Залив Голуэй - Келли Мэри Пэт

— Не могут же все быть блондинками, как я, — как-то сказала Майра.

Она пошла в маму и ее родню: узенькая талия и округлые формы выше и ниже ее. А еще Майра рассказала мне, что Джонни Лихи, ее жених, называет ее «Péarla an Bhrollaigh Bháin» — «моя жемчужина с белоснежной грудью».

— Хорошо, что отец этого не слышал, — ответила я.

Но Майра специально выпятила грудь и сказала:

— У кого-то — мозги, а у кого-то — сиськи.

После этого она смешно скосила глаза, и я не смогла удержаться от хохота.

Я же пошла в бабушку, отца и всех Кили: высокая, худая, с зелеными глазами. «Но видят они не хуже твоих голубых», — уверяла я Майру.

Намылить и прополоскать, намылить и прополоскать, а в третий раз полоскать подольше. Я замотала волосами из стороны в сторону, и капельки воды заблестели в утреннем свете — появилась радуга. Интересно, насколько коротко меня подстригут монахини?

Галька шуршала под моими босыми ногами, когда по руслу ручья я вышла из леса и направилась в сторону моря, где меня ждала моя скала. Небольшая, приземистая, похожая на башенку на прибрежной полосе, устланная съедобными красными водорослями — дульсе.

Я сорвала немного и расстелила их на солнце. Дульсе вкуснее, если просушить их прямо там, где они собраны. Теперь посижу тут, пожую водоросли, наслаждаясь временем сладкого покоя. Очень скоро Барна проснется, и жизнь там снова закипит.

Водорослей, которые можно было легко достать, не осталось. С прибрежных скал собрали морских улиток и ракушек, в прибрежной полосе — всех моллюсков. Крестьяне с близлежащих холмов спускались сюда за пропитанием в голодные месяцы, в июле и августе: заготовленная прошлой осенью картошка уже закончилась, а новый урожай еще не созрел.

Мама всегда говорит местным женщинам: «Варите этих мидий и сердцевидку. Не ешьте их сырыми, иначе умрете».

— Слава богу, что у нас есть рыба на продажу, — как-то сказала она мне. — Фермеры, те отдают всю свою пшеницу и овес лендлорду в плату за ренту, а себе оставляют на еду лишь картошку. Их женщины вообще не видят денег. Некоторые из них выходят за бедных трудяг, которые работают только за право пользоваться хижиной с одной комнатой и клочком земли под огород. Мы же умеем торговать и торговаться на рынке, получаем реальные деньги. У жены рыбака жизнь намного лучше, чем у жены фермера или батрака.

Возможно, но мы ведь тоже очень зависим от картошки. Наша еда приходит с полей, которые делят между собой семьи рыбаков. Наши деньги уходят на ренту. А крестьянским женщинам неведом страх, который испытываем мы, когда с гор спускается туман, залив сливается с небом, а море начинает бесноваться. Каждый год кто-то из мужчин погибает. Работать на земле, может быть, и тяжело, но она, по крайней мере, не убивает.

Залив Голуэй… Такой тихий и спокойный. Но я знаю его нрав. Стоит лишь отвернуться, и он может тут же яростно взметнуть волны. Земля же неподвижна. Отчего сердце крестьянки может встрепенуться так, как мое, когда лодки Барны присоединяются к флотилии Кладдаха и рыбакам из Клэра? Сотни суденышек и рыбацких парусных шхун, púcа`ns[5], движутся вместе по заливу Голуэй, и их наполненные ветром красные паруса следуют в открытое море за белым парусом адмирала Кладдаха. Впрочем, сейчас залив пуст. Так будет два дня: никто не рыбачит в ночь Святого Иоанна и на следующий, праздничный день. Выходит, самое время для свадьбы Майры.

Ну а я не стану женой рыбака, как всегда думала, не буду провожать мужа в море и молиться, чтобы он благополучно вернулся домой. Я буду невестой Христа, как говорит мисс Линч.

Я подумала, что, возможно, мисс Линч взяла меня только потому, что ей все еще нравится моя мама. Нравится с тех времен, когда была еще Мэри Дэнни Уолш, простой девушкой из Барны, которая работала в Большом доме и была ровесницей дочери лендлорда. Она могла бы остаться там, но из Коннемары приехал Джон Кили со своей матерью, мама влюбилась в него и стала его женой. После рождения Майры, ее первого ребенка, она попросила мисс Линч стать малышке крестной матерью. И мисс Линч согласилась. Мама говорит, что для нас это большая честь.

