Катрин Панколь - Новое платье Леони
Зал медленно наполнялся. Журналисты, колумнисты, друзья и знакомые. Весь Париж был тут и с нетерпением ожидал триумфа любимицы прессы Елены Карховой.
Из-за занавеса, который принесет ей удачу или провал, она наблюдала за залом.
В первом ряду был граф со своей знаменитой тростью и каракулевым воротником. Для парижского общества это значило очень много.
Елена умолила его прийти. «Не оставляйте меня одну-одинешеньку, пожалуйста, я прошу вас об этом одолжении и я больше никогда ни о чем не буду вас просить, ну пожалуйста».
В конце концов он согласился. Притом что «та женщина» пришла в ярость и пыталась его удержать. Она била вазы, срывала с себя подаренные бриллиантовые серьги, угрожала разрывом. Граф стоял на своем.
Все было готово. Манекенщицы, одетые и накрашенные, ждали в трусиках и лифчиках, когда прибудет одежда. Репетиции прошли без проблем. Музыка, свет, проходы манекенщиц по подиуму – все было безупречно подготовлено.
Не хватало только платьев.
В зале перешептывались: графиня Елена Кархова решила сказать свое слово в области высокой моды. Оказывается, это не просто светская красавица, которая вихрем проносится по магазинам, дает пышные ужины, встает к полудню и листает журналы. Она, оказывается, работает, рождает идеи, создает. Воцарилось напряженное ожидание. Все готовились или осмеивать, или прославлять ее работу.
Елена за кулисами ожидала прибытия грузовика, ежесекундно поглядывая на часы, ругала Робера, который бегал вокруг, звонил, отправлял гонцов на склад.
– Грузовик отправился в пять тридцать, он уже давно должен быть здесь, – повторял он, потея от волнения. – Что случилось?
Модели для показа не привозили и не привозили.
Елена вне себя, на грани обморока, молча сжимала зубы, стараясь не выказывать паники. Симона, ее примадонна, время от времени заливалась слезами, но вещи не прибывают, и невозможно проводить дефиле, мы скоро пойдем по домам, и она молилась, скрещивая пальцы на удачу.
Робер Систерон промакивал платком лоб и на нервной почве косил пуще прежнего. У Елены за шиворот лились ручейки холодного пота.
Все служащие потрясенно молчали. Позвонили префекту полиции, чтобы выяснить: что же могло произойти на промежутке от улицы Крыма до гранд-отеля на улице Риволи?
Грузовик так и не приехал.
Приглашенные подождали час в салоне «Мерис», и наконец Робер Систерон вышел на подиум и сделал объявление:
«Показ отменяется. Модели были похищены по дороге между складом и отелем».
Раздались крики удивления и разочарования. «Это невозможно, немыслимо, невиданно, неслыханно! Очковтирательство! Она просто не была готова к показу и хотела заставить нас поверить в то, что… Просто решила сделать себе дополнительную рекламу! Номер не удался».
Елена за кулисами попросила стул и упала на него совершенно раздавленная.
Она была уверена: это дело рук «той женщины».
Но у нее не было доказательств.
Когда граф покинул свое место в первом ряду, за ним потянулись все приглашенные.
Елена проводила всех, остался только верный Робер, который побежал искать ей настой ромашки и два аспирина.
– У меня столько слез внутри, что я даже не могу плакать, – пожаловалась она, глотая таблетки. – Я думаю, что сейчас умру.
Они сидели в пустом салоне «Четыре сезона». Тут вдруг появился курьер и протянул Елене белый конверт:
– Мадам Кархова?
Елена кивнула.
– Вам письмо. Распишитесь, пожалуйста.
Елена знаком попросила Робера, чтобы он расписался за нее.
Она открыла письмо.
Внутри – белый листок, на котором было написано: «Я сожалею…» и подписано тем проклятым именем.
Неделю спустя она случайно узнала, что ее соперница подкупила шофера, чтобы он не довез до места коллекцию. «Она» велела ему вывалить платья на помойку и поджечь бак.
Так была разрушена мечта Елены.
Она вернулась к себе.
На неделю закрылась дома. Ела рахат-лукум, пила шампанское.
Ни проронила ни слезинки.
Не открывала графу, который барабанил в дверь.
С тех пор она его не видела.
Открыла дверь она только Роберу Систерону. Приказала ему приготовить ее спешный отъезд. Она собиралась покинуть Париж.
– И куда же вы поедете?
– В Нью-Йорк. Туда, где меня не знают. Я собираюсь начать новую жизнь.
– Но на какие средства? Вы же все деньги получаете от графа.
Она раздраженно подняла бровь:
– Я смогу прожить и без графа.
– Но вы же не сможете жить без гроша. Вы уже, к сожалению, получили пагубную привычку к роскоши.
