Джон Стейнбек - О мышах и людях. Квартал Тортилья-Флэт (сборник)
– Другое дело – мы! – радостно подхватил Ленни. – Расскажи теперь про нас.
Джордж помолчал.
– Другое дело – мы, – сказал он.
– Потому что…
– Потому что у меня есть ты…
– А у меня – ты. Мы с тобой всегда вместе, мы друг об друге заботимся! – воскликнул Ленни с торжеством.
Легкий вечерний ветерок пронесся по поляне, зашелестели листья, и зеленая заводь подернулась рябью.
И снова раздались голоса, они звучали все ближе.
Джордж снял шляпу. Он сказал дрогнувшим голосом:
– Сними и ты шляпу, Ленни. Сегодня тепло.
Ленни послушно снял шляпу и положил ее подле себя на землю. Сумрак в долине отливал синевой – быстро смеркалось. Ветер донес треск кустов.
Ленни попросил:
– Расскажи, как это будет.
Джордж прислушивался к звукам голосов. Лицо у него теперь было сосредоточенное.
– Гляди вон туда, за реку, Ленни, а я буду рассказывать, и ты словно бы увидишь все своими глазами.
Ленни отвернулся от него и стал смотреть через заводь на темнеющие горные склоны.
– У нас будет маленькое ранчо, – начал Джордж. Он вынул из кармана револьвер Карлсона, взвел курок и положил револьвер на землю за спиной у Ленни. Потом поглядел Ленни в затылок.
Со стороны реки донесся мужской голос, и другой голос тотчас ему откликнулся.
– Ну, говори же, – попросил Ленни.
Джордж поднял револьвер, но рука его дрогнула и вновь опустилась.
– Дальше, – сказал Ленни. – Расскажи, как это будет. У нас будет маленькое ранчо…
– У нас будет корова, – сказал Джордж. – И еще, пожалуй, свинья и куры… а на лугу… мы посеем люцерну…
– Для кроликов! – подхватил Ленни.
– Для кроликов, – повторил Джордж.
– И я буду кормить кроликов.
– И ты будешь их кормить.
Ленни радостно засмеялся.
– И мы будем сами себе хозяева.
– Да.
Ленни обернулся.
– Нет, Ленни, гляди за реку, тогда ты все будто увидишь своими глазами.
Ленни повиновался. Джордж взглянул на револьвер.
В кустах послышался треск, потом тяжелые шаги. Джордж обернулся на шум.
– Говори же, Джордж. Когда все это будет?
– Скоро.
– Мы будем там жить с тобой вдвоем.
– Да. Мы… вдвоем… Тебя никто не обидит, и… никаких неприятностей. Никто не будет у тебя ничего отбирать.
Ленни сказал:
– А я думал, ты рассердишься на меня, Джордж.
– Нет, – сказал Джордж. – Нет, Ленни. Я не сержусь. Я никогда не сердился на тебя. Вот и теперь тоже. Я хочу, чтоб ты это знал.
Голоса раздавались уже совсем близко, Джордж поднял револьвер и прислушался.
Ленни попросил:
– Давай купим ранчо сейчас. Прямо сейчас.
– Само собой… Я… мы…
Джордж уставил револьвер прямо Ленни в затылок. Рука у него тряслась, но лицо было решительным, и он совладал с дрожью. Он нажал спуск. Грохот выстрела прокатился по долине и отдался эхом в горах. Ленни дернулся, потом медленно повалился ничком на песок и замер.
Джордж вздрогнул, глянул на револьвер, потом швырнул его на кучу золы.
На поляне послышались крики и топот бегущих ног. Раздался оклик Рослого:
– Джордж! Ты где, Джордж?
Джордж недвижно сидел на берегу и глядел на свою правую руку, которой отшвырнул револьвер. Люди выбежали на поляну. Кудряш был впереди. Он увидел Ленни, лежавшего на песке.
– Готов, – сказал он, подойдя вплотную. Он поглядел на Ленни, потом на Джорджа. – Аккурат в затылок, – добавил он тихо.
Рослый подошел к Джорджу и сел рядом, касаясь его плечом.
– Что ж, – сказал он. – Бывает, и на такое решаться надобно.
Карлсон стоял тут же.
– Как это ты сделал? – спросил он.
– Просто сделал, и все, – ответил Джордж устало.
– У него был мой револьвер?
– Да.
– А ты отобрал револьвер и застрелил его?
– Да. – Джордж говорил почти шепотом. Он снова поглядел на свою правую руку.
Рослый взял Джорджа за плечо.
– Пойдем, Джордж. Пойдем выпьем чего-нибудь.
Он помог Джорджу встать. Тот не сопротивлялся.
– Выпьем.
Рослый сказал:
– Ты должен был сделать это, Джордж. Должен. Пошли.
И он повел Джорджа по тропе в сторону шоссе.
Кудряш и Карлсон посмотрели им вслед. Карлсон сказал:
– И чего это их так гложет обоих, ей-ей, не пойму.
