Ханна Кент - Вкус дыма
Голова у Тоути кружилась. Он сосредоточил взгляд на белом пере, которое лежало перед ним на краю стола.
– Я не могу в это поверить, – наконец сказал он.
Блёндаль вздохнул.
– Преподобный, в рассказах Агнес о ее жизни ты не отыщешь доказательств ее невиновности. Ей не присущи ни умеренность в чувствах, ни твердость нравственных устоев. Подобно многим служанкам зрелых лет, она в совершенстве овладела наукой обмана, и я не сомневаюсь, что она придала истории своей жизни облик, который должен вызвать у тебя сочувствие. Я не стал бы верить ни единому ее слову. Она лгала мне в глаза – вот здесь, в этой самой комнате.
– Мне она кажется искренней, – возразил Тоути.
– Могу заверить тебя, что это не так. Ты должен поучать ее словом Божьим, как поучают хлыстом тугоуздого упрямого коня. Никаким иным способом ты ничего не добьешься.
– Господин сислуманн, я приложу все свои силы к тому, чтобы склонить ее к раскаянию.
– Позволь указать тебе иной путь к этой цели. Послушай о том, как трудился над Фридриком преподобный Йоуханн Тоумассон.
– Священник из Тьёрна.
– Да. Я впервые увидел Фридрика Сигюрдссона в тот день, когда явился арестовать его. То было в марте прошлого года, вскоре после того, как я узнал о пожаре в Идлугастадире и своими глазами увидел останки Натана и Пьетура.
С несколькими своими людьми я поехал в Катадалюр, хутор родителей Фридрика, и мы сразу направились на задний двор, чтобы застать его врасплох. Когда я постучал на скотный двор, Фридрик самолично отодвинул засов, и я тут же приказал своим людям взять его. Фридрика заковали в кандалы. Юноша впал в ярость, речью и поведением являя образчик самого низкого непотребства. Он дрался с моими людьми, а когда я предостерег его, чтобы не пытался сбежать, он крикнул так громко, что слышно было всем вокруг: жаль, дескать, что он не прихватил с собой ружья, не то влепил бы мне пулю прямо в лоб.
По моему приказу Фридрика доставили в Хваммур, и я принялся допрашивать его – как допросил прежде Агнес и Сигридур, которая и рассказала мне о его участии в преступлении. Фридрик упорствовал и молчал. Только после того, как я вызвал для разговора с ним преподобного Йоуханна Тоумассона, он наконец признался, что с помощью обеих женщин убил Натана и Пьетура. Фридрик не испытывал ни раскаяния, ни сожаления, столь естественных для человека, совершившего непреднамеренное убийство. Он неоднократно выражал свою убежденность в том, что поступил с Натаном справедливо и по необходимости. Преподобный Йоуханн предположил в разговоре со мной, что преступные действия Фридрика суть прямое последствие дурного воспитания, и воистину, помня, какая истерика случилась с матерью Фридрика, когда мы арестовали ее сына, я целиком и полностью согласился с мнением преподобного. Что еще могло бы подвигнуть юнца, прожившего на свете от силы семнадцать зим, убить молотком человека?
Фридрик Сигюрдссон, преподобный, вырос в семье, где с пренебрежением относились к добродетели и христианским заповедям. Лень, алчность и низменные, грубые наклонности взрастили в нем слабый дух и жажду мирских благ. Записав его признание, я пришел к неколебимому мнению, что у него упрямый, несговорчивый нрав. Сильнейшие подозрения такого рода пробудила во мне его внешность: веснушчатое лицо и – прошу прощения, преподобный, – рыжие волосы, явный признак вероломной натуры. Отправляя Фридрика под стражу в Тингейрар, к Бирни Ольсену, я, признаться, почти не питал надежды на его исправление. Но Ольсен и преподобный Йоуханн, по счастью, продолжали уповать и приступили к его душе с тем благочестивым рвением, которое и делает этих двоих людей столь бесценными для местного прихода. Преподобный Йоуханн сообщил мне, что благодаря сочетанию молитв, ежедневных изобличающих проповедей и праведного примера, который являют собой Ольсен и его домочадцы, Фридрик наконец раскаялся в своем преступлении и признал свои заблуждения. Теперь он открыто и честно говорит о своей вине и признаёт, что неминуемая казнь им в полной мере заслужена в силу чудовищности совершенного им преступления. Она, по его словам, есть справедливость Господня. Ну, что ты на это скажешь?
Тоути сглотнул.
– Что успех преподобного Йоуханна и господина Бирни Ольсена заслуживает наивысшей похвалы.
– Я того же мнения, – сказал Блёндаль. – А что, Агнес Магнусдоттир раскаивается в своем преступлении подобным же образом?
Тоути заколебался.
– Она об этом не говорит.
– Это потому, что она скрытна, замкнута и преступна.
