Селена, дочь Клеопатры - Шандернагор Франсуаза
Царские носилки, в которых она путешествовала в сопровождении двух или трех слуг, напоминали огромную мягкую и благоухающую кровать. Каждый день нубийские носильщики натирали стойки маслом лимонной мяты, отпугивающим насекомых. Ирас, парикмахерша Царицы, пользовалась этим, чтобы вывести девочку на улицу. Она стряхивала с нее дорожный песок, заплетала ей волосы и промывала глаза чистой водой. По-прежнему почти ослепшая Селена была спокойной, ведь она больше ни на что не натыкалась: под ней катился мир, мягкий и круглый, как подушки, матрасы, валики и живот матери; ей нравилось сворачиваться клубочком на ее коленях и прятать лицо у нее на груди, аромат которой она наконец узнала после остановки в порту Тира. Запах Исиды. Платье, пахнущее укропом и маттиолой[39].
В носилках Царицы текла своя особая, скрытая от всех, беззаботная жизнь. Днем женщины спали, задернув шелковые занавески, или напевали, или декламировали поэмы, а ночью шептались, смеялись, грызли миндаль, фисташки или сушеные сливы.
Однажды утром, когда остались позади болота озера Сербонис, вдалеке наконец-то показались башни Пелузия, города-крепости, защищавшего вход в дельту. Египтяне закричали от радости, и Селена, удивленная шумом, открыла глаза. Сквозь занавески носилок она увидела, что слева от города простиралась сверкающая, словно слюда, пустыня, а чуть дальше – сливающаяся с горизонтом зеленая лента Нила.
Она увидела. Она смогла. Зрение вернулось к ней! Служанки пришли в восторг, стали целовать ее веки, возносить благодарность Исиде и поспешили оповестить Главка. Царица, казалось, ничуть не была удивлена: она никогда не сомневалась в своем чудодейственном даре исцелять и вдыхать жизнь.
В этом выздоровлении не было ничего сверхъестественного или связанного с психосоматическим фактором: все дело в том, что, присоединившись к матери, девочка оставила свое сокровище, которое повсюду с собой носила, – шишки кипариса. Сейчас, спустя более чем две тысячи лет, нам известно, что кипарис может вызвать аллергию, а его плоды, даже сухие, способны спровоцировать острый конъюнктивит. Вот почему я, жестокий автор, отправила Селену собирать кипарисовые шишки в окрестностях Дафны. Ведь этот город славился своими кипарисами, и именно в Дафне Клеопатра разместила свою свиту… И все-таки никто не знает наверняка, чем играла трехлетняя принцесса в саду царской резиденции.
Значит ли это, что я выдумываю? Да. А что я оскверняю историю? Нет. Я уважаю ее. Свято. Когда начинает говорить история, я замолкаю. Но когда она безмолвна?.. Жизнь Селены обрисована отдельными штрихами. И нужно соединить эти линии. Прямыми или кривыми, как получится. Тем не менее я располагаю достаточным количеством отправных точек для того, чтобы знать, куда двигаться: полдюжины фактов с известной датой и десяток событий без указания времени. А самое главное, мне ничего не известно ни о ее семье, ни о местах, где она жила, ни о том, кто ее там окружал.
Путешествие в Сирию – не вымысел. Так же, как и пребывание Клеопатры в Антиохии вместе с близнецами, как и то, что отец нарек их вторыми именами. Я не выдумываю ни о шалостях двух влюбленных в Зевгме, ни о беременности царицы, ни о ее возвращении через Иудею, ни о драгоценном бальзаме, ни об имени врача, ни о перепродаже Иерихона, ни о подаренном бальзамическом растении, ни о сопровождении Ирода и т. д. Но чувства, ощущения второстепенных персонажей, детали – конъюнктивит, сцену с «увы», разбитую статуэтку, путешествие на носилках – я даю в пользование маленькой позабытой девочке, память о которой история почти не сохранила. Кто может этому помешать?
