Пауло Коэльо - Одиннадцать минут
Хлыст стал символом их группы: его изображали на майках, почтовых открытках, афишах, наклейках, его вытатуировали себе их поклонники. Хорошее образование, полученное Теренсом, побудило его к поискам истоков и корней всего этого – объясняя это явление, он лучше понимал себя.
Нет, все было не так, как рассказывал он этой проститутке в их первую встречу, – нет, не кающиеся пытались отогнать моровую язву. От начала времен человек осознал, что страдание, принимаемое бестрепетно, – вот пропуск в свободу.
И в Египте, и в Риме, и в Персии существовала убежденность, что, если человек пожертвует собой, он может спасти свою страну и весь мир. Когда в Китае случалось какое-нибудь стихийное бедствие, карали императора, ибо он представлял на Земле божественные силы. В древней Спарте лучших воинов раз в год с утра до вечера подвергали бичеванию в честь богини Артемиды, а толпа ободряла их криками, призывая воинов с достоинством сносить порку и терпеть боль, ибо она подготовит их к боям и походам. По завершении ритуала жрецы осматривали рубцы на спинах и по их расположению предсказывали будущее.
«Отцы-пустынники», члены раннехристианской общины, возникшей в IV веке, собирались в Александрийском монастыре и стегали друг друга плетьми – так они отгоняли демонов и доказывали ничтожество плоти в духовном поиске. Жития святых пестрят подобными же примерами – Святая Роза бегала по саду, и колючие шипы терзали ее тело, Святой Доминик ежевечерне перед сном умерщвлял плоть бичеванием, мученики добровольно принимали медленную смерть на кресте или от клыков и когтей диких зверей. Все говорили, что преодоленное страдание способно даровать человеку религиозный экстаз.
Недавние, пока еще не окончательно подтвержденные исследования свидетельствуют, что определенный сорт грибов обладает галлюциногенными свойствами, то есть заставляет грезить наяву. Это доставляло такое наслаждение, что вскоре подобные опыты вырвались за стены монашеских обителей и стали завоевывать мир.
В 1718 году вышел в свет «Трактат о самоистязании», учивший тому, как обрести наслаждение через физическую боль и при этом не причинить себе вреда. К концу XVIII века по всей Европе существовали десятки мест, где люди страданием достигали блаженства. Сохранились свидетельства о королях и принцессах, которые приказывали слугам бичевать себя, а потом догадывались, что наслаждение не только в том, чтобы терпеть боль, но и в том, чтобы причинять ее, – хотя это более изнурительно и менее благотворно.
И Теренс, покуривая сигарету, испытывал определенное удовольствие при мысли о том, что большая часть человечества никогда бы не смогла понять ход его мыслей.
Он чувствовал себя членом некоего закрытого клуба, куда допускают лишь избранных. Он снова и снова вспоминал, как его супружество из постоянной муки стало истинным чудом. Жена знала, зачем он время от времени наведывается в Женеву, но это ее совершенно не беспокоило – скорее, напротив: она радовалась, что ее муж после недели изнурительных трудов получает там желанную разрядку.
Он в полной мере понял девушку, только что покинувшую его номер, – почувствовал, как сблизились их души, хоть и сознавал, что еще не готов влюбиться в нее, ибо любил свою жену. Однако ему нравилось воображать себя свободным и холостым – это помогало мечтать о новой связи.
Теперь остается самое трудное – надо сделать так, чтобы она превратилась в Венеру Карающую, во Владычицу, в Госпожу, способную унижать без жалости и наказывать без снисхождения. Если она сумеет пройти испытание, он откроет ей свое сердце.
Запись в дневнике Марии, еще хмельной от водки и наслаждения:
В тот миг, когда мне нечего было терять, я получила все. В тот миг, когда я перестала быть такой, как была, я обрела самое себя.
В тот миг, когда познала унижение и полное подчинение, я получила свободу. Не знаю – может быть, нашло помрачение рассудка, может быть, это – сон, может быть, это никогда больше не повторится. Да, я знаю, что смогу прожить без этого, но мне хотелось бы вновь встретиться с Теренсом, повторить испытанное и пойти еще дальше.
Меня страшила боль, но она была слабей, нежели унижение, и служила лишь предлогом. В тот миг, когда впервые за много месяцев – а сколько за это время было у меня мужчин и чего только не проделывали они с моим телом! – я испытала оргазм, то почувствовала – как ни дико это звучит, – что стала ближе к Богу. Я вспомнила его рассказ о моровой язве, когда флагелланты-кающиеся своим страданием выкупали спасение рода человеческого и в этом находили наслаждение. Я не хочу спасать человечество, или этого англичанина, или себя самое, – но я побывала там.
