Матиас Энар - Компас
Не знаю, как и благодарить тебя за изображение замка и твои переводы.
Предполагаю, что ты готовишься к отъезду из Стамбула, и надеюсь, что твое пребывание было успешным. Огромное спасибо за выполненное «поручение» и фотографии, они великолепны! Моя мать от них в восторге. Тебе действительно повезло, ведь это просто чудо – увидеть Константинополь… Куда ты едешь – в Вену или в Тюбинген? Главное, не забудь известить меня, когда снова соберешься в Париж.
До скорой встречи, надеюсь.
Обнимаю,
СараP. S. Мне не терпится узнать, как ты отнесешься к этой «венской» статье, – надеюсь, хорошо!
До чего приятно вдруг обнаружить эти строки, написанные синими чернилами, дорогим мне почерком, слегка торопливым, не всюду разборчивым, но женственно-нежным и изящным; сегодня, когда миром завладели компьютеры, редко можно увидеть каллиграфию современников; должно быть, рукописные послания скоро уподобятся наготе, интимной, тайной сущности человека, и их будут скрывать от всех, кроме возлюбленных, нотариусов и банкиров.
Ну вот, теперь и сон ушел. Он вообще никогда особенно за меня не держался, покидал очень быстро, где-то около полуночи, промучив до этого весь вечер. Сон – чудовищный эгоист, ведущий себя, как ему заблагорассудится. А доктор Краус – скверный врач, давно пора сменить его на другого. Отказать ему. Могу же я позволить себе такую роскошь – отказать своему врачу, выставить его за дверь: лекарь, который при каждом своем визите талдычит о необходимости отдыха, но не способен помочь вам нормально спать, не заслуживает звания врача. Хотя должен сознаться, в его оправдание, что никогда не принимал те мерзкие снадобья, которые он мне прописывал. Однако врача, который не догадывается, что его пациент не будет принимать те мерзкие снадобья, которые он ему прописывает, нельзя назвать хорошим врачом, вот потому-то мне и нужно сменить его на другого. Краус, однако, выглядит человеком вполне интеллигентным; я знаю, что он любит музыку, – хотя нет, это уж я перехватил, – я знаю, что он ходит на концерты, а это ровно ничего не доказывает. Не далее как вчера он мне сказал: «Я ходил слушать Листа в Музикферайн»; я ответил, что ему сильно повезло: Лист так давно не играл в Вене. Он, конечно, рассмеялся, добавив: «Ах, доктор Риттер, ну вы меня прямо уморили», – странная фраза, особенно в устах врача. И еще: никогда ему не прощу тот смех, которым он ответил на мою просьбу выписать опиум. «Ха-ха-ха, рецепт я, конечно, выпишу, только вам придется найти аптеку девятнадцатого века!» Я знаю, что он соврал: в «Journal officiel» черным по белому написано, что австрийские врачи имеют право выписывать до двух граммов опия в день и двадцать граммов лауданума – шафранно-опийной настойки; значит, такие аптеки существуют и сейчас. Но самое нелепое заключается в том, что в любой стране любой ветеринар имеет право выписать рецепт на пятнадцать граммов опиума и сто пятьдесят миллилитров настойки, – невольно позавидуешь больной собаке! Не попробовать ли уговорить Груберова пса продать мне толику своих лекарств тайком от его хозяина – все же хоть какая-то польза от этой животины.
Непонятно, почему я сегодня зациклился на опиумной проблеме: меня ведь никогда не привлекал дурман такого рода и за всю свою жизнь я выкурил пять, от силы шесть трубок, да и то много лет назад. Не сомневаюсь, что это результат чтения текста Бальзака, который Сара цитирует в присланной статье. Пожелтевшая бумага скреплена такими ржавыми скобками, что на пальцах остается желтая пыль.
Они уповали на то, что опиум покажет им золотые купола Константинополя, позволит нежиться на мягких диванах сераля, среди жен Махмуда, хотя и опасались, что в разгаре пьянящих наслаждений их настигнет холодное лезвие кинжала или свистящая шелковая удавка; сквозь дурман любовных утех им мерещился кол… Опиум же дарил им целую вселенную!.. И всего за три франка двадцать пять сантимов они переносились в Кадис или в Севилью, взбирались на стены, подстерегали, сквозь жалюзи, взгляд пламенных очей андалуски, укрывшейся за красной шелковой шторой, чьи отблески наделяли эту красавицу жаром страсти, совершенством и поэзией черт, делая ее фантастической приманкой их юного вожделения… Как вдруг, обернувшись, они оказывались лицом к лицу с разъяренным испанцем с заряженным мушкетом в руках!..