Я не оскверняю историю, нет; я даже никогда ее не притесняю. Напротив, я ласкаю ее и обхаживаю. Я заполняю пустоты, втискиваюсь в прорехи. Я прошу уступить мне немного места… Я слушаю ее с широко раскрытыми глазами, улыбаюсь ей, прельщаю ее. Я хочу, чтобы она полюбила меня так, как люблю ее я. И она раскрывает мне свои секреты: охровые башни Пелузия, его кирпичные крепостные стены, Бронзовые врата и совсем рядом – настоящее чудо: Нил с поросшими густой растительностью берегами, зеленые лоскуты фасолевых полей, хижины из сухого камыша, где в грязных канавах бродят буйволы, а на пригорок поднимаются женщины с кувшинами на головах… И резкий крик уток, и сухой полет зимородков, и, наконец, это влажное розовое небо, которое похоже на раковину, закрывающуюся над жемчужиной.
В воде отражался внушительный силуэт «корабля таламег[40]», Брачной палаты, цветка нильского флота фараонов. Обычно пришвартованный в Схедии[41], в канале Доброго Гения, что в десяти километрах от Александрии, он прибыл прямо сюда, к началу дельты Нила, чтобы отвезти Царицу и ее свиту, обеспечив им более спокойное путешествие. Говорят, что эта гигантская баржа возвышалась над уровнем воды на шесть этажей и была построена из прочного ливанского дерева. Утверждают также, что на ней имелись все дворцовые удобства: двор с колоннами, пиршественные залы, раскрашенные сусальным золотом, вольеры с редкими птицами, зимний сад, «часовня» и достаточно курильниц с благовониями, чтобы не чувствовать запаха пота гребцов, спрятанных на нижней палубе…
Это был первый и последний раз, когда дети путешествовали по Нилу и видели равнину дельты с ее крокодилами, водяными цветами и бегемотами. Вспомнят ли они об этом? Вероятно, нет: они были слишком заняты, бегая с одной палубы на другую следом за «грохочущими обручами», звенящими всеми своими колокольчиками.
Царица не могла не вспоминать о путешествии, проделанном одиннадцать лет назад на этом же корабле вместе с Цезарем. Вместе они искали исток Нила и поднялись по реке до самого Асуана. Тогда она была, как и сейчас, беременна, чувствовала себя очень уставшей и спала столько, сколько не спала никогда раньше. А император ее оберегал…
Весла мерно ударялись о волны, словно работало водяное колесо, и ей хотелось спать. Марк Антоний тоже защитит ее. От всего мира. До нее доносился смех близнецов, вскоре она увидит Цезариона… Она была счастлива оттого, что снова беременна и так же, как тогда, плывет по Нилу. Да еще и на том же самом корабле! Это совпадение было лучше всякого предзнаменования.
– Скажите Главку, что когда мы приплывем к Гелиополису, то посадим там его бальзамины. Может быть, садоводство немного его развеселит? В последнее время он что-то печален…
Та же река, то же судно, снова беременность – все это было предвестиями счастья!
Почему послания богов всегда так неопределенны?
Глава 8
В Александрию возвращались по реке и Канопскому каналу, напоминавшему серпантин. Миновав Схедию, на борту золотой фелюги[42] они шли вдоль Элевсина[43] и его пригородных кабачков, мимо камышей Мареотиса[44], рыбацких лачуг, гончарных районов. Не сходя с корабля, по ведущему на север узкому каналу Маиандрос они вошли в город. Слева, сразу за невольничьим рынком, находился базар медников и улица сирийских ювелиров, а также Большой греческий гимназиум с палестрой[45], залами для совещаний и рощами. Справа располагался еврейский квартал: фонтаны без богинь, площади без царей, синагоги без позолоты и полуразрушенное здание бывшей казармы иудейских наемников. Дальше показались Канопский бульвар и гора Пана, на которую можно было взобраться по небольшой спиральной дороге, чтобы с высоты любоваться Садом муз и статуями великих людей, «настолько искусно выполненных, что говорят, будто их можно было принять за живых». И вдруг, сразу после колоннады библиотеки, разом возникли Большой порт, Фаросский маяк и море.