Тоути молчал. Больше всего на свете ему хотелось удрать из этой комнаты и влиться в толпу обитателей Хваммура, чьи оживленные разговоры просачивались и под дверь кабинета.
– Я не жестокий человек, младший проповедник Торвардур. Однако я набожен, и для меня очевидно, что наш округ кишит преступниками наихудшего сорта. Воры, грабители, а теперь еще и убийцы. Все те годы, что миновали после моего назначения на эту должность, я наблюдал за тем, как слабеют и распадаются нравственные заслоны, прежде удерживавшие местных жителей от преступления и греха. Это обстоятельство тревожит меня и как политика, и как человека верующего, и долг мой состоит в том, чтобы преступников, которые столь долго оставались в этом округе безнаказанными, настигло справедливое возмездие перед лицом их соотечественников.
Тоути кивнул и медленно взял со стола лебединое перо. Пух у очина пера прилип к влажным от пота пальцам.
– Вы хотите казнить ее в назидание остальным, – тихо проговорил он.
– Я хочу осуществить суд Божий здесь, на земле, – нахмурясь, поправил Блёндаль. – Я хочу достойно ответить властям предержащим, которые назначили меня на это место, тем, что исполню свой долг блюстителя закона.
Тоути помедлил.
– Говорят, – сказал он, – вы назначили палачом Гвюндмюндура Кетильссона.
Блёндаль выразительно вздохнул и откинулся на спинку кресла.
– Нигде сплетни не разлетаются с такой быстротой, как в этой долине.
– Так это правда, что вы пригласили для свершения казни брата убитого?
– Преподобный, я не обязан объяснять тебе, почему решил так, а не иначе. Я не подотчетен приходским священникам. Я держу ответ только перед Данией. Перед его величеством.
– Я ведь не сказал, что осуждаю вас.
– Твое мнение, преподобный, написано на твоем лице буквами размером в локоть. – Блёндаль снова взял перо. – Однако мы здесь не затем, чтобы обсуждать, как я исполняю свои обязанности. Предмет нашей беседы – твои действия, и я должен сказать, что они меня разочаровали.
– Что же, по-вашему, я должен делать?
– Вернуться к слову Господню. Пренебречь словами Агнес. Ей нечего тебе сказать, кроме как чистосердечно раскаяться.
Преподобный Тоути покинул кабинет Бьёрна Блёндаля с гудящей от боли головой. Ему все время чудилось бледное лицо Агнес, ее тихий голос, звучащий в темноте, и перед мысленным взором возникал образ рыжеволосого Фридрика, который заносит молоток над спящим. Неужели Агнес и вправду лгала ему? Тоути поборол искушение осенить себя крестом прямо в коридоре, на глазах у деловитой стайки служанок, что волокли ведра с молоком и бадьи с отбросами. Привалившись к стене, он натянул башмаки.
Во дворе Тоути почувствовал себя гораздо легче. Снаружи стало пасмурно и сумеречно, но холодный воздух и резкий запах рыбы казались созвучными внутреннему смятению. Священнику припомнился чиркнувший ему по горлу жирный палец Блёндаля. Хруст костей. Натан Кетильссон, умоляющий о пощаде. Тоути едва не стошнило.
– Преподобный! – позвал женский голос. Тоути обернулся и увидел, что к нему, задыхаясь, спешит Каритас, служанка Блёндаля. – Преподобный, вы забыли свой плащ!
Тоути улыбнулся и потянулся за плащом, но женщина почему-то не выпустила его из рук. Она взяла Тоути за рукав и, глядя в землю, прошептала:
– Мне нужно с вами поговорить.
Тоути опешил.
– То есть?
– Тсс! – шикнула женщина. И с опаской оглянулась на слуг, которые потрошили на камне рыбу. – Пойдемте со мной. В коровник.
Тоути кивнул и, взяв плащ, побрел к большому строению. Внутри было темно и сильно пахло навозом, хотя все стойла уже успели вычистить. Скотины внутри не оказалось – всех коров до единой выгнали на пастбище.
Он повернулся и разглядел в открытом дверном проеме силуэт Каритас.
– Не то чтобы я хочу секретничать, но… – Она подступила ближе, и Тоути заметил, что вид у нее испуганный. – Прошу прощенья, что так невежливо в вас вцепилась, но уж очень я испугалась, что другого случая поговорить не подвернется.
Каритас жестом указала на табурет для дойки, и Тоути сел.
– Вы ведь тот самый преподобный, который посещает Агнес Магнуссон?
– Да, это я, – подтвердил Тоути, изнывая от любопытства.
– Я работала в Идлугастадире. У Натана Кетильссона. Я ушла оттуда в 1827 году, как раз перед тем, как туда приехала Агнес. Она должна была занять мою должность экономки. Во всяком случае, так мне сказал Натан.
