Грант Матевосян - Ташкент

Старший Рыжий сказал:

— В Ташкент вот собрался.

Ростом Маленький покосился на Тэвана:

— Говорит про тебя, что в Ташкент собрался, верно это?

Старший Рыжий пояснил:

— Хочет брата разыскать, нашего младшего дядю Самвела.

Скривился, сказал (Ростом Маленький):

— Ай-е…

Старший Рыжий улыбнулся:

— И чего ты, к примеру, «ай-е», делаешь. Тебе заботиться о людях надо, а не «ай-е» говорить.

Стукнул по перилам, сказал (Ростом Маленький):

— А сам он ребёнок, не знает, где Цмакут находится, хочет вернуться, дорогу не может найти, так, что ли?

Старший Рыжий развил свою высокую мысль:

— У руководителя рука сдержанная должна быть, то есть на подчинённого не замахивайся — бей словом.

Ростом Большой взял из рук Старшего Рыжего прут, покрутил его, пообследовал, подавил в себе княжеское раздражение, засмеялся, сказал:

— Этот прут, сдаётся нам, у кехутских покосов сорван, — и снова засмеялся, — что скажете, ребята, не обжигал ли этот прут сегодня бока жеребцу Шекло? Сестрин сын, — позвал он Среднего Чёрного; из уважения или же из страха — со Старшим Рыжим всегда тихим голосом разговаривал, без обращения и очень обстоятельно, а Среднего Чёрного сестриным сыном именовал и всё, даже маловажное, проговаривал по-театральному громко, во всеуслышание, потому что необузданная тиграновская кровь Чёрного раз и навсегда исключала всякую тайную сделку и даже безобидный сепаратный совет; сестрин сын, сказал, беглец рядом с тобой стоит, спроси, какого он мнения о красногривом жеребце твоего дядюшки.

Все на всех в этом селе были обижены, и ничьё слово ни для кого не было законом, никто не знал, что думает другой, и не было среди них ни одного сердечного и горячего порыва, и неизвестно, внутри у них имелось ли это горячее и сердечное, был ли в них, скажем, риск, то есть можно ли было прийти к ним и сказать: вот моя боль, что гложет меня, помогите, и было неизвестно, гложет ли их самих какая боль, и действительно ли они хотят отделаться от Овита, и смогут ли обрадоваться и воспрянуть, если вдруг возьмут да и уважат их, — самостоятельное хозяйство энергии и живой мысли ведь требует, знали они, что будут делать, чего хотят? Хоть это почти невозможно, но, случалось, в подпитии, когда ещё водка не погасла в них, язык вдруг осечку давал и о чьём-нибудь поступке какое-нибудь мнение выбалтывал, — как кошка, мгновенно тысячей баек прикрывали, то есть как кошка напакостит и землёй засыпает, а вообще-то они по опыту знали, что с водкой поосторожней надо быть, а Большой Ростом вообще в рот капли не брал. Захотел узнать о жеребце, вот и сказал…

Средний Чёрный тугую чёрную шею гордо повернул и посмотрел поверх мураденцевских домов на Каранцев безлюдный холм. Он не был на кого-то персонально обижен, но все на свете должны были сознавать, что он обижен и что все в долгу перед ним.

И без того нетрудно понять было, что шутим, но Ростом Большой сказал на всякий случай:

— Шутим, милый, если лошадь в горах, кому же ею пользоваться, как не пастуху. Но всё же: цел наш красногривый Шекло или же мясокомбинату достался?

Красивое лицо поднял кверху, но не ответил, до этой минуты опустив голову стоял, а теперь — с задранным лицом. Не знаю, с чего вспомнили, спросили:

— Ватинян Сандро хотел в Ачаркут свиней пригнать, пригнал?

Не ответил, словно с глухим разговаривали, но глухой постарался бы понять, глаза бы напряглись, захотел бы как-нибудь помочь разговору — этот молча стоял, прикрыв веки. Ростому Маленькому не по себе стало, чуть не лопнул прямо, сказал «и-и-и».

Сказали (про Сандро Ватиняна):

— Видавший виды человек, по ночам ребятам хорошие истории рассказывать будет.

Ребята — то есть оба Тэвана, то есть в горах у костра обоим Тэванам да и самому Сандро тоже хорошо будет.

Старший Рыжий сказал:

— Этот в Ташкент уходит, Сандроевы байки один только Арьял слушать будет.

— А женщины? — спросили.

— Женщины спать пойдут, Арьял один слушать будет, — припечатал.

Ведь время моль, эта моль времени разъела их родство, родство дяди и сестриного сына; когда произошёл случай с хромой дояркой, постеснялись, договорились, что один только перед исполкомом предстанет, тем более что дядя и племянник, неудобно вдвоём-то, и за всё Старший Рыжий поплатился; а сейчас уже и такого не могло быть, сейчас каждый стоял сам по себе — Ростом Маленький похрипел-похрипел и взорвался против Старшего Рыжего:

— Слушай, товарищ, — сказал (Старшему Рыжему), — раз ты такой мастак в чужих делах, как же ты его в Ташкент отправляешь, напарник-то в горах один остаётся?

