есть, хехехехехехе!
Мы все смеялись. Уж и не знаю, сколько раз мне пришлось выслушать историю про пудинг с тапиокой…
– Эй, нищеброд белый! Эй, мальчонка!
– Слушай, чувак, если б я назвал тебя мальчонкой, ты б за шабер схватился. Поэтому не мальчонкай мне больше.
– Слушай, белый, что скажешь, если мы в эту субботу вечером куда-нибудь намылимся вместе? У меня прикольная белая бикса как раз есть, блондиночка.
– А у меня – прикольная черная бикса. И ты знаешь, какого цвета у нее волосы.
– Вы, парни, наших теток столетиями ебете. Теперь мы вас нагоняем. Ты не станешь возражать, если я свой черный шкворень в твою белую биксу засуну?
– Если хочет, пусть хоть весь забирает.
– Ты украл землю у индейцев.
– Ну дак.
– Ты меня к себе домой не пригласишь. А если пригласишь, то попросишь зайти с черного хода, чтоб никто мою шкуру не видел…
– А я оставлю маленькую лампочку гореть.
Становилось скучно, но выхода у меня не было.
12
У Фэй с беременностью все шло нормально. Для старушки она держалась ничего.
Мы сидели дома и ждали. Наконец, время пришло.
– Долго не будет, – сказала она. – Мне не хочется приезжать туда слишком рано.
Я вышел и проверил машину. Вернулся.
– Уууу, ох, – сказала она. – Нет, погоди.
Может, она действительно могла спасти мир. Я гордился ее спокойствием. Я простил ее за немытые тарелки, за Нью-Йоркер, за писательские мастерские. Старушенция – просто-напросто еще одно одинокое существо в мире, которому на нее наплевать.
– Поехали, наверное, – сказал я.
– Нет, – ответила Фэй, – я не хочу, чтобы ты ждал слишком долго. Я знаю, что ты в последнее время не очень хорошо себя чувствуешь.
– К черту меня. Поехали.
– Нет, прошу тебя, Хэнк.
Она сидела просто так.
– Что я могу для тебя сделать? – спросил я.
– Ничего.
Она просидела так 10 минут. Я сходил на кухню за стаканом воды. Когда я вышел, она спросила:
– Ты готов ехать?
– Конечно.
– Ты знаешь, где больница?
– Естественно.
Я помог ей сесть в машину. За неделю до этого я гонял туда дважды для практики. Но когда мы доехали, я и понятия не имел, где они тут паркуются. Фэй показала подъездную дорожку.
– Поезжай туда. Оставь машину там. Зайдем оттуда.
– Слушаюсь, мэм, – ответил я…
Она лежала в постели, в задней палате, выходившей на улицу. Ее лицо кривилось.
– Возьми меня за руку, – попросила она.
Я взял.
– Это действительно случится? – спросил я.
– Да.
– Ты говоришь так, будто это легко, – сказал я.
– Ты такой хороший. От этого легче.
– Я б хотел быть хорошим. Все из-за этого проклятого почтамта…
– Я знаю. Я знаю.
Мы смотрели в окно на задворки.
Я сказал:
– Посмотри на тех людей внизу. Они и не знают, что тут у нас происходит.
Идут себе по тротуару. И все-таки смешно… они сами когда-то родились, все до единого.
– Да, смешно.
По руке я чувствовал, как шевелится ее тело.
– Держи крепче, – сказала она.
– Да.
– Ненавижу, что тебе надо будет уйти.
– Где врач? Где все? Какого дьявола!
– Придут.
И тут как раз вошла медсестра. Больница была католической, и она была очень привлекательна – темная, испанка или португалка.
– Вы… должны идти… сейчас, – выговорила она.
Я показал Фэй пальцы накрест и криво ухмыльнулся. Думаю, она не увидела. Я спустился на лифте вниз.
13
Подошел мой немецкий врач. Тот, что брал у меня кровь на анализ.
– Поздравляю, – сказал он, пожимая мне руку, – девочка. Девять фунтов, три унции.
– А как мать?
– С матерью все будет в порядке. Обошлось без хлопот.
– Когда я смогу их увидеть?
– Вам сообщат. Сидите здесь, вас позовут.
И он ушел.
Я заглянул через стекло. Медсестра показала на моего ребенка. Лицо у младенца было очень красным, он орал громче всех остальных детей. Комната была полна вопящих младенцев. Столько рождений! Сестра, казалось, гордилась моей малюткой. По крайней мере, я надеялся, что малютка – моя. Медсестра подняла девочку повыше, чтоб я смог ее разглядеть. Я улыбнулся через стекло, толком не зная, как себя вести. Девочка просто орала на меня. Бедняжка, подумал я, бедная прклятая малютка. Я тогда еще не знал, что она однажды станет красавицей, в точности похожей на меня, хахаха.
Я жестом попросил медсестру положить ребенка на место, затем помахал на прощанье им обеим. Славная сестра. Хорошие ноги, хорошие бедра. Груди – ничего.
У Фэй в левом уголке рта было пятнышко крови, и я взял влажную тряпицу и вытер. Женщинам предназначено страдать; не удивительно, что они просят постоянных проявлений любви.
– Отдали бы они мне моего ребеночка, – сказала Фэй, – неправильно нас так разлучать.
– Я знаю. Но наверное, есть какая-то медицинская причина.
– Да, но все равно, наверное, неправильно.
– Неправильно. Но ребенок выглядел прекрасно. Я сделаю все, что смогу, чтобы они передали ее сюда как можно скорее. Там, наверное, штук 40 младенцев.
Они всех матерей заставляют ждать. Наверное, чтоб они силы восстановили. Наша малышка выглядела очень сильной, уверяю тебя. Пожалуйста, не волнуйся.
– Я буду так счастлива с моей малышкой.
– Я знаю, я знаю. Недолго уже.
– Сэр, – ко мне подошла толстая сестра-мексиканка, – мне придется попросить вас уйти.
– Но я – отец.
– Мы знаем. Но вашей жене нужно отдохнуть.
Я сжал Фэй руку, поцеловал ее в лоб. Она закрыла глаза и наверное уснула.
Немолодая женщина. Может, мир она и не спасла, но явно его улучшила. Запишите это на счет Фэй.
14
Марина-Луиза – так Фэй назвала ребенка. Вот она, значит, какая – Марина-Луиза Чинаски. В колыбельке возле окна. Разглядывает листву на деревьях и яркие разводы, вихрящиеся по потолку. Потом плачет. Погулять с малышкой, поговорить с малышкой. Девчушке хотелось маминой груди, но мама не всегда была готова, а у меня маминых грудей нет. А работа – она по-прежнему на месте. И теперь еще беспорядки. Одна десятая города охвачена огнем…
15
В лифте наверх я оказался единственным белым. Странно. Они разговаривали о беспорядках, не глядя на меня.
– Боже, – произнес черный как уголь парень, – это действительно что-то.
Парни эти шибаются по улицам, в дымину, с пузырями вискача. Мимо фараоны ездят, но из машин не высовываются, чтобы пьянь не нервировать. При свете дня. Люди бродят с теликами, с пылесосами, все такое. Это в самом деле что-то…
