Харуки Мураками - Мой любимый sputnik
Что такое одиночество? Оно похоже на чувство, которое накрывает тебя, когда в дождливый вечер стоишь возле устья большой реки и долго-долго смотришь, как огромные потоки воды вливаются в море. Ты когда-нибудь стоял так – вечером под дождем возле устья большой реки, наблюдая, как ее потоки вливаются в море? Бывало с тобой такое?
Морковка не ответил.
– А со мной было, – произнес я.
Морковка смотрел на меня широко раскрытыми глазами.
– Много-много речной воды и много-много морской воды сливается в один поток, ты смотришь на это, и на душе у тебя становится так грустно и одиноко… Отчего? Я и сам толком не пойму. Но это действительно так. Хорошо, если б ты тоже когда-нибудь это увидел.
Потом я взял свой пиджак, счет и медленно встал. Коснулся плеча Морковки, и он тоже встал. Мы вышли на улицу.
От кафе до их дома мы дошли за полчаса. Мы шагали рядом, но так и не сказали друг другу ни единого слова.
Недалеко от их дома текла небольшая речка, и через нее был перекинут бетонный мост. В общем-то, “речкой” ее можно было назвать с большой натяжкой – так, текло что-то непонятное. Больше похоже на дренажную канаву, которую просто расширили. Наверное, когда вокруг простирались поля, эту воду использовали для полива. Сейчас же вода в канаве была мутной, и оттуда шел слабый запах какого-то моющего средства. Течет вообще эта речка или нет, было непонятно. Русло ее заросло летними сорняками, бурьяном, там же дрейфовал по воде раскрытый журнал комиксов, который кто-то выбросил. Морковка остановился на самой середине моста и, перевесившись через поручни, стал смотреть вниз. Так мы с ним и стояли вдвоем – не двигаясь, не меняя поз – довольно долго. Ему, наверное, не хотелось возвращаться домой. Я его хорошо понимал.
Морковка засунул руку в карман брюк, вытащил ключ и протянул мне. Обычный ключ с большой красной пластиковой биркой. На ней значилось: “Склад 3”. Скорее всего – тот самый ключ, который безуспешно искал старший охранник Накамура. Наверное, когда Морковку зачем-то оставили одного в комнате, он нашел ключ в ящике стола и быстро сунул себе в карман. Да, пожалуй, в душе этого мальчика еще столько всяких загадок, которых я и вообразить не могу. Странный ребенок.
Я взял ключ и несколько секунд рассматривал его у себя на ладони. Чувствовал, какой он тяжелый, – казалось, на нем толстым слоем налипли разные обязанности и обязательства массы людей. Под ослепительными лучами солнца ключ казался ужасно невзрачным, грязным и каким-то карликовым. Чуть подумав, я взял и швырнул его в речку. Послышался тихий всплеск. Речка была совсем не глубокой, но мы не увидели, куда он упал, – вода слишком мутная. Мы с Морковкой стояли на мосту вдвоем и какое-то время просто смотрели на речку под нами. На душе стало немного легче.
– Все равно возвращать его уже поздно, – произнес я, будто говорил сам с собой. – Да и наверняка у них есть запасной. Если уж это такой важный склад.
Я протянул руку, и Морковка тихонько взялся за нее. Я почувствовал в своей ладони его маленькую худенькую ручку. Когда-то со мной уже такое было. Где, интересно, ко мне приходило это ощущение? Я сжал его руку, и так мы дошли до дома.
Мы вошли в дом. Моя подруга ждала нас. Переоделась в свежую белую блузку без рукавов и плиссированную юбку. Глаза покраснели и опухли от слез. Наверное, вернувшись, все это время проплакала в одиночестве. У ее мужа в Токио было агентство по недвижимости, и в воскресенье он обычно отсутствовал: либо работал, либо играл в гольф. Она отправила Морковку на второй этаж, в его комнату, а меня проводила не в гостиную, а к обеденному столу на кухню. “Наверное, здесь ей легче разговаривать”, – подумал я. На кухне стоял огромный холодильник цвета авокадо, посередине – разделочный стол-остров. Большое светлое окно выходило на восток.
– Он вроде сейчас получше выглядит, – тихо сказала она. – Я когда увидела его лицо там, у охранника, просто не знала, что делать. Такого взгляда у него раньше никогда не было. Он совсем… Как будто ушел в другой мир.
– Ты не волнуйся, не надо. Все будет нормально, как прежде. Нужно только немного времени. Мне кажется, лучше всего сейчас никаких вопросов ему не задавать. Просто оставить его в покое, и все.
– А чем вы занимались, когда я уехала?
– Разговаривали, – ответил я.
– О чем?
– Да так… В общем-то, ни о чем. Вернее, я один болтал все время – что приходило в голову, все подряд.