Секс – это искусство обуздать необузданное.
* * *Нет, теперь это был никакой не театр – они и в самом деле сидели на вокзале: Мария хотела попробовать пиццу, которой торговали только там. Иногда можно немножко и покапризничать. Ральф должен был бы появиться днем раньше, когда она еще была женщиной в поисках любви, когда камин, вино, желание еще были для нее важны и необходимы. Однако жизнь распорядилась иначе, и сегодня ей целый день удалось обойтись без ставшего таким привычным упражнения – не сосредоточиваться на звуках и на том, что имеется в настоящем. Причина была проста: она не думала о Ральфе, ибо нашлось кое-что поинтересней.
Что ей делать с этим мужчиной, сидящим рядом с ней и жующим пиццу, которая, вероятно, не пришлась ему по вкусу? Убивать время, пока не настал час идти к нему домой? Когда он вошел в «Копакабану» и спросил, можно ли угостить ее, Мария хотела было ответить: нет, ей с ним не интересно, она нашла себе другого. Однако, с другой стороны, ей до смерти хотелось поделиться с кем-нибудь впечатлениями о прошлой ночи.
Она попыталась обсудить это с теми девицами из «Копакабаны», которые занимались обслуживанием «особых клиентов», но ни одна из них не проявила интереса, потому что Мария была опытна, схватывала все премудрости, что называется, на лету и мало кто в «Копакабане» мог с ней потягаться. Ральф Харт, пожалуй, был единственным, кто способен был ее понять, – недаром же Милан и его называл «особым клиентом». Но глаза его светились любовью, и это осложняло дело – лучше уж промолчать.
– Что ты знаешь о боли, страдании и огромном наслаждении?
Вот и опять она не удержалась. Ральф отставил тарелку с пиццей.
– Все. И это меня не интересует.
Он ответил без промедления, будто был готов, что она спросит. И Мария оторопела: как, оказывается, об этом, кроме нее, знает весь мир? Боже милостивый, что же это за мир такой?
– Я познал одолевающих меня демонов и сгущающуюся вокруг меня тьму, – продолжал Ральф. – Я погрузился на самое дно, я испробовал все – и не только в этой сфере, но и во многих других. Когда мы виделись с тобой в последний раз, я сумел достичь последней черты, но не через страдание, а через желание. Я опустился на дно собственной души и теперь знаю, что есть в этой жизни еще много, много прекрасного.
Он хотел добавить: «И ты – в том числе, а потому, пожалуйста, сверни с этой дороги», однако не решился. Он вызвал такси и попросил отвезти их на берег озера, где когда-то давно – целую вечность тому назад – они гуляли в день знакомства. Мария удивилась, но промолчала: подсознательно она чувствовала – ей есть что терять, хотя разум ее по-прежнему сладко туманился от случившегося накануне.
Она очнулась от этой истомы лишь в тот миг, когда они оказались в саду, расположенном на берегу озера. Еще стояло лето, но ночи были холодные.
– Зачем мы сюда пришли? – спросила Мария. – Чувствуешь, какой сильный ветер? Меня продует.
– Я много думал о том, что ответил тебе на вокзале. Страдание и наслаждение. Сними туфли.
Она вспомнила, как один из ее клиентов тоже попросил ее об этом и испытал острый прилив возбуждения при одном взгляде на ее босые ступни. Неужели Приключение никогда не оставит ее в покое?
– Я простужусь, – заупрямилась Мария.
– Делай, что тебе говорят, – с не меньшим упорством настаивал Ральф. – Мы пробудем здесь недолго, замерзнуть не успеешь. Верь мне, как веришь себе.
Мария без всякого на то основания поняла, что он хочет помочь ей – не потому ли, что вдосталь и досыта испил горечи и теперь не хочет, чтобы и ей пришлось делать то же. Но она не нуждалась ни в чьей помощи, ей нравился обретенный ею новый мир, где страдание оказывалось не горестью и не бедствием. Мысли ее обратились к Бразилии: там невозможно будет найти человека, который разделит с ней эту новую вселенную, а поскольку Бразилия была важнее всего прочего, Мария повиновалась и сбросила туфли. Мелкие камешки, усыпавшие дорожку, тотчас разорвали ей чулки. Ну и черт с ними, куплю другие.
– И жакет – тоже.
И на этот раз она могла бы сказать «нет», но с прошлой ночи в нее вселилась странная радость от возможности сказать «да» всему, что встречалось ей на пути. Она повиновалась и не сразу ощутила холод, но уже через несколько минут заметила, что продрогла.