Им случалось испробовать и скользящий нож гильотины, после чего они просыпались либо на дне могилы, либо в Кламаре, где обретали все прелести мирной семейной жизни: очаг, зимний вечер, молодую жену, очаровательных детишек, которые, встав на колени, молились Богу под присмотром старой няньки… И все это благодаря опиуму на три франка. Да что там: это трехфранковое зелье могло перенести их в великие времена Античности – греческой, азиатской или римской!.. Они встречали доисторических чудовищ – аноплотериев, чьи останки разыскивал и кое-где находил Кювье[165].
Возрождали из праха конюшни царя Соломона, Иерусалимский храм, чудеса Вавилона и Средневековье с его турнирами, замками, рыцарями и монастырями!..
И все это за трехфранковый комочек опиума! Бальзак, конечно, шутит, но все-таки… три франка – интересно, сколько это будет в австрийских шиллингах? Хотя нет, пардон, в кронах (по тем временам). Вечно я путаюсь, переводя одну валюту в другую. Но должен признать за Сарой одно достоинство – умение раскапывать самые невероятные, давно забытые истории, как вот эта: Бальзак, страстно интересовавшийся только французами и французскими нравами, вдруг пишет про опиум, более того, это один из его первых опубликованных текстов! Бальзак – первый французский романист, включивший в один из своих романов текст на арабском языке! Бальзак – уроженец Турени – завязывает дружбу с великим австрийским востоковедом Хаммер-Пургшталем, такую тесную, что даже посвящает ему один из своих опусов – «Музей древностей». Это произведение могло бы стать сенсационным, однако прошло незамеченным – по крайней мере, в университете, на факультете гуманитарных наук; журнальная публикация – столь скромный и незаметный продукт, что на него почти не находится любителей, – кому и знать это, как не мне. Тем не менее читатель, открывший переиздание «Шагреневой кожи»[166] 1837 года, нашел бы там, по утверждению Сары, следующее:
Он поднес лампу к самому талисману, который, изнанкою кверху, держал молодой человек, и обратил его внимание на знаки, оттиснутые на клеточной ткани этой чудесной кожи так, точно они своим существованием были обязаны тому животному, которое эта кожа когда-то облекала.
– Должен сознаться, – заметил незнакомец, – я не могу объяснить, каким образом ухитрились так глубоко оттиснуть эти буквы на коже онагра.
И он живо обернулся к столам, заваленным редкостями, как бы ища что-то глазами.
– Что вам нужно? – спросил старик.
– Какой-нибудь инструмент, чтобы надрезать шагрень и выяснить, оттиснуты эти буквы или же вделаны.
Старик подал незнакомцу стилет, – тот взял его и попытался надрезать кожу в том месте, где были начертаны буквы; но когда он снял тонкий слой кожи, буквы вновь появились, столь отчетливые и до того похожие на те, которые были оттиснуты на поверхности, что на мгновение ему показалось, будто кожа и не срезана.
– Левантские мастера владеют секретами, известными только им одним, – сказал он, с каким-то беспокойством взглянув на восточное изречение.
– Да, – отозвался старик, – лучше все валить на людей, чем на Бога.
Таинственные слова были расположены в таком порядке:
Это означало:
Однако в оригинальном издании 1831 года содержался только следующий текст:
– Что вам нужно? – спросил старик.
– Какой-нибудь инструмент, чтобы надрезать шагрень и выяснить, оттиснуты эти буквы или же вделаны.
Старик подал незнакомцу стилет, – тот взял его и попытался надрезать кожу в том месте, где были начертаны буквы; но когда он снял тонкий слой кожи, буквы вновь появились, столь отчетливые и до того похожие на те, которые были оттиснуты на поверхности, что на мгновение ему показалось, будто кожа и не срезана.
– Левантские мастера владеют секретами, известными только им одним, – сказал он, с каким-то беспокойством взглянув на восточное изречение.
– Да, – отозвался старик, – лучше все валить на людей, чем на Бога.
Таинственные слова были расположены в таком порядке:
– О, вы бегло читаете на санскрите! – сказал старик. – Верно, побывали в Бенгалии или в Персии?
– Нет, месье, – отвечал молодой человек, с любопытством ощупывая эту символическую и очень странную кожу, совершенно негибкую, даже несколько напоминавшую металлическую пластинку.
Старый антиквар опять поставил лампу на колонну…
