Поздний развод - Иегошуа Авраам Бен

– Тогда, значит, – БОГИНЯ!

– Попробуешь так вот посмеиваться надо мной – убью! Своими собственными руками. Ты меня знаешь.

– Какое счастье оказаться здесь вместе с богиней.

– Не оказалось бы это еще большим несчастьем.

– Ну… Как бы то ни было. Может быть, у несчастья окажется сладкий привкус. Быть вместе с богиней.

– Сказано тебе было – уймись!

– Богиня. Обратного пути нет. Слово сказано. Какой стыд, что Иегуда…

– Не сходи с ума. Никакой Богини не существует.

– Но слово-то есть. Вот мы и будем придерживаться слова. Наполняя его нежностью. Свойственной ЕЙ.

– Хватит все время пытаться выволочь меня обратно. Вместе с тобой. Я буду бороться. Я тебя убью.

– Да? Но это все ведь у тебя внутри.

– Это верно. Внутри. Глубоко-глубоко. Там, где и идет война. Глубоко внутри.

– Богиня! Так это и принимай. А я сейчас буду петь.

– Ну, хватит. И слушать не хочу. С этим покончено. Все. Отправляйся обратно в пустыню. Пока! И сдохни!

Телефон звонит и я знаю что это Яэлъ, и она беспокоится может быть это Цви тоже может быть даже Иегуда, но я боюсь отвечать потому что мне тогда придется что-то говорить что-то что может огорчить их еще больше. Я выхожу наружу иду к тропинке слыша как непрерывно звонит телефон взывая к моим чувствам ожидая что я вернусь. А в это время вокруг меня и среди деревьев полным-полно танцующих женщин появившихся из-под земли. Я закрываю лицо руками слушаю завывание ветра похожее на шум работающего вентилятора сквозь мрак то и дело пробиваются сполохи света рассеивая тьму. Издалека до меня доносится голос Ихзекиеля в последний раз звякнув умолкает телефон. Я гляжу вокруг вдыхаю прохладный воздух замечая как мир постепенно обретает свой прежний облик что-то подсказывает мне что нужно вновь вернуться к проходной, а оттуда к сияющей огнями столовой меня зовет туда журчание струи вырывающееся из шланга в небе я вижу одинокую звезду голова проходит мне хорошо я плыву в ночи медленно возвращаясь к офису чтобы в конце концов дозвониться до них может быть я услышу Гадди или малышку я спрошу у них понравился ли им пасхальный седер.

Первый день Пасхи

А еще мне не дает покоя понимание того, что порознь или вместе мы все равно – одно целое.

И вот уже наступило завтра. Но еще тени отражаются на стене, словно полоски ртути. Здравствуй, последний день праздника! Кто бы мог подумать, что финал так близок? Теперь это вопрос нескольких часов. Поздним вечером сегодня закончится все, что связано с отцом. Подобный урагану визит разводящегося, а сейчас уже разведенного человека позади, но в итоге – гордиев узел разрублен не без осечек, не без ошибок. Но так или иначе – я свободна. И можно забыть все. Все небольшие, но от этого не менее ужасные и отвратительные моменты. Что-то забудется быстрее, что-то будет помниться еще долго. Ярость не находящих окончательного согласия раввинов, пергаментные листы протокола, ее протянутые – в попытке поймать их – ладони. Древние беззубые традиционные обряды, способные, тем не менее, нанести удар тогда, когда менее всего этого ожидаешь. Еще не утратившие реальной силы. Аура таинственности. Так что прощай, мой убийца. И мое убийство, пусть неудавшееся, – тоже. Фантазиям и домыслам больше нет места. Через несколько часов ты погрузишься в сон, оставляя под собою облака, чтобы проснуться, когда колеса коснутся серого бетона взлетно-посадочной полосы, а затем окончательно – в просторной американской кухне, заполненной тихим провинциальным утренним светом. Оказавшись дома – в покое пригородного изгнания. Вернувшийся беглец из далекого отсюда Израиля. Чтобы жить отныне, запасшись безграничным терпением. Здесь тебя уж ничто не разочарует. Сиди почесывай свой дряблый белый живот, с отвращением разглядывая остывшую размазню из овсянки на воде и жидкий желудевый кофе, отменно способствующий вялой эрекции, проникаясь благодарным удивлением к тому факту, что ты еще просто существуешь. Что ты остаешься, в какой-то степени, самим собой. Но что это за время и что произошло с моими часами?

Дверь мягко открывается, пропуская внутрь луч красноватого света, и Яэль, стараясь не шуметь, пробирается в комнату. Не произнося ни слова, она поправляет мою постель, аккуратно расправляя тонкое одеяло. Осторожно она отодвигает в сторону мою руку, доставая небольшой сверток, оказавшийся у меня неведомым образом в ногах.

– Яэль?

– Ш-ш-ш. Иди спать, папа. Сейчас я заберу малышку.

