Дьявол носит «Прада» - Вайсбергер Лорен
Джил закатила глаза и бросила на меня взгляд, который означал: «Не заливай, Энди, мы обе знаем, что ты работаешь — если это можно назвать работой — на психопатку, окружившую себя свихнувшимися на моде доходягами, и сейчас рисуешь эту розовую картинку, только чтобы самой не сойти с ума», — но вместо этого она сказала:
— Здорово, Энди, правда здорово. Чудесная возможность.
Да, Джил единственная из сидящих за столом могла меня понять, ведь до того, как она поселилась у черта на рогах, она год проработала в небольшом частном музее в Париже и проявляла интерес к haute couture. Это был интерес скорее эстета, чем потребителя, но она неплохо узнала подноготную мира моды.
— У нас тоже есть хорошая новость, — продолжила она, взяв за руку Кайла; он положил бейгель и протянул ей обе руки.
— Ну слава Богу! — воскликнула мама, вздыхая, словно с ее плеч наконец сняли стокилограммовый груз, который она таскала лет двадцать. — Давно пора!
— Да уж, поздравляем вас обоих! Должен сказать, заставили вы мамочку поволноваться. Вы ведь давно не молодожены, мы уж думали… — Отец, сидящий во главе стола, выразительно поднял брови.
— Вот здорово! Давненько я хотела стать тетей! И когда ждать маленького?
Оба они выглядели растерянными, и я вдруг испугалась, что мы все не так поняли, что «хорошие» новости заключаются в том, что они решили перебраться в новый просторный дом в своем же дремучем Хьюстоне; а может, Кайл наконец решил бросить юридическую фирму своего папаши и открыть вместе с моей сестрой галерею, о которой она всегда мечтала. Может, мы слишком поторопились — потому что слишком уж хотели услышать, что вот-вот у нас появится внучка или племянник. Родители в последнее время только об этом и говорили, то так, то эдак прикидывали, почему у сестры и Кайла — ведь им уже за тридцать и они женаты четыре года — все еще нет детей. За последние полгода этот вопрос из любимой семейной темы вырос до уровня назревшего кризиса.
Сестра, казалось, была встревожена. Кайл нахмурил брови. Родители словно воды в рот набрали. Напряжение росло, Джил встала со стула, подошла к Кайлу и села ему на колени. Она полуобняла его за шею и зашептала что-то на ухо. Я взглянула на маму — она будто только что очнулась от обморока, между бровями у нее залегла глубокая складка.
Вдруг они захихикали, повернулись к столу и в один голос объявили:
— Мы ждем ребенка.
И у всех отлегло от сердца. И все захохотали как сумасшедшие. И стали обниматься. Мама сорвалась с места так стремительно, что перевернула стул, а потом и горшок с кактусом, примостившийся у двери. Отец крепко обнял Джил и поцеловал ее в обе щеки и в макушку, и — впервые со дня их свадьбы — он поцеловал и Кайла.
Я постучала вилкой о банку вишневой шипучки и заявила, что нам нужен тост.
— Давайте поднимем бокалы, все вместе поднимем бокалы за прибавление в семействе Сакс. — Кайл и Джил посмотрели на меня многозначительно. — Формально он Харрисон, но в душе, конечно, будет настоящим Саксом. За Кайла и Джил, будущих лучших в мире родителей лучшего в мире ребенка.
Мы чокнулись банками с газировкой и кружками с кофе и выпили за ухмыляющуюся парочку и сестрицыну талию, обхват которой пока еще составлял шестьдесят сантиметров. Я убирала со стола, бросая все, что на нем оставалось, в пакет для мусора, в то время как мама прилагала все усилия, чтобы убедить Джил назвать ребенка в честь какого-нибудь умершего родственника. Кайл потягивал кофе и явно был доволен собой. Около полуночи мы с папой наконец уединились в его кабинете и приступили к игре.
