Ночная трава - Модиано Патрик
— Я был недостаточно осмотрителен… Я позволил затянуть себя в одно скверное дело… Знаете, Жан, некоторые из тех, кто часто бывает в отеле «Юник», тесно связаны с Марокко…
Постепенно зал наполнялся людским гомоном, и за столиками напротив нас ужинало уже гораздо больше посетителей. Агхамури говорил тихо, и я не все мог расслышать из его слов. Да, отель «Юник» был точкой, где встречались определенные люди из Марокко и французы, имевшие с ними «дела»… Но что это были за «дела»? У того Жоржа с лунным лицом, о котором Поль Шастанье сказал, что он далеко не пай-мальчик, был в Марокко собственный отель… Поль Шастанье долгое время прожил в Касабланке… А Марсиано родом оттуда… А сам он, Агхамури, оказался среди этих людей благодаря другу из Марокко, который часто бывал в студенческом городке, хотя на самом деле занимал пост в посольстве — он был советником по вопросам безопасности…
Он говорил все быстрее, и мне было сложно улавливать нить в потоке все новых подробностей. Может, он хотел сбросить с себя бремя, секрет, который слишком долго носил в себе в одиночку. Вдруг он осекся:
— Прошу прощения… Вам, должно быть, кажется, что это все не имеет отношения…
Вовсе нет. Я умел выслушивать людей. И даже когда совершенно не понимал, о чем мне говорят, я продолжал смотреть на собеседника во все глаза, проницательным взглядом, так что он был уверен, что нашел во мне внимательнейшего слушателя. Я мог думать совсем о другом, но не переставал пристально смотреть в глаза, точно жадно ловлю каждое его слово. Но с Агхамури все было иначе. Поскольку он был из тех, кто окружал Данни, я старался понять все. И надеялся, что он обронит пару слов о той «грязной истории», в которую, как он сказал, замешана Данни.
— Вам повезло… Вам не приходится копаться в этой грязи, как нам… У вас еще чистые руки…
В его последних словах будто звучал укор. Что он хотел сказать этим «нам»? Ему и Данни? Я взглянул на его руки. Кисти были тонкие, гораздо тоньше моих. И очень белые. Помню, руки Данни тоже поразили меня своим изяществом. У нее были очень узкие запястья.
— Главное, остерегаться опасных встреч… Как бы нам ни казалось, что мы неуязвимы, всегда найдется брешь в броне… Всегда… Будьте осторожны, Жан!..
Можно было подумать, он завидует, что у меня «чистые руки», и ждет часа, когда я кончу тем, что тоже выпачкаю их. Его голос все отдалялся. И теперь, когда я пишу эти строки, доносится до меня так же слабо, как голос диктора по радио, пробивающийся поздней ночью сквозь ворох помех. Думаю, уже тогда у меня было это чувство. Мне кажется, в то время я видел их всех будто через стекло аквариума, разделявшее нас, их и меня. Так во сне вы видите, как остальные переживают неопределенность настоящего, но вы-то — вы знаете, что будет. И вот вы пытаетесь уговорить Мадам дю Барри не возвращаться во Францию, где ее ждет гильотина. Я решаю сесть на метро сегодня вечером и поехать до улицы Жюсьё. По мере того как будут пробегать мимо станции, время отмотает годы вспять. Я отыщу Агхамури за тем же столиком рядом со стойкой, в том же бежевом пальто и с черным портфелем, лежащим плашмя на столе, — я все время думал, правда ли в нем материалы к занятиям в Санзье: для экзамена по «пропедевтике», как он мне сказал. Я бы не удивился, достань он оттуда пачки банкнот, револьвер или собранный на кого-то компромат, который нужно передать тому марокканскому другу из студенческого городка, занимавшему, по его словам, пост «советника» в посольстве… Я поведу его на станцию Жюсьё, и мы вместе проделаем обратный путь во времени. Мы выйдем на другом конце ветки, на станции Эглиз д’Отёй. Вечер спокоен, площадь почти по-деревенски тиха. Я скажу ему: «Ну вот. Вы в современном Париже. Вам больше нечего бояться. Все, кто желали вам зла, давно умерли. Для них вы недосягаемы. Больше нет телефонных будок. Чтобы позвонить мне в любое время, используйте этот предмет». И протяну ему мобильный телефон.
— Да… Будьте осторожны, Жан… Я много раз видел, как вы говорили с Полем Шастанье, когда заходили в отель «Юник»… Смотрите, он и вас затянет в грязную историю…
Было уже поздно, зрители выходили из театра «Лютеция». За столиками напротив не осталось никого. Агхамури казался еще тревожнее, чем в самом начале нашей встречи. Такое чувство, что он боится выйти из кафе и просидит здесь до самого закрытия.