– Я предпочитаю жить одна, нежели унижаться. Ей нужен граф, я оставляю ей графа!
И потом она добавила:
– Я не прошу вас поехать со мной.
Он промолчал.
– Потому что я знаю, что вы останетесь с графом. Рядом с его деньгами. Вы замечательный любовник, но смелости вам недостает.
– Ведь та женщина захочет наложить лапу на его состояние, – заметил Робер Систерон.
– Я добьюсь своего собственного счастья. И это бесценно. Я уезжаю с шиком.
– Шик еще никого никогда не накормил!
– Я нуждаюсь в нем, чтобы жить. Это воздух, который я вдыхаю.
Тремя месяцами позднее Жан-Клод Пенгуин умер в автокатастрофе. Его тело, обнимающее дерево, было найдено на дороге на Энгиен. Он ехал из казино и, видимо, слишком много выпил.
Он не успел составить новое завещание.
Все его состояние переходило к его жене, Елене Пенгуин, графине Карховой.
Елена узнала об этом в Нью-Йорке, сидя в маленькой комнатке отеля на 14-й улице, которую она сняла сразу, как приехала. Она разогревала себе суп из консервов на старой газовой плитке и заклеивала окно бумагой, чтобы не дуло так сильно.
Тут-то Робер Систерон и сообщил ей эту весть.
И в этот день пролились все слезы, которые копились в ее душе.
Она любила Жан-Клода Пенгуина.
К моменту, когда аэробус сел в аэропорту Руасси, Гортензия уже проснулась. Свеженькая, довольная, что ей удобно в сиденье первого класса. Она потянулась, поглядела в иллюминатор и сказала: «Париж принадлежит нам двоим!»
Они получили багаж, прыгнули в такси, заехали к матери, чтобы закинуть чемоданы, и Гортензия отправилась на улицу Сент-Оноре, чтобы встретиться с Жан-Жаком Пикаром.
– Wish me good luck![32] – закричала она из коридора.
– Good luck! – крикнула ей вслед Жозефина.
– Break a leg![33] – добавил Гэри, набрасываясь на свежий багет с вкуснейшим маслом, которое Жозефина специально достала из холодильника час назад, чтобы оно не было слишком твердым.
Они услышали, как хлопнула дверь. В кухне воцарилась тишина.
– Ох, Жози! Как же хорошо у вас здесь! – вздохнул Гэри, вгрызаясь в хлеб.
– А куда помчалась Гортензия?
– У нее встреча с человеком, который создает звезд на парижском небосклоне моды, Жан-Жаком Пикаром.
– Не успела приехать?
– Жози! Не изображай, пожалуйста, что ты не знаешь свою дочь!
Гортензия подняла голову перед квартирой № 217 на улице Сент-Оноре и толкнула тяжелую дубовую дверь. Вошла в вымощенный брусчаткой двор. Вспомнила инструкции, полученные по телефону: подъезд, который справа, первая дверь после привратницкой.
Она глубоко вдохнула. Закрыла глаза. Сосредоточилась. За этой дверью решится ее судьба.
Она сейчас окажется лицом к лицу с человеком, который давал советы Тьерри Мюглеру, Унгаро, Хельмуту Лангу, Жиль Зандер и напрямую способствовал созданию марки «Кристиан Лакруа». Не карлик какой-нибудь. Она сглотнула, немного разволновавшись. У чувака жизнеописание подлиннее, чем Елисейские поля.
Хоть бы она его заинтересовала и он взял ее под крыло!
Если она покажется ему скучной, он поблагодарит ее и вычеркнет из своего блокнота.
Жан-Жак Пикар оказался любезным, обходительным человеком, однако взгляд за круглыми очками был пристальным и внимательным, точным и цепким, и в нем читалась постоянная работа мысли. На нем была черная водолазка и серые брюки. Волосы блестели от лака.
Он впустил ее в кабинет. Это была большая комната в бежевых и коричневых тонах. С большим черным столом.
Она представилась: «Гортензия Кортес».
– Елена говорила мне о вас, – сдержанно ответил он.
В руке у нее была папка с эскизами, он жестом предложил ей присесть.
Он смотрел на нее, изучал и наконец сказал:
– Отдаете ли вы себе отчет, как вам неслыханно повезло, что вас взялась финансировать Елена? Это голубая мечта большинства молодых дизайнеров.
– Да. – сказала Гортензия. – Но Елене тоже неслыханно повезло, что она встретила меня. Мы с ней составили команду. Без меня она не смогла бы затеять эту авантюру.
Он улыбнулся, и глаза его оживились за очками.
– У Елены отличный вкус. Только поэтому я вас здесь и принимаю.
– А вы много принимаете таких, как я?
– Ну, допустим, приблизительно двести человек в год.
– И скольких из них вы выбираете?
– Одного-двух, не более того.
