Катрин Панколь - Новое платье Леони
История с этой пометкой на дипломе меня добила.
Я на него по-настоящему обиделась.
Думаю, что я уже больше не люблю его.
Мне больше не хочется жить размеренной жизнью со своим парнем и проводить все вечера дома с ним вдвоем. Я даже не понимаю, что на меня нашло, когда я выбрала такую жизнь. Тоскливая, скучная жизнь, однообразная и невыразительная.
И я больше не вижу ничего восхитительного и возбуждающего в семейной жизни. Ты помнишь? Я так боялась, что он уйдет, а теперь освободилась. Я хочу скользить, скользить… Хочу делать арабески, праздновать, веселиться, кокетничать с парнями, встречаться с разными людьми. Мне стало скучно с Гаэтаном, вот что…
Как-то это все мелко.
Еще вчера мы говорили о нашем будущем путешествии, как мы летом поедем автостопом в Бретань, я говорила ему, что у меня полно планов и на после нашей поездки, на начало учебного года, что, возможно, я могла бы поучаствовать в конкурсе на право преподавать литературу, нужно только на это решиться, а он сказал: «А ты уверена, что на это способна?» – и так посмотрел, знаешь, с насмешливой улыбочкой, я у него раньше такую не видела.
Этой улыбочкой он хотел меня унизить, похоже.
А я ответила: «Ну конечно, уверена».
Он замолчал, улыбочка сползла с его лица.
Мне показалось, что я превратилась в ледышку, мне хотелось убежать от него или встряхнуть его и велеть, чтобы умчался прочь, чтобы поехал в кругосветное путешествие со мной или без меня, захотелось купить корабль, плавать с белыми акулами. Что-то делать, в конце концов!
Я хотела бы, чтобы он вспомнил что-то из списка тех проектов, которые представляли мы с ним в мечтах.
Я ничего не сказала тогда, но сегодня, когда он положил руку мне на ляжку, я поняла, что все кончено.
Я уже не чувствую себя готовой совершать какой-либо выбор в жизни из любви к нему. Я думаю, мы с ним проворонили наше счастье. А теперь мне больше ничего не хочется. Когда я думаю о нас вместе, у меня в голове делается как-то мутно, я словно вязну в болоте собственных мыслей.
Скажи, Гортензия, я нормальная или глупая какая-то?
Ответ Гортензии был, как всегда, предельно краток.
Да все нормально, такова жизнь. Это желание. Оно приходит беспричинно и уходит тоже неизвестно почему.
Гаэтан уехал в Бретань один.
Ей даже не пришлось ничего ему объяснять. Он и так все понял. Зоэ даже показалось, что он испытал облегчение от того, что они расстались. У нее кольнуло сердце, когда она увидела, что он не спорит и не страдает, что уходит с улыбкой на губах. Он спросил только: «А ты не видела мои треники?» – «Под кроватью», – ответила она, нахмурившись. Может, он подумал, что баба с возу, кобыле легче? Может, она вообще ошибалась на его счет, на счет их отношений?
В животе у нее словно образовалась на миг зияющая пустота: «А вдруг я сейчас делаю самую большую глупость в моей жизни?»
Гортензия тут же ее успокоила и прогнала прочь ее черные мысли: «Тра-та-та, найдешь тысячу других! Тра-та-та, наконец ты можешь наслаждаться жизнью! Поехали со мной, я хочу прокатиться в Версаль, напитаться красотой и найти тысячу новых идей».
У Гортензии все исчислялось тысячами.
Они гуляли по парку.
Гортензия фотографировала. Отлавливала цвета, перспективы.
– О чем ты думаешь, – спросила она Зоэ, снимая макросъемкой лист со всеми его прожилками.
– О любви… Почему вот сегодня ты любишь, а завтра раз – и уже не любишь.
– Любовь, любовь… – повторила Гортензия, как будто пыталась разрешить загадку.
Она тоже уже не очень-то понимала.
Ее любовь лежала на столе, это ее рисунки и ее выкройки.
Ее рот полон иголками и уже забыл о поцелуях.
Более того, ее губы и не тоскуют более о поцелуях.
Она любит Гэри, но это было бы жутко неудобно, если бы он был с ней днем и ночью.
Ее голова полна идей, набросков, разворачивающихся рулонов ткани, форм и линий. Она становится их всемогущим властелином. Королевой своего королевства. Ей не нужен ни рыцарь, ни вассал.
А если вдруг Гэри отдалится от нее?
Она гнала от себя эту мысль. Говорила себе: «Я подумаю об этом потом, когда пройдет мой первый показ».
Но… а что он делает там, в Шотландии.
Играет трио с Калипсо и этим Рико, о которых упоминает в своих имейлах, которые становятся день ото дня все лаконичней, все короче? Может, он сблизился с этой девушкой, у которой такая странная внешность?