Рыжий затылок покраснел — возненавидел, люто, на всю жизнь возненавидел и, хотя до этого зарился на лесничество, с этой минуты решил ферму заграбастать, сказал:

— А вот так, — сказал, — отправляю.

Не сказали, мы власть, не имеем права компрометировать друг друга при народе, не сказали, давайте-ка удержим их от ссоры, нет, подумали — посмотрим, что ещё на поверхность выплывёт.

— Отправляешь, значит, — сказал. — На каком основании?

Как гербовой печатью скрепил — совсем уже того придавил:

— И сам с ним еду.

Этого ещё не хватало, чтобы после него кто-нибудь рот раскрыл, — замолчали и подумали, на месяц уходит или же навеки, а придётся кого-нибудь из стариков уговорить, отправить Арьялу в помощники, да, но у всех стариков, подумали, в городе защита есть и городские их родичи ещё больше обидятся, чем Ростом Маленький. Ростом влип, подумали. И опять он взял слово (Старший Рыжий), сказал:

— Привезём нашего брата Само. Возражения имеются?

Ну что тут скажешь, ервандовские Араз и Вараз в утробе матери дружные-мирные сидели, а как вышли на свет божий, на глазах у честного народа расквасили друг другу носы, один на восток ушёл, другой на запад, только их и видели. Племянник и дядя больше племянником и дядей не были, поскольку племянник беспощадно подрывал общественную деятельность дяди.

Распорядился сверху, сказал (Старший Рыжий):

— Этот со счёта деньги на дорогу должен снять, Севан. Отвези в Овит, пусть возьмёт сколько нужно, потом обратно привезёшь, тысячу пусть возьмёт.

Как всегда надутый и довольный собой, Средний Чёрный медленно повернул лицо и, скользнув взглядом по руководству, уставился на кумач, и все поняли, что ими, по его мнению, ошибка допущена. Какая ошибка, что они не так сделали и как должны были себя вести, чтобы Севан не посчитал ошибкой, — замолчали, подождём, подумали, сам когда-нибудь выскажется.

После того как представитель из центра ему замечание сделал, у заведующего клубом сердце и впрямь не на месте было, всё приставал к Ростомам, давайте, мол, «Гамлет» Вильяма Шекспира или же «Злой дух» Александра Ширванзаде поставим — но те отнекивались, то есть они согласны были сидеть смотреть на игру других, но самим кривляться перед народом, всякие книжные фразы произносить — это увольте.

Ростом Маленький задыхался от гнева, сейчас, думали, удар хватит. Старший Рыжий покосился:

— Выскажись, — сказал, — ещё лопнешь, чего клокочешь-то.

— Когда твой работник, не спросив тебя, смоется в Ташкент, ты клокотать не будешь?

— Как раз за разрешением и пришёл.

— Не разрешаю, — ответил (Ростом Маленький), — возможности не имею.

Стукнул кулаком по перилам (Старший Рыжий):

— Разрешаешь, уже разрешил.

Сказал (Ростом Маленький):

— Это у кого же в ногах мне валяться, просить, чтоб пастушить пошёл, пускай сам себе найдёт замену и убирается.

А он молча стоял внизу, словно единственной его целью было вырядиться в костюм и стать перед ними.

Сказал (Старший Рыжий):

— Руководить потому что не умеешь: Томаенц Симон без дела крутится — раз, Томаенц Андраник — два, Томаенц Аваг — три, из больницы только что вернулся, Асатур, Мукеланц Сако, дядюшка Амик тоже годится, моя мать Шушан от дойки свободная, моя мать Шушан — десять.

И без того обижен был, ещё больше обиделся, прямо как ребёнок надулся, сказал:

— Мы давно уже заметили, что не нравимся тебе, но стариков уговаривать, милый, мы не пойдём, каждый скажет, я своё отработал — кончил. Вот ты от народа идёшь, а не знаешь, что по поводу тех трёшников, что складывались, недовольство имеется, дескать, почему мы, старики, должны деньги на ваши нужды давать.

Сказал (Старший Рыжий):

— Стариков не хочешь просить, сам иди.

Испугался не на шутку (Ростом):

— С Арьялом пастушить?

Ну, убил! Чтобы сын сестры с дядей родным так поступил, ну прямо как врага убил-уничтожил! Сказал (Старший Рыжий):

— Пастушить, да, отару стеречь.

Умер, ну прямо умер, со смертного одра сказал (Ростом):

— Пойду, что же делать.

Жалко стало, засмеялся (Старший Рыжий):

— Да ладно, не умирай.