Он включил стерео, и комнату заполнил мерный шум льющейся воды — так он делал всегда, когда у него были пациенты, чтобы до них не долетали звуки дома, а в доме не слышали, какие проблемы обсуждаются в кабинете. Как у любого уважающего себя психотерапевта, в дальнем углу кабинета у него стоял серый кожаный диван; он был очень мягкий, и я любила лежать на нем, положив голову на валик. Еще там стояли три стула; спереди сиденья у них были приподняты, и они поддерживали пациента в особом положении, которое мой отец называл «эмбриональным». Стол был полированый, черный, на нем возвышался монитор с плоским экраном; кресло — под стать столу: черное, кожаное, с высокой спинкой, очень удобное. Стеклянная стена стеллажей с книгами по психиатрии, коллекция бамбуковых тростей в высокой хрустальной напольной вазе и несколько цветных репродукций в рамках (единственное яркое пятно в комнате) довершали футуристическое убранство кабинета. Я уселась на пол между диваном и столом, отец сделал то же самое.
— Давай рассказывай, что происходит, Энди, — сказал он, передавая мне коробочку с буквами, — тебя, наверное, сейчас переполняют эмоции.
Я достала семь костяшек и аккуратно разложила их перед собой.
— Да, сумасшедшие были дни. Сначала переезд, потом работа. Это странное место, мне даже трудно объяснить. Все красивые, стройные, носят потрясающую одежду. И все вроде бы такие милые, такие дружелюбные. Похоже даже, что у них что-то вроде медикаментозной эйфории. Я не знаю…
— Что? Что ты не знаешь?
— Я не могу понять самой сути, но у меня такое ощущение, словно я в карточном домике и он вот-вот развалится. Дело не в том, что я работаю в журнале мод, а это несерьезно. Конечно, до сих пор все, что я делала, было довольно-таки бессмысленно, но я не об этом. Стимул у меня есть, ведь всегда хочется добиться успеха в новом деле, правда?
Он кивнул.
— Конечно, это классная работа, хотя я и сейчас не уверена, что она поможет мне попасть в «Нью-Йоркер». Наверное, надо ждать худшего, ведь до сих пор все шло слишком уж гладко, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Хотя, может, я просто сошла с ума.
— Это вряд ли, деточка, я думаю, ты просто очень чувствительна. Но знаешь, я согласен с тем, что тебе повезло. Люди могут прожить всю жизнь — и не увидеть того, что увидишь ты за один этот год. Ты только подумай! Ты едва закончила университет — и уже работаешь у самой влиятельной женщины в самом престижном журнале и в крупнейшем журнальном издательстве в мире. Ты увидишь, как крутятся колесики в самом сердце механизма. Если ты будешь держать ушки на макушке и добросовестно выполнять свои обязанности, ты за один год узнаешь больше, чем многие твои коллеги за всю свою карьеру.
В центре доски он выложил свое первое слово: УДАР.
— Неплохо для начала, — сказала я и подсчитала очки, умножив их на два, потому что это было первое слово, открывающее игру. Папа: 22 очка; Энди: 0. Мои буквы не выглядели многообещающе, но потом я вдруг поняла, что, если бы у меня было еще одно А, я смогла бы написать ПРАДА, но это имя собственное и, конечно, не считается. Вместо этого я прибавила к Д Е и А и получила свои жалкие шесть очков.
— Я хочу убедиться, что ты встряхиваешь по-честному, — сказал папа, размахивая коробкой с буковками. — Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что для тебя грядут великие перемены.
— Надеюсь, ты прав, по крайней мере обрезков оберточной бумаги мне теперь хватит надолго. Может, и получше что-нибудь подвернется.
— Обязательно, детка, непременно. Вот увидишь. Тебе, может быть, кажется, что ты занимаешься чепухой, но это не так, поверь мне. Это начало чего-то грандиозного, я чувствую. Я тут разузнал кое-что о твоем боссе. Эта Миранда считается женщиной с тяжелым характером, что верно, то верно. Но я думаю, тебе она понравится. И еще я думаю, что и ты ей понравишься.
Весьма довольный собой, он составил на доске слово СКАТЕРТЬ, использовав мое Е.
— Надеюсь, ты прав, папочка, я очень на это надеюсь.
— Она главный редактор «Подиума», ну, знаете, это журнал мод, — настойчиво твердила я в трубку, сдерживаясь из последних сил.
— А! Поняла, о ком вы! — сказала Джулия, младший агент по рекламе из «Книг для молодежи». — Классный журнал, и мне страшно нравятся эти письма, где девочки-подростки рассказывают о своих проблемах. Неужели все это правда? Помните одно письмо, там…