Когда мисс Линч открыла бесплатную школу для девочек, мы с Майрой попали в первый класс. Мне было пять, а Майре — семь, когда мы крались наверх, в нашу учебную классную комнату на чердаке хозяйского дома в Барне, боясь встретиться с хозяином-лендлордом. Десять человек пришли из хижин рыбаков, и еще десять — из фермерских хозяйств. Всех нас, готовя к учебе, тщательно умыли и выдраили. Жутко смущались все, за исключением Майры. У нее даже хватило наглости поправить мисс Линч и попросить называть ее Мари — на ирландский манер.

Большинство девочек покидали школу к двенадцати годам, чтобы ухаживать за младшими детьми в семье, чинить сети, продавать улов, а к шестнадцати выйти за сына рыбака. Но мои родители разрешили мне продолжать учебу. Исключением становились дни, когда я должна была торговать под Испанской аркой вместе с мамой и Майрой.

Именно Майра обратила мое внимание на то, как мама смотрит на новый Введенский монастырь и как говорит о его сестрах, когда мы проходим мимо.

— Мама хочет, чтобы ты стала монахиней, — сказала она. — Они с мисс Линч уже договорились об этом. Заплатит за это мисс Линч. Если ты не хочешь идти в монастырь, лучше побыстрее найди парня.

Да, но какого парня? За Майрой в Барне ухлестывал чуть ли не каждый, но меня ни к кому из них никогда не тянуло — явный признак того, что монастырь был для меня предназначением от Бога. Господь не посылал мне жениха, чтобы я могла служить Ему. А может, Он, наоборот, хотел уберечь меня. Я сама видела, сколько мужей спивались, превращая жизнь своих жен в ад. Я слышала, как жутко кричала моя мама, рожая нашего младшего братишку Хьюи, хотя она и уверяла, что вскоре после родов женщина забывает о боли. И все же… Еще почти три месяца. Все лето. И без школы. К сентябрю я буду готова.

Я вздремнула на солнышке, и мне послышалось, будто мама говорит мне: «Как же я благодарна Господу, что Он призывает тебя…» Потом голос отца: «Дэниел О’Коннелл одержал великую победу, вернув нам монастыри. Я горжусь тобой, Онора, — ты будешь первой дочерью рыбака, которая станет святой сестрой…» Мисс Линч сказала: «Связующее звено восстановлено…» А бабушка Кили добавила: «Ирландские монахини — это женщины-воительницы, ни в чем не уступающие мужчинам…» На этом я окончательно уснула.

Меня разбудил шум волн прилива, бьющихся о скалу, — залив Голуэй стал неспокойным.

Вдруг я увидела, как по воде что-то движется. Какая-то деревяшка? Выпавший с корабля бочонок? Но предмет этот плыл параллельно берегу против течения прилива. Тюлень? Но тюлени живут дальше, в холодных водах, там, где залив соединяется с Атлантическим океаном.

Прямо на меня смотрела пара глаз. И не два темных глаза на черной лоснящейся голове тюленя. Это были синие человеческие глаза. Быть может, матрос или рыбак выпал со своего корабля? Но матросы и рыбаки не умеют плавать.

А этот именно плыл. Руками он совершал гребки, а ногами молотил под водой, поднимая брызги. Может, он тонет?

Я вбежала в буруны прибоя.

— Вы что там, тонете? — крикнула я ему.

— Ну да!

Ему нужно было за что-то ухватиться. Прилив тянул меня вглубь. А вот и он. Его лицо. Уже ближе. Он… Он смеется! Человек нырнул, вынырнул и, поймав волну, выкатился на мель.

Он стоял, опустив руки и не стараясь ими прикрыться, а вода бурлила и пенилась вокруг его длинных ног. Он смотрел мне в глаза и улыбался.

— Ты вовсе не тонул.

— Тонул, — возразил он. — Я и сейчас тону — в твоей красоте. Ты вообще девушка или русалка?

— Я очень даже реальная.

Я не могла пошевелиться. Неужели он околдовал меня? Бабушка говорит, что из моря иногда выходит морской народ. Но этот парень точно был человеком. Несомненно.

Крепкие мускулистые ноги. Широкие плечи. По росту и размерам — явно человек. И при этом вообще без одежды. На нем она казалась бы мешковатой и никчемной. Внезапно его мужское достоинство начало расти на моих глазах.