Януш Вишневский - Прости…
Легкое подталкивание в спину. Молодая девушка, стоящая за ним в очереди к банкомату, улыбнулась и показала пальцем, что у аппарата никого нет. Он извинился за заминку, быстро подошел к банкомату, сделал все, что надо, и получил свои банкноты. На выходе из банка еще раз взглянул на цветастую рекламу «Вклад под 8 %*». Сел в машину и, двигаясь в неуменьшающемся потоке автомобилей, вспомнил другие разговоры в тюрьме с паном Пшемыславом, кликуха Банкир…
В газетном киоске в трех кварталах от их дома, рядом с гладильней (за всю свою жизнь он не встретил во Франции ни одной гладильни, но Агнешка гнала его туда после каждой стирки, скорее из ностальгии, чем в силу необходимости) работала пани Аниела, проявлявшая интерес ко всему французскому. Он остановил машину у киоска пани Аниелы, чтобы купить сигареты и газеты. Когда он познакомился с Агнес, та выкуривала пачку желтых «Мальборо» до обеда и две пачки красных после обеда, но, когда узнала, что беременна, бросила курить даже не в тот же день, а в тот же час. Когда она носила в себе Джуниора и потом, когда кормила его грудью, за версту обходила все задымленные места. Впав при этом в крайность в своих суждениях. Считала, что все курильщики «убийцы еще нерожденного человечества». И за это он тоже любит ее. Правда, в последнее время под вино или бренди, после кофе или виски ее радикализм поубавился. Хотя она постоянно решительно делает вид, что не курит. Так о себе думает каждый «бывший» курильщик, которому кажется, что если он не покупает сигареты, значит, он некурящий. В этом смысле его Агнешка была некурящей, и поэтому он покупал для нее сигареты и рассовывал по всем загашникам в квартире.
Пани Аниела, женщина простая и искренняя, любила его главным образом потому, что он из Франции. А еще потому, что недавно во Францию уехал ее единственный сын. Поэтому она откладывала для него его любимую «Политику», что было в теперешние времена отсутствия дефицита нонсенсом, и «Le Nouvel Observateur», лучший и наиболее объективный – по его мнению – французский еженедельник, что нонсенсом вовсе не было. Пани Аниела не могла выговорить название журнала без ошибок, но регулярно получала его из Варшавы по знакомству. «Только для вас, пане Винсентий, только для вас. Прямо из Варшавы», – говорила она каждый раз, когда он забирал газеты. В их городке не было пункта международных поставок, и киоскерам было невыгодно заказывать иностранные издания в связи с низким спросом. Пани Аниела была постоянной слушательницей торуньского «Радио Марыя», чего не скрывала, но не принадлежала к «экстремистской фракции ордена сестер-мохеровок[34]», как назвала это однажды Агнешка, когда они обсуждали невиданный прежде в Европе феномен популярности ультракатолической радиостанции, к двери которой выстроились в очередь разномастные политики, преимущественно резко противостоящие объединенной Европе. Пани Аниела воспитывала как мать-одиночка сына Божидара, плод мимолетной любви, приключившейся с ней на скалистом островке Адриатического моря, недалеко от Дубровника, во время ее отпуска в бывшей Югославии. Ничто, кроме имени, не связывало Божидара с Богом, что очень огорчало пани Аниелу. Огорчение перешло в «трагедию и стыд» – как она сама это называла, – когда Божидар в один совсем не прекрасный день со слезами на глазах признался маме, что «не чувствует себя мальчиком». Ему тогда было семнадцать, и он учился в единственном в городке лицее. За этим признанием пошли конкретные поступки. Он стал по-другому одеваться, по-другому вести себя, что не ускользнуло от внимательных взглядов друзей и подруг по классу и по школе. Очень быстро к нему приклеились ярлыки «голубарь», «гомусик», «петух». Преследования в школе и за ее стенами привели его к полной изоляции и опасной депрессии. Пани Аниела была на грани отчаяния. «Ладно был бы он этим геем, пане Винсентий, я как-нибудь с этим справилась бы, но всё гораздо хуже. Какой стыд. По всему городу», – говорила пани Аниела при их первой встрече. А встретились они главным образом из-за Агнешки, которая в ожидании прививки Джуниора случайно в коридоре поликлиники подслушала разговор двух пожилых дам, представительниц «экстремистской фракции ордена сестер-мохеровок». Женщины были до глубины души возмущены «этим извращенцем, запятнавшим весь город несмываемым позором» и желали ему от всего сердца всего самого плохого. Два дня спустя их желания частично осуществились. Божидар попытался – к счастью, безуспешно – наложить на себя руки, проглотив горсть таблеток и запив их водкой. Пани Аниела, которая уже давно внимательно следила за сыном, нашла его без сознания в его комнате и сразу же вызвала «Скорую». После промывания желудка и двух дней пребывания в стационаре обычной больницы Божидара перевели – что является обычной процедурой для