– Может, налить тебе чего-нибудь холодного? Хочешь?
Я покачал головой.
– Просто не знаю, как вообще говорить с этим ребенком. И чем дальше, тем больше не понимаю, – сказала она.
– Только не старайся специально вести с ним какие-то разговоры. У каждого ребенка есть свой собственный мир. Захочет – сам когда-нибудь первым заговорит.
– Но он не говорит почти ничего.
Мы сидели с ней по разные стороны стола, стараясь случайно не коснуться друг друга, и вели эту натянутую беседу – типичная встреча учителя с матерью ребенка, который что-то натворил. Когда она говорила, ее пальцы на столе то нервно сплетались, то выпрямлялись, то сжимались в кулак. Я невольно думал о том, что эти пальцы делали мне в постели.
– В школе я ничего сообщать не буду. Просто спокойно поговорю с ним по душам, и все. Будут проблемы – сам как-нибудь разберусь. Ты так серьезно не переживай. Твой сын – умный, хороший мальчик, пройдет время – все образуется. То, что произошло, – явление временное. Сейчас важно, прежде всего, тебе самой успокоиться.
Я буквально внушал ей эти мысли, повторяя одно и то же медленно и спокойно, заставляя ее слушать мой голос. Похоже, это помогло ей немного прийти в себя.
Она сказала, что отвезет меня домой в Кунитати.
– А может, он что-то чувствует? – спросила она, когда мы стояли на светофоре. Конечно, она имела в виду наши с ней отношения.
Я покачал головой:
– Почему ты так думаешь?
– Мне почему-то пришло это в голову, пока я сидела дома и ждала вас. Нет, никакого повода нет. Просто у него очень развита интуиция – естественно, он чувствует, что у нас с мужем что-то не так.
Я молчал. Она тоже больше ничего не сказала.
Мы въехали на стоянку в двух кварталах от моего дома. Она поставила машину на ручник, повернула ключ зажигания и заглушила двигатель. Стих мотор, перестал работать кондиционер, и в машине воцарилась неуютная тишина. Я понимал: она хочет, чтобы я сразу же обнял ее. Я представил ее гладкое тело под блузкой, и во рту у меня пересохло.
– Я думаю, нам не стоит больше встречаться, – произнес я твердо.
Она ничего не сказала в ответ. Ее руки все так же лежали на руле, глаза смотрели в одну точку – на датчик давления масла. Лицо почти ничего не выражало.
– Я много об этом думал, – продолжал я. – И мне кажется, неправильно, что я – часть проблемы. Нехорошо. Для многих людей. Я не могу быть решением проблемы, если я – ее часть.
– Для многих людей?
– Прежде всего – для твоего сына.
– А для тебя самого?
– Это есть тоже. Конечно.
– Как же я? Я вхожу в число этих “многих людей”?
“Да, входишь”, – хотелось ответить мне. Но произнести этого я не мог. Она сняла темно-зеленые очки “Рэй-Бан”, потом, чуть подумав, надела их снова.
– Знаешь, мне не хотелось вот так просто говорить об этом, но… Если я не смогу встречаться с гобой, мне будет очень тяжело.
– Конечно, и мне будет очень тяжело. Я бы хотел, чтобы все так и продолжалось, как сейчас. Но это неправильно.
Она глубоко вздохнула.
– А что такое “правильно”? Может, объяснишь? Если честно, я не очень понимаю, что такое “правильно”. Что такое “неправильно”, еще могу понять. Но вот правильно… Что это?
Удачного ответа у меня не нашлось.
Казалось, она вот-вот расплачется. Или начнет кричать во весь голос. Но нет – она все-таки сдержалась. Только ее пальцы крепко впились в руль – так, что даже руки покраснели.
– В юности очень многие люди охотно общались со мной. О чем только ни рассказывали… Столько разных историй – счастливых, красивых. Странных – тоже. Но вдруг с какого-то момента все это прекратилось. Никто со мной больше не разговаривает. Ни один человек. Ни муж, ни сын, ни друзья… Никто. Как будто в мире уже не осталось ничего, о чем стоит говорить. Знаешь, иногда мне даже кажется, что мое тело – прозрачное, и через меня все видно насквозь.
Она отпустила руль и вытянула руки перед собой.
– Хотя вряд ли ты это понимаешь.
Я пытался найти в себе правильные слова, но они не находились.
– Спасибо тебе за сегодня, – сказала она, собравшись с мыслями. Ее голос был спокойным, почти таким же, как всегда. – Одна бы я со всем этим не справилась. Очень тяжело. Правда, хорошо, что ты был рядом. Я тебе очень благодарна. Думаю, ты можешь стать прекрасным учителем. Да ты уже почти им стал.
Она что – насмехается? – подумал я. Вполне может быть. Хотя нет, точно. Она сказала это с иронией.
