Неверная - Али Айаан Хирси
Мужчины постучали в дверь. Мама открыла им.
– Я знаю, у вас плохие новости. Что-то с моим сыном?
Они ответили, что да. Моего сводного брата Мухаммеда в Кувейте насмерть сбил грузовик.
Я совсем не помню своего старшего брата, плод загадочного союза мамы с предыдущим, нелюбимым мужем. Мама рассказывала мне о Мухаммеде. Он убил скорпиона, который укусил меня, когда я была совсем маленькой. Но я не помнила ни скорпиона, ни брата, отнесшего меня домой. Мухаммед уехал к отцу в Кувейт, когда мне было года два или три.
Но мама всегда считала его своим будущим спасителем. Она говорила: «Когда я состарюсь, Мухаммед приедет и избавит меня от этой жизни». Узнав о смерти сына, она ушла в свою комнату, и облако горя нависло над нашим домом. Женщины Дхулбаханте приходили к нам, готовили и ухаживали за мамой. Она не плакала, не кричала, просто лежала с разбитым сердцем, неподвижно, как будто в коме. Взрослые говорили нам: «Побудьте сейчас паиньками», – и тогда мы действительно вели себя смирно. Когда отец вернулся из Эфиопии, он тоже ходил вокруг мамы на цыпочках, заботился о ней, называл по имени, держал за руку, пока она не встала с кровати.
Абех решил устраивать политические собрания у нас дома – так он мог больше времени проводить с семьей. Так что теперь к нам приходили от пяти до двадцати мужчин, ели и разговаривали, и так до трех-четырех часов утра. Иногда они приводили с собой жен, которые помогали маме на кухне, но они казались ей чересчур неряшливыми. Маме нужна была поддержка, а мне к тому времени почти исполнилось девять, и я уже могла справиться с домашней работой.
Собрания проходили чуть ли не каждую неделю. Весь день я убиралась и помогала готовить. Махад играл с соседскими детьми, потому что он мальчик, а Хавейя отвлекала меня, потому что была еще маленькой. Это было тяжело, но больше всего я ненавидела мыть посуду – поздно ночью, когда после ужина грязные стаканы и тарелки были везде, где только можно. Чтобы вымыть большие котлы, мне приходилось вставать на коробку, а один из них был таким огромным, что я могла забраться внутрь него. Помню, как мне было обидно и как хотелось спать.
Однажды ночью я поняла, что с меня хватит. Я так устала, что собрала всю посуду и поставила в холодильник, просто спрятала ее. Потом я быстренько прибралась в кухне, чтобы там было все чисто. Рано утром, когда папа встал к молитве и открыл холодильник, чтобы взять стакан холодной воды, гора посуды рухнула на пол. Поднялся невообразимый шум, перебудивший всю округу. Мама ворвалась ко мне в комнату, вытащила меня из кровати и велела вымыть всю посуду до школы.
Я заплакала и сказала, что это несправедливо. Когда я домывала последние тарелки, папа подошел ко мне.
– Это нечестно, но ставить грязную посуду в холодильник – не самая хорошая идея. Лучше просто скажи маме: «Я устала, домою все утром».
Папа был добрым, но порой он, казалось, совершенно не понимал мамино решительное намерение привить мне, как старшей дочери, ответственность и покорность.
Однажды в 1979 году папа пришел домой рано и сказал, что нас депортируют. Нам дали двадцать четыре часа на то, чтобы покинуть страну. Я до сих пор не знаю почему.
Вместо того чтобы идти в школу, мы стали паковать вещи. Мама страшно рассердилась на папу:
– Это все из-за тебя! Если бы ты заботился о своей семье как следует, такого бы не случилось. Ты доверяешь свои тайны кому попало.
Мы поехали в аэропорт. Папа сказал, что нам нужно сесть в первый же самолет, иначе саудовские полицейские схватят нас. Ближайший рейс был на Эфиопию, но мама потребовала, чтобы мы летели только в мусульманскую страну, так что нам пришлось отправиться в Судан. Всю дорогу мама смотрела в небо пустым взглядом.
Когда мы приземлились в Судане, нам запретили въезд в страну. Четыре дня мы провели в аэропорту Хартума, пока наконец не сели в другой самолет, который летел все-таки в Эфиопию, где жили страшные неверные. Но у нас не было выбора.