самоубийц – на психиатрическое обследование в Варшаву. В отделении, куда попал Божидар, работала хорошая знакомая Агнешки. Когда та в медкарте увидела адрес и название городка, немедленно позвонила Агнешке, которая сразу сообразила, о чем был разговор двух «мохеровых беретов». О том, что Божидар – сын пани Аниелы, «той, которая без мужа родила и работает в киоске рядом с гладильней», им рассказала как всегда лучше всех информированная старушка Бжезицкая. Судьба Божидара глубоко взволновала Агнешку, которая стала встречаться с пани Аниелой. После одной из очередных встреч она вернулась потрясенная и попросила его «помочь парню уехать подальше отсюда, например в Париж, потому что в следующий раз может оказаться слишком поздно». Со времени своего ученичества в театре в Нанте он помнил молодого – чуть старше себя, что ему очень понравилось, – режиссера, который приехал к ним из Бордо. Был транссексуалом и не скрывал этого. В те времена, под конец семидесятых, это было чем-то новым, для большинства странным, а для многих возмутительным. Потом театры, которыми руководят или в которых выступают транссексуалы, стали для Франции повседневностью, а теперь у них есть свой преданный зритель, а у некоторых даже высокий статус в театральном мире. И хоть он тогда подружился с режиссером, много времени у него ушло на то, чтобы главным образом через знакомых и родню в Нанте отыскать после стольких лет молчания старый контакт. Оказалось, что сейчас этот режиссер руководит большим театром, который ездит с представлениями по всей Европе. Довольно рискованно пытаться по телефону напомнить о себе человеку, с которым ты расстался более четверти века назад, и обратиться к нему с просьбой о помощи в таком щекотливом деле. Много лет прошло, человек мог измениться, и он боялся вызвать неадекватную реакцию своей довольно специфической просьбой, но смело начал разговор.
– Это я, Винсент, мы когда-то давно были знакомы. В Нанте. Ты помнишь меня?
Он помнил его, помнил Нант, а если и был удивлен, то мастерски скрывал свое удивление. Зато не скрыл, что знает «об этом несчастном и трагическом происшествии в Польше» и «что не только он был потрясен, когда о нем стало известно во Франции». Не пытался также скрывать удивления, когда узнал, что звонит не по тюремному телефону. Винсент вспомнил, что в нантский период их знакомства его визави порой бывал прямолинейно жестким, чтобы не сказать жестоким.
– Пятнадцать лет? Всего? За два трупа? Хотя ты, наверное, иначе воспринимаешь это. – И, не дожидаясь ответа, сам спросил: – Чем могу быть полезен, Винсент? Если вообще могу.
История Божидара растрогала его собеседника, который, не скрывая ярости, проклинал «доставшуюся от Средневековья практику католической инквизиции». На следующий день он сам позвонил, а через два месяца Божидар уже ехал в автобусе в Брюссель, где соединился с труппой, которая выступала как раз в Бельгии. Незнание французского не стало большим препятствием. В коллективе из тридцати человек работали люди из четырнадцати стран. Божидар стал первым поляком. Начинал он с таскания реквизита и помощи гримерам, а сейчас он один из лучших гримеров. В июне впервые с момента отъезда посетил Польшу, чтобы в Варшаве сдать на аттестат зрелости. К себе домой, в городок, не поехал. Пани Аниела на три дня закрыла свой киоск и поехала встретиться с сыном.
– Пане Винсентий, я жду вас с самого утра, – сказала она ему, когда он подошел к киоску. – Уж боялась, что вы, может, куда на праздники поехали или еще что. У меня для вас газетка, прямо из Варшавы, но сначала я хотела поздравить вас. Благословения Сына Божия для вас, вашей супруги, вашего малыша и всех ваших близких. Я сегодня утром была в костеле и боженьку просила о милости для моего Божика, а потом для вас и вашей семьи. И завтра тоже пойду просить. А когда у меня покупателей нет, то я молитвочки за вас читаю. Вчера вечером Божик позвонил мне. С какого города, не помню, потому что по-французски назвал. Просил и от него рождественские пожелания передать. Когда Божик о вас или о пани Агнешке говорит, то у него аж дух от волнения перехватывает. Он сызмальства был такой впечатлительный. Может, из-за этого его так переиначило. Лично я думаю, что Господь Бог таких, как мой Божик, тоже любит, да и почему Он должен их не любить. Ведь он, Божик-то мой, и крещеный, и конфирмацию прошел, и на миропомазание[35] тоже его посылала. Если уж родился, если есть на свете, значит, Господь Бог захотел его. Я позвонила отцу Тадеушу на радио, чтобы удостовериться по этому делу, но, как только начала о Божидаре говорить, меня сразу отключили. Наверняка потому, что радио у меня слишком громко играло. Самое главное – это то, что Божусь здоровый и смеется. А ко всему просто молодец. Хвалился тут мне по телефону, что уже по-французски вовсю шпарит…