«Но ведь ее нельзя назвать уродливой, – подумала Гортензия. – Только дураки, пустопорожние, невнимательные болваны, поверхностные люди могут это говорить. Она наделена необычной красотой.
А может ли так случиться, что эта красота поразит Гэри в самое сердце?»
Тут взгляд ее упал на аллею подстриженных в виде шаров самшитовых деревьев и пирамидальных тисов, создающих замысловатый узор, словно сотканный из сочетания тонких и жирных штрихов. Она остановилась, пораженная, даже рот приоткрыла от изумления. Это же рисунок для набивной ткани! И вновь ее залихорадило, вернулось желание работать, творить. Она достала блокнот для набросков. В ее голове бурлили тысячи идей.
Аж слюнки текли.
Гэри растворился в изгибах и складках, созданных гениальным ландшафтным дизайнером.
«Я подумаю об этом позже, – сказала она себе. – Я подумаю об этом позже».
Наутро, за завтраком, прослушав радио, Гортензия сообщила об услышанной по радио новости Жозефине и Зоэ.
Сен-Шалан. Пожар. Рэй Валенти. Леони Валенти.
Жозефина отложила надкушенный бутерброд, вытерла рот и торжественно объявила:
– Ну конечно! Это она! Мне нужно ей позвонить.
Заголовок «Свободной Республики» на трех колонках был краток: «Сен-Шалан прощается со своим героем». Внутри была большая статья с описанием образцовой карьеры этого борца с огнем, этого отважного гражданина, о котором все вспоминают со слезами на глазах.
Рэй Валенти. Как часто он своими подвигами прославлял родной Сен-Шалан! Истинный сын своей малой родины.
Рэя Валенти я очень хорошо знал. Он был моим другом.
Рэй Валенти… Все женщины были от него без ума. Он обладал невероятной харизмой!
Рэй Валенти… Таких людей сейчас больше не делают. У него было трудное детство. Его мать была прислугой, отец его бросил, и это выковало его железный характер!
Все там отметились. В газете, на телевидении, на радио. Они вспоминали о нем со слезой в голосе. Лансенни, Жерсон, их жены, аптекарь месье Сеттен, мадам Робер, префект, мэр, каждый пропел свой хвалебный куплет о смелости, душевной прямоте и достойных поступках Рэя Валенти. Тюрке был убит горем, он скорчился в инвалидной коляске и зарыдал. Вся его рубашка промокла от слез. «Это был мой друг, мой друг, а дружба, она ведь как любовь, только в отличие от любви она не может умереть!»
Посол Германии во Франции позвонил Леони. Он поздравил ее за отвагу, проявленную ее мужем, поблагодарил от лица родителей спасенных Рэем детей. Сообщил, что тот посмертно награжден почетным крестом, вообще-то эта награда исключительно для военных. Но ваш муж был именно солдат, мадам Валенти, и погиб он на поле боя.
Леони получала соболезнования и выслушивала чествования. «Он умер, – говорила она, еще не веря. – Он умер».
– Скажи, Стелла, а он точно умер, ты уверена?
Она не решалась выйти во двор. Отказывалась оставаться одной. Ходила по пятам за Сюзон или Стеллой. Просила Тома взять ее за руку и проводить до двери спальни, а дверь запирала на ключ.
Стелла беспомощно смотрела на нее и ничего не могла поделать.
Он умер, бедный злодей, бедный злодей.
Они узнали, что похороны будут в четверг.
Они все пришли туда. Леони была вся в черном. Жорж и Сюзон – в парадной темной одежде, которая была им тесновата. Том держал бабушку за руку и время от времени поглядывал на Стеллу, пожимая плечами, словно недоумевая: «Он же был мерзавец, мам, чего его так чествуют теперь?» Он надел солнечные очки, чтобы люди не видели, что глаза его сияют.
– Мы победили! – прошептал он. – Они не знают, что мы победили, но мы-то знаем.
Префект, мэр, жена мэра, почти все население Сен-Шалана собралось там. Вид у всех был сосредоточенный и важный. Все с достоинством молчали.
Жюли и Жером держались за руки. Жюли обняла Стеллу и прошептала ей на ухо: «Ну вот, гора с плеч!»
Стелла крепко обняла ее:
– Спасибо тебе! Я уж больше не могу здесь, сейчас взорвусь!
– Мы пришли ради тебя. Не ради него. Я едва не решилась принести венок с надписью: «Дорогому мерзавцу!»
Стелла подавила нервный смешок.
– А ты мне, между прочим, до сих пор не вернула книгу!
Дюре и Куртуа отговорились занятостью, извинились и не пришли. Они не прислали ни цветов, ни соболезнований.
