Сиротка. Слезы счастья - Дюпюи Мари-Бернадетт
Жослин тем временем испытывал сильнейшие душевные страдания: ему было стыдно за своих предков, и он был уже готов просить прощения у дочерей за своего дедушку и своего двоюродного дедушку.
– Я прочла начало этого дневника вчера вечером, – стала объяснять Киона, – а также прочла его конец, пока ждала вас здесь. Я напоминаю о ситуации, в которой оказалась Алиетта, для того, чтобы ты поняла самое главное. Этот дневник описывает ее недолгую жизнь в Квебеке, а точнее – в Труа-Ривьер. Она приезжает туда из своего Пуату вместе с шестилетним сыном Констаном. Ей тогда было тридцать четыре года, и ей пришлось покинуть Францию, где ее обвинили в том, что она колдунья. Это ее муж Гедеон решил уехать вместе с семьей за границу – что, впрочем, было в ту эпоху обычным явлением. Папа рассказал нам когда-то давно, что Алиетта увлекалась лекарственными растениями и обладала такими же способностями, как и я, хотя, наверное, не столь ярко выраженными. Ее муж перевозит ее через Атлантический океан. Родители Алиетты – их фамилия была Ноле – следуют их примеру, мечтая о том, что в новой для них стране их ждет лучшая жизнь. Притом Алиетта пообещала отказаться от своих снадобий, приготовляемых из растений, и не рассказывать никому о своих предчувствиях и видениях. Уже в первую зиму она приходит в уныние. Она страдает оттого, что, по сути дела, сидит взаперти, и оттого, что ей приходится отрекаться от своего главного предназначения – помогать окружающим ее людям, утешать их и даже иногда спасать.
Киона распалялась все больше и больше. Ее голос постепенно повышался и становился более мелодичным. Она, держа в руках зеленую тетрадь, смотрела не на своего отца и сводную сестру, а куда-то в пустоту позади них – так, как будто различала где-то вдалеке силуэт своей прабабушки.
– Наступила весна, и в мае 1859 года Алиетта осознала, что беременна и что у нее родится девочка. Однако она еще зимой ослушалась своего сурового супруга и сообщила одной своей соседке, что ее муж заблудился в лесу. На другой странице ее дневника я прочла, что она в последующем очень часто нарушала свое обещание, хотя и всячески скрывала это – зачастую при содействии тех, кому помогала. Я могу повторить твои слова, папа, я помню их очень хорошо: «Она много работала и стала очень набожной, словно бы прося у Бога прощения за то, что у нее получалось разгадывать секреты». Именно так ты сказал мне, когда я была маленькой. Однако это было ложью, чем-то вроде легенды, которую тебе вбили в голову, чтобы скрыть правду. Когда ее второй ребенок – девочка, которую назвали Региной, – достигла школьного возраста, Алиетта вознамерилась убежать. Она жаждала свободы и не хотела больше врать и прикидываться. Кроме того, ее угнетала ненависть, которую испытывал к ней ее деверь Жак. Она собрала свои пожитки и летним утром отправилась в лес. Гедеон и Жак, которым рассказала об этом жена Жака, догнали Алиетту и стали избивать ее кулаками и ногами. Она же при этом кричала им правду в глаза. Могу сейчас зачитать вам конец дневника:
Июль 1866 года… Мне не следовало так сильно возмущаться, когда Гедеон схватил меня за рукав платья. Однако, когда он замахнулся кулаком, меня охватил гнев. Я с радостью крикнула ему, что не сдержала свое обещание, что моя судьба, написанная на звездах, заключается в том, чтобы заботиться о других людях, подсказывать им путь и передавать послания из потустороннего мира. Жак стал орать, что я колдунья.
Он всегда ненавидел меня, этот Жак. Даже во Франции он настраивал жителей нашей деревни против меня. Откажите мужчине – и он вам отомстит. Жак – хороший тому пример. Поначалу я этого нюанса не учитывала.
Несмотря на постигшее меня несчастье, мне кое в чем повезло. Гедеон запер меня как раз там, где я и сама пряталась, чтобы вести свой дневник, как мне посоветовал делать пожилой господин Ментагр, которому я обязана своим умением читать и писать и вообще своей образованностью, потому что он позволял мне читать книги в библиотеке его усадьбы, хотя вообще-то я должна была заниматься там только уборкой.