Квартал Тортилья-Флэт
Предисловие
Когда я писал эту книгу, мне не приходило в голову, что моих пайсано можно счесть любопытной или смешной диковинкой, существами, замученными нуждой или приниженными. Все это люди, которых я знаю и люблю; люди, которые превосходно приспосабливаются к окружающей среде. Такое свойство человеческой натуры зовется истинно философским отношением к жизни, и это прекрасная вещь.
Знай я, что этих людей сочтут забавной диковинкой, я, наверное, не стал бы писать про них.
Когда я учился в школе, у меня был приятель. Мы называли его piojo[1]; у этого смуглого мальчугана, очень доброго и хорошего, не было ни отца, ни матери – только старшая сестра, которую мы все любили и уважали. Мы почтительно называли ее «девицей на часок». Ни у кого в городе не было таких румяных щек, и она частенько угощала нас хлебом с помидорами. Так вот, в домике, где жили piojo и его сестра, «девица на часок», кран кухонной раковины был отломан, а труба наглухо забита деревянной пробкой. Воду для стряпни и питья брали из унитаза. Для этого на полу рядом с ним стоял жестяной ковшик. Когда вода кончалась, стоило только дернуть ручку, и запас ее пополнялся. Использовать унитаз по назначению строжайше запрещалось. Однажды, когда мы запустили туда головастиков, хозяйка дома как следует отругала нас, а потом смыла наших питомцев.
Быть может, это – возмутительное нарушение благопристойности. Но я так не считаю. Быть может, это забавно – забавно, о Господи! Я долгое время приобщался приличиям, и все-таки я не могу думать о сестре piojo как о – есть ли слово гнуснее? – как о проститутке, а о его бесчисленных дядюшках, порой даривших нам монетки, как о ее клиентах.
Все вышесказанное сводится в конце концов к тому, что это не предисловие, а эпилог. Я написал эти рассказы потому, что они правдивы, и потому, что они мне нравились. Но литературные мещане отнеслись к этим людям с вульгарной высокомерностью герцогинь, которые жалеют крестьян, снисходительно над ними посмеиваясь. Рассказы эти напечатаны, и взять их назад я не могу. Но никогда больше я не отдам на поругание приличным обывателям этих хороших людей, веселых и добрых, честных в своих плотских желаниях и прямодушных, истинно вежливых, а не просто учтивых. Если, рассказав о них, я им повредил, то глубоко сожалею об этом. Больше это не повторится.
Adios[2], Монтерей
Июнь 1937 года. Джон Стейнбек
Вступление
Это повесть о Дэнни, и о друзьях Дэнни, и о доме Дэнни. Это повесть о том, как Дэнни, его друзья и его дом стали единым целым, так что когда в квартале Тортилья-Флэт говорят о доме Дэнни, то имеют в виду вовсе не деревянные стены с облупившейся побелкой, совсем скрытые разросшимися кустами кастильской розы. Нет, когда там говорят о доме Дэнни, то подразумевают некое единство, частично состоящее из людей, единство, от которого исходили радость и веселье, готовность помочь и – уже под конец – мистическая печаль. Ибо дом Дэнни был подобен Круглому столу, а друзья Дэнни – рыцарям Круглого стола. И это повесть о том, как возникло их содружество, как оно расцвело и превратилось в союз, исполненный красоты и мудрости. В ней будет рассказано о рыцарских приключениях друзей Дэнни, о сделанном ими добре, об их мыслях и об их подвигах. А в конце этой повести будет рассказано, как был потерян талисман и как распалось содружество.
В Монтерее, старинном городе на калифорнийском побережье, все эти истории хорошо известны, их повторяют снова и снова, а иной раз и приукрашивают. Вот почему этот цикл следует запечатлеть на бумаге, дабы ученые будущих времен, услышав входящие в него легенды, не сказали бы, как говорят они об Артуре, о Роланде и о Робине Гуде: «Не было никакого Дэнни, и никаких его друзей, и никакого его дома. Дэнни – это божество, олицетворяющее природу, а его друзья – всего лишь первобытные символы ветра, неба и солнца». И цель этой летописи – раз и навсегда сделать невозможной презрительную усмешку на губах угрюмых ученых.
Монтерей лежит на склоне холма между голубым заливом и темным сосновым лесом. В кварталах, расположенных ниже по склону, живут американцы, итальянцы, рыбаки и рабочие консервных заводов. Но на вершине холма, где город сливается с лесом, где на улицах нет асфальтовых мостовых, а на углах – фонарей, укрепились старейшие обитатели Монтерея, как древние британцы укрепились в Уэльсе. Это и есть пайсано.
Они живут в деревянных домишках, дворы которых заросли бурьяном, и над их жилищами еще покачиваются уцелевшие сосны. Пайсано не заражены коммерческим духом, они не стали рабами сложной системы американского бизнеса; да она, впрочем, и не слишком стремилась их опутать – ведь у них нет имущества, которое можно было бы украсть, оттягать или забрать в обеспечение займа.