Глава 4. И плачут дети, вдовы
Первым пристанищем в Эфиопии для нас стал старинный особняк в самом центре столицы. Там были кресла, и это казалось роскошью после жизни на циновках, постеленных на пол. В доме был деревянный паркет, персидские ковры и, к нашему смущению, даже слуги, которые готовили и убирали. Тогда я впервые увидела сад, с живой изгородью, цветами, маленьким прудиком и садовником.
Думаю, особняк принадлежал правительству, и в нем селили уважаемых гостей. Ведь в Эфиопии папа был важной персоной. На встречи он ездил в автомобиле с водителем. Почти каждый день на первом этаже, в столовой, проходили собрания: большие черные мужчины много курили и кричали друг на друга, развалившись в позолоченных креслах.
По словам этих людей, беженцев из Сомали, обстановка у нас на родине накалялась. К оппозиционному движению моего отца, ДФСС, присоединялось все больше добровольцев. Люди, которым удалось перебраться за границу, не убегали, а готовились к борьбе. Они были готовы погибнуть, но отомстить Afwayne. Сиада Барре по-прежнему называли так – Большой Рот, огромная челюсть, пожиравшая людей.
В 1974 году в Эфиопии произошла революция, император Хайле Селассие был свержен. Власть в стране захватила группа солдат и младших офицеров, известная как Дерг. К ней принадлежал и жестокий Менгисту Хайле Мариам, ставший впоследствии президентом страны. Сиад Барре воспользовался этим моментом, чтобы напасть на спорный регион Огаден, который Эфиопия считала своим, но населяли его в основном сомалийцы из Огадена, субклана Дарод. Лидеры эфиопской революции обратились за помощью к Советскому Союзу, и тот отправил им серьезное подкрепление. Армии Сиада Барре пришлось отступить. Разумеется, правительство Эфиопии тогда оказывало поддержку и предоставляло убежище силам оппозиции – в том числе и папиному ДФСС, – противостоявшим Сиаду Барре.
В 1978 году, в тот самый день, когда мы отправились из Сомали в Саудовскую Аравию, против режима Сиада Барре поднялся мятеж, и возглавляли его офицеры из Мачертен, субклана моего отца. И в наказание Afwayne велел своим бойцам разорить земли Мачертен. Его бригады сжигали поселения, насиловали женщин, разрушали водохранилища. Тысячи людей погибли от голода и жажды. Правительство присвоило собственность Мачертен и объявило это коммунизмом. С каждым новым ударом Сиада Барре все больше беженцев стремилось пересечь границу с Эфиопией, чтобы там присоединиться к ДФСС и отомстить.
К тому времени, когда мы перебрались в Эфиопию, в распоряжении у ДФСС была уже целая армия с военной базой на границе, в Дирирдаве. Штаб-квартирой движения стал дом на окраине столицы, Аддис-Абебы. Его окружал длинный высокий забор с битым стеклом и колючей проволокой по верху, ворота были под охраной.
* * *Абех отправил нас троих в школу, где обучение велось на амхарском. Мы знали только сомалийский и арабский, поэтому какое-то время для нас все снова было чужим и непонятным. Только когда я смогла хоть немного общаться с другими детьми, я совершила поразительное открытие: не все они были мусульманами. Они называли себя Kiristaan – христиане, что в Саудовской Аравии считалось страшным ругательством, означавшим «нечистых». В замешательстве я побежала к маме, и она подтвердила – эфиопцы были кафирами[9]. В самом звучании этого слова сквозило презрение. Они пили алкоголь и не мылись как подобает.
Эфиопские женщины носили юбки до колен и даже штаны. Они курили, прилюдно смеялись и смотрели мужчинам прямо в лицо. Детям разрешалось бегать, где им вздумается.
Еще эфиопы были намного беднее других народов, даже беднее, чем сомалийцы в Могадишо. Целые семьи прокаженных – дети с гноящимися глазами, в которых копошились мошки, и обрубками рук – клянчили у нас деньги по дороге в школу. Мне было тяжело проходить мимо них. Но самым страшным были пустые сероватые глаза слепого нищего на углу. Я всякий раз вздрагивала, когда оказывалась рядом с ним.