Открытие себя (сборник) - Савченко Владимир Иванович
Итак, устойчивость в малом — синхронность колебаний; устойчивость в крупном — движение — существование в общем потоке материи.
…Какое у меня сейчас великолепное ощущение ценности своей жизни: когда боишься умереть только потому, что не все понял, не закончил иследование! — — — —
И все это не то, и все это не так! Я могу написать немало соединенных в интересные предложения слов, могу сдобрить их уравнениями и формулами, чтоб посредством всего этого объяснить свою идею другим… А вот насколько я понимаю ее сам? Ведь предмет ее не где—то в космосе и не под микроскопом, не в колбе; этот «предмет» — все вокруг меня, во мне, в других. Просто все. Истина выражена самим фактом существования мира.
Осталось только «прочесть» то, что выражено. Воспринять, почувствовать. Произнося слова, можно только ходить вокруг да около, а то и удалиться от истины. — — — —
Полжизни за миг понимания! Полжизни — и не останусь в накладе. Иначе ухлопаю всю жизнь — и не пойму, не почувствую. — — —
Сегодня, 25 декабря, я, кажется, воспринял вселенское волнение. Или оно мне пригрезилось?.. Я и сейчас еще прихожу в себя. Впечатление было сильное, не так просто его описать.
Час назад, в одиннадцать, я лег спать. Сразу, как водится, не уснул: лежал, думая все о том же. Расслабил тело, сосредоточился мыслью: вот она, среда, всюду и возле моей кожи, и во мне! Пришло полузабытье, в котором мысли переходят в зыбкие образы, а те расплываются в причудливые ощущения. Вот тогда и произошло что—то, отчего я вскочил вдруг — весь в поту и с колотящимся сердцем.
Что же было? Сначала сникли словесные, понятийные мысли. Взамен появились какие—то призрачно зримые (хотя глаза, понятно, были закрыты) блики, колеблющиеся струи — почему—то золотисто—желтые. Они мельтешили, сплетались в вихри, снова растекались. Потом волнение стало… каким—то более общим, что ли? (До чего же здесь бессильны слова!) Оно распространилось по телу чередованиями тепла и холода, упругости и расслабленности, становилось плавнее и мощнее. Убедительней как—то. И я понимал, как становилось: мелкие частные пульсации во мне сливались, складывались в более крупные, а те складывались с внешним ритмом. (Каким, откуда?..) Вот биения сердца совпали с ним. Меня — и по мышечным, и по тепловым ощущениям — будто стало колыхать от правого бока к левому. Потом пошли волны и вдоль тела. Они не только колыхали, но и слегка то расширяли, то сжимали меня. Я вроде как начал пульсировать.
Но я еще чувствовал себя отдельным телом, только погруженным во что—то объемно колеблющееся. Потом — видно, внешние ритмы целиком подчинили внутреннее волнение — перестал это чувствовать! Откуда—то извне приходило тепло — мягкое, будто живое; оно превращалось в жар. Я понял, что будто растекаюсь, плавлюсь… и тут импульс животного ужаса напряг тело! Я вскочил.
Что же это было? Температура 36'7, идеальная норма.
Этот толчок внутреннего ужаса… Сейчас такое чувство, будто спасся: летел в пропасть, но успел ухватиться за камень. Боюсь снова лечь. И никогда я не был психом… Во внешнем растворялось мое «я»?
Это и было то самое понимание, которого я столь декларативно желал и ждал? Гм… Скорее даже не оно, только подступ к нему.
Брось ты это дело, Калуга! Брось, пропадешь! Займись обычной наукой, делай докторскую. Или снова женись — будешь заботиться, ссориться, растить детей: все отвлечешься… А то пропадешь ни за понюх табаку. Ну их, эти страсти!
А ведь не брошу…
Эта запись была отчеркнута красным карандашом следователя. «Да, действительно», — качнул головой Кузин.
«Человеческая жизнь есть ценность — недоказуемый, но общепризнанный постулат. В чем она, ценность жизни? В длительности ее, в продолжении рода, то есть в той же длительности, только генетической? Чем дольше, тем лучше, и чем больше, тем лучше, — простой азиатский принцип.