– Ракефет? Она все еще здесь? Я совсем забыл о ней… но что случилось?

– Ты должен был уснуть вместе с ней.

Сладость ночи… игрушки, прихотливо разбросанные поверх простыней, кулачок ее, как оставшееся свидетельство ночного урагана слез, головка ее безвольно откинута назад. На мгновение она открывает глаза, моргает, зажмуривается и засыпает снова.

– Ты должна была меня разбудить. Как мог я не услышать, что она плачет? Который час?

– Еще рано, папа. Иди поспи еще. У тебя был долгий и нелегкий день, и такой же ждет еще тебя впереди.

– Я спрашиваю тебя, Яэль, который сейчас час?

– Еще нет шести. Иди и поспи.

– Я не могу найти мои часы.

И я поднимаюсь с постели и, стоя босиком, начинаю шарить среди простыней. Яэль нагибается и просовывает руку в просторный подгузник. Маленький кулачок разжимается, и из него выпадает что-то блестящее.

– Она стащила это у тебя, – смеясь, говорит Яэль. – Но отдадим ей должное – она честно вернула это, уснув.

– Дай мне на минутку подержать ее. Не могу представить, как я с ней расстанусь.

Я положил ее себе на колени, покрывая быстрыми и легкими поцелуями ее маленькое теплое личико, ее крохотный ротик с таким знакомым, нашим фамильным подбородком. Но она так и не вынырнула из глубокого своего сна.

Дверь перекрывает луч света, беззвучный трепет теней занимает свободные места на стене. Мои босые ноги ощущают холод каменного пола, теплые часы у меня в руке, но я не вижу циферблата. Бог с ним, со временем, можно пока что обойтись и без него. Забудем о нем, пусть оно лежит спокойно в портфеле рядом с билетом на самолет и паспортом, пусть до поры до времени отдыхает в темноте – до того момента, пока не замигает надпись: «Посадка» – обычно происходит это за полчаса до взлета. А произойдет это еще не скоро, через двенадцать примерно часов, в полночь, – он пройдет на посадку, ощущая на своей спине взгляды Яэли, и Цви, и Аси, и Дины, которые обещали проводить его, а он не стал ни спорить, ни отговаривать их. Ты в эти минуты принадлежишь не себе, а им, всем им, включая Гадди, с которым ты так сблизился в эти дни, даже малышке, даже этому Кедми – да, Кедми, которого ты стал лучше понимать за эти дни. Прояви терпение к нему сегодня, пусть он каждую минуту готов, разинув рот, одарить окружающих еще одной сомнительной шуткой… Но признайся, что с момента, когда ты помог ему решить проблему с «его» убийцей, он изменил свое отношение к тебе. Ты можешь оказаться на высоте и сделать то же самое, – я к твоим услугам, Кедми, скажи, чем я могу быть тебе полезен, я даже согласен примириться с твоей Хайфой, этим бесформенным городом, который может – со временем – превратиться в нормальный город, пусть даже сейчас это скопище людей, волею случая проживающих по соседству. Да, именно сегодня можно примириться с существованием Хайфы, в этот праздничный день, наполненный сияющим светом и ароматом весны. Всю эту долгую зиму мечтал ты о Тель-Авиве, о людях Тель-Авива на его улицах и площадях, а завершилось это в конце концов всеобщим паломничеством к ней и групповым походом к ней в больницу, когда все разом воспылали вдруг желанием увидеть ее… Ну ладно, что об этом говорить сейчас. Узел проблемы разрублен в момент, когда пергамент с текстом о разводе летал по комнате. В следующий раз… когда бы это ни случилось… А пока что – это время расставания… надолго… надолго. Маленькая моя, спятившая страна, тебе придется подождать, пока мы встретимся снова. Как там сказал забавный наш приятель Кальдерон – той ночью на кухне? «Дайте мне чуть-чуть передохнуть!» Лучше не скажешь. Нервная страна. А как быстро, почти не раздумывая, согласился он передать ей во владение свою собственность. Дайте мне хоть немного передышки. Мне нужно время, чтобы прийти в себя. Но узел все-таки разрублен. И он свободен. Это новая свобода. По стене движутся тени, оконное стекло дребезжит, автобус прогревает свой двигатель, разбивая глубокую тишину утра. Я поднимаю жалюзи и открываю окно, впуская в комнату свежий воздух. Утренний туман наползает со стороны залива. Газеты подвергают эту страну вивисекции каждой своей страницей, весело обсуждая, имеет ли она будущее. Кедми прохаживается по этому поводу десять раз на день, но сейчас все выглядит так мирно и безопасно, стоит только посмотреть, как из фабричных труб лениво вываливаются клубы дыма, устремляясь к низкому небу. Реальность, как всегда, выгодно отличается от высокоумных философствований о ней – пусть даже иногда приходится удивляться тому, что происходит вокруг.