Я снова задал вопрос:
— А Данни?.. Вы и правда думаете, что та «грязная история», о которой вы говорите…
Он не дал мне закончить. Резким тоном он произнес:
— Это может ей дорого обойтись… Даже с фальшивыми документами они могут ее засечь… Не надо было мне приводить ее в отель «Юник», не надо было знакомить с остальными… Но я просто хотел дать ей передышку… А нужно было сразу уезжать из Парижа…
Он забыл обо мне и о моем присутствии. Наверное, каждую ночь он повторял одно и то же, в этот самый час, оставшись наедине с собой. Потом он тряхнул головой, как бы пробуждаясь от дурного сна.
— Я говорил вам о Поле Шастанье… Но самый опасный среди них все-таки Жорж… Это он достал Данни документы. У него мощные связи в Марокко и контакты с тем другом из посольства… Они хотят, чтобы я оказал им одну услугу…
Он чуть было не доверился мне полностью, но спохватился в последний момент.
— Я не понимаю, зачем искать их общества такому молодому человеку, как вы… У меня-то нет выбора. Но вы?
Я пожал плечами.
— Знаете, я и не ищу ничьего общества. Большинство людей мне безразличны. Кроме Ретифа де ла Бретонна, Тристана Корбьера, Жанны Дюваль и еще немногих других.
— В таком случае, вам повезло…
И как полицейский, желая выманить признание, заговорщически подмигивает подозреваемому, так и он сказал вдруг:
— А ведь признайтесь, это все из-за Данни, да? Если бы вы попросили совета, я бы сказал, что вам лучше порвать с этой девушкой…
— Я никогда не слушаюсь советов…
Я постарался улыбнуться, по возможности искренне.
— Будьте осторожны… Мы с Данни вроде зачумленных… общаясь с нами, вы рискуете подхватить чуму…
В общем, он хотел подчеркнуть, что между ними есть тесная связь, нечто сближающее их, что-то вроде сообщничества.
— Не беспокойтесь так из-за меня, — ответил я.
Когда мы вышли из кафе, была почти полночь. Он, в бежевом пальто и с портфелем в руке, держался очень прямо.
— Прошу прощения… Я сегодня наговорил много лишнего… Не принимайте это всерьез, и не обращайте на мои слова внимания… Это, должно быть, из-за сессии. Я не высыпаюсь… Через пару дней сдавать устный экзамен…
К нему вернулось его достоинство и серьезный студенческий тон.
— В устных дисциплинах я гораздо слабее, чем в письменных.
Он изобразил улыбку. Я предложил проводить его до станции Жюсьё.
— Вот я бестолочь! Даже забыл предложить вам поужинать!
Это был совершенно другой человек. Он снова полностью владел собой.
Мы перешли площадь спокойным шагом. До последнего поезда еще было время.
— Главное, не берите в голову то, что я говорил про Данни… Все не так уж серьезно… К тому же, когда кто-то тебе дорог, невольно принимаешь все близко к сердцу и только напрасно переживаешь по малейшему поводу…
Он говорил четко, с расстановкой, взвешивая каждое слово. Мне вспомнилось меткое выражение: он старался спрятать концы в воду.
Он уже подходил к эскалатору, чтоб спуститься на станцию. Я не удержался и спросил:
— Вы будете ночевать в отеле «Юник»?
Вопрос застал его врасплох. Он секунду помедлил:
— Не думаю… Вообще, мне снова дали комнату в студенческом городке… Там все-таки гораздо удобнее…
Затем пожал мне руку. Судя по тому, как быстро он спускался по эскалатору, он хотел уйти от меня поскорее. Уже сворачивая в переход, он оглянулся, будто боялся, что я пойду за ним следом. А мне хотелось. Я представлял, как мы сидим рядом на платформе, на скамье гранатового цвета, и ждем поезда, который долго не появляется из-за того, что час уже поздний. Он солгал мне, он ехал не в студгородок, иначе бы сел на другую ветку, ту, где станция Порт д’Итали. Он возвращался в отель «Юник». На Дюрок он сойдет. Я в очередной раз пытаюсь узнать, в какую «грязную историю» замешана Данни. Но он не отвечает мне. Здесь, в метро, на скамье, он даже делает вид, будто мы незнакомы. Он заходит в вагон, за ним закрываются двери, и, прислонившись лбом к стеклу, он глядит на меня потухшими глазами.