Этот темный чулан, где я еще прежде припрятала под каменной плитой свечи, огниво, трут и мою драгоценную тетрадь, станет моей могилой. Боль, которую ощущает мое тело, не идет ни в какое сравнение с болью моей души. Безусловно, пытаясь убежать, я оставляла своих детей в руках этого мужчины, ставшего озлобленным, грубым и жестоким, однако я надеялась когда-нибудь с ними снова встретиться и рассказать им, что мне было просто необходимо удрать из моей тюрьмы с невидимыми решетками.
Эти звери выбили мне три зуба. У меня, похоже, треснуло ребро, и все мое тело покрыто кровоподтеками и синяками. Умереть здесь, взаперти! Какой ужасной представляется мне моя медленная агония!
Они заколотили дверь – заколотили ее крепкими дубовыми досками. Гедеон крикнул мне, что завтра они возведут стену из известняка, поскольку наш дом – каменный, а не деревянный, как большинство домов вокруг.
Вот такое для меня наказание – для меня, дочери болот, которая бегала при луне, толкала свою лодку вдоль каналов, целовала едкие лютики и водяные ирисы. Я умру в темноте, после того как этот огарок свечи погаснет. Умру от жажды еще прежде, чем могла бы умереть от голода. Моим двум детям расскажут, что я была плохой матерью, колдуньей, бросившей свой дом. Или же им расскажут, что я утонула…
Эрмин, слушавшая затаив дыхание, вдруг замахала рукой – как будто пыталась что-то от себя отогнать.
– Перестань читать, Киона, это невыносимо! Боже мой! Я не могу поверить в такой кошмар.
– Да, перестань, моя малышка, а то аж с души воротит! – проворчал Жослин.
– Прошу вас, позвольте мне прочесть кое-что еще. Папа, будь мужественным. Я знаю, почему тебе очень не хотелось, чтобы эта тетрадь попала ко мне в руки. Итак, Мин, слушай!
Киона снова стала читать. Ее голос при этом становился все более и более тихим – как будто она делилась какими-то тайнами.
С этим трудно смириться, но, поскольку я могу заглядывать в будущее, я знаю, что мне предстоит умереть здесь, замурованной живьем, и что мои убийцы не понесут в этом мире никакого наказания. Существующее у людей правосудие никак их не покарает. Они проживут еще долгие годы и будут слыть уважаемыми людьми и ревностными католиками. Они, несомненно, потрудятся изобразить меня своим потомкам как послушную и набожную женщину – ну, то есть такую, какими они пытаются изображать самих себя, – но Иисус, которому всегда все известно, сумеет должным образом осудить их с высоты небес. Он когда-нибудь пришлет на эту землю, истерзанную страданиями, войнами и беззаконием, светлое существо лучезарной красоты, которое будет моим потомком и унаследует мой природный дар. Я не знаю, какое ему дадут имя, но оно будет иметь какую-то связь с солнцем – тем самым солнцем, которого я уже никогда не увижу.
Я случайно нашла веревку. В этом я вижу знак свыше. Я в последний раз поступлю как человек, свободный в своих поступках, и положу конец своему пребыванию в этом мире. Пусть тот (или та), кто прочтет эти страницы, сжалится надо мной и уничтожит их, чтобы тем самым избавить от неприятностей моих детей.
Киона замолчала. Ее руки слегка дрожали. Она едва удерживалась оттого, чтобы не расплакаться: ее снова потрясли эти строки, в которых, по всей видимости, говорилось и о ней.
– Последний абзац, получается, был написан именно для того, чтобы упомянуть веревку. Алиетта хотела сообщить о том, что собирается наложить на себя руки.
– Какая жуткая история! – сокрушенно покачала головой Эрмин. – Папа, так ты, получается, не знал правды?
– Получается, что не знал! Тебе нужно понимать, какой она была, та эпоха – конец девятнадцатого века. Когда я родился в 1883 году, Алиетта была уже мертва. Мне помнится, что, когда мне было лет пять, мне говорили о моей бабушке как об умершей, за которую надо молиться во время мессы.