Но существование не может быть целью существования. Ведь в этом случае идеал, которому следует подражать: тупое существование камня. Он „живет“, не прилагая усилий, миллионы лет — прочный и равнодушный. Правда, мы, белковые твари, менее прочны. Нам для длительного существования надо обмениваться веществами и информацией со средой, лавировать в пространстве, предвидеть во времени, сопротивляться, ладить, объединяться для совместных дел, специализироваться… словом, ловчить. Кончается это занятие все—таки несуществованием, смертью.
Тогда в чем же цель разумного существования? Пожалуй, в познании истины. Всей истины. Абсолютной истины. Она, говорят, недостижима. Но говорят—то это люди, которые ее не достигли, — стоит ли полагаться на их авторитет?..
С чем я могу согласиться, так это с тем, что истина недостижима на уровне слов, формул, графиков… на уровне тех средств информации, с помощью которых мы объясняем другим то, чего сами толком не понимаем. А вот на уровне чувств, своих ощущений? Кажется, да. — — —
„Даю — под впечатлением той ночи — Энергетическую Теорию Интуиции. Или Теорию Интуитивного Резонанса, как угодно.
1. Что такое интуиция, никто не знает. Знают лишь, что она есть и что ею можно руководствоваться в оценке сообщений и в предвидении дальнейшего не хуже, чем логикой (Кстати, что такое логика, тоже толком не ясно). И тем и другим путем мы пытаемся составить верное представление о действительности, понять истину. Можно определить так: интуиция — понимание конкретной истины не путем рассуждений, а по какому—то внутреннему сигналу в нашей психике.
Сигнал этот, хоть и относится к „тонким движениям души“, несомненно, материален. Какая же его природа?
2. Каждый, кому приходилось понимать или создавать новое: изобретать, открывать, решать сложную жизненную задачу (это важно, что жизненную!), знает, что в момент понимания или правильного решения исчезает усталость, даже если бился над проблемой днями и ночами. Человек чувствует прилив сил, бодрость, хорошее настроение, желание работать еще и еще — и нетрудно ему, даже тянет.
Так было и у меня, когда пришел к „шутейной“ идее о переменных микрочас— тицах, так было и в других догадках о свойствах волнующейся материи. Так бывало и раньше, когда в работе или в жизни приходил к истинному решению. Поднимается тонус, хочется счастливо смеяться, неизвестно откуда берутся силы… Такое состояние — по сути, единственный факт о природе человеческого творчества. Его именуют „озарением“, „вдохновением“, „наитием“, но все это словеса. Строгая его суть в том, что в человеке возникает прилив энергии.
И наоборот: когда от внешних причин или по легкомыслию сбился с пути к пониманию — чувствуешь тупой упадок сил, руки опускаются.
Что же это за энергия понимания истины, откуда она берется в человеке? И ведь внезапно, явно не от еды и питья.
3. Вникнем в механизм познавания человеком действительности. Из среды в меня проникают сигналы. Ассортимент их огромен: мы обычно выделяем те, которые можно отнести к органам чувств (обоняние, зрение, слух, осязание, вкус, равновесие), — но это далеко не все. Есть и чувства симпатии или неприязни, тревоги заботы, юмора, уверенности, любопытства… всех не перечестьь. Они наличествуют, хотя специальные органы для них установить затруднительно.
Все сигналы, объединяясь, создают во мне (в мозгу? — наверно, не только…) некий чувственный образ — модель среды. Когда ощущения неполны или искажены, модель неправильно отражает внешний мир; когда же они достаточно полны и не искажены, она близка к реальности.
Ясно, что сигнал интуиции — это ощущение близости модели во мне к изучаемой действительности. Почему есть такое ощущение и почему оно выражается приливом энергии?
4. Пока мы считаем, что реальность это пестрое нагромождение статичных тел и независимых явлений, понять это невозможно. Иное дело, если полагать, что реальность — сложное, но единое пространственно—временное волнение материи. Тогда отражающая эту реальность модель — тоже четырехмерное волнение во мне, в субъекте. И когда волнение—реальность и волнение—модель похожи — возникает резонанс…“
