Сочинения 1819 - Андре Шенье
Во второй половине века большой успех имели в Европе идиллии швейцарского поэта С. Гесснера (французский перевод — 1762), чувствительные, уводящие в утопический мир простых и цельных человеческих взаимоотношений. Под влиянием Гесснера Леонар (”Нравственные идиллии”, 1766) и Беркен (”Идиллии”, 1774) создают меланхолические произведения, призванные воплотить мечту о ”золотом веке”.
”Возврат к античности” в конце XVIII в. тоже был формой приобщения к идеальному прошлому, формой выражения предромантической тяги к иному миру. В античности подчеркивались ее непохожесть на современность, естественность, первозданность, простота[695], своеобразие ”чужой” культуры, которая нуждается в постижении и усвоении (в 1772—1776 гг. Р.-Ф. Брунк публикует собрание древнегреческих эпиграмм и идиллий, ставшее настольной книгой Шенье, в 1785 г. выходит новое издание ”Театра греков”, в 1788 г. — роман аббата Бартелеми ”Путешествие юного Анахарсиса в Грецию в середине IV века до нашей эры”).
Древние служили неизменным образцом и для Шенье. Причем к античной культуре он относился как к ”своей”, тем более что считал себя потомком и наследником античных поэтов. Что бы он ни писал, в стихах или в прозе, он всегда широко черпал в ”своем” наследстве, порой впадая в отчаяние от того, что не может достичь красоты древней поэзии. Он мечтал ”в хоры Греции (...) вплести напевов звук во Франции рожденных” (”О, Каллимаха дух...”). В то же время он разделял представление об античности как об одной из самобытных культур, тесно связанных с временем ее развития, и считал, в согласии с просветительской верой в прогресс, что произведения античных авторов могут быть превзойдены. На формирование его взглядов повлиял также разгоревшийся во Франции на рубеже XVII—XVIII вв. так называемый ”спор о древних и новых”, в ходе которого была предпринята попытка уяснить сущность античной и современной литературы, определить их достоинства и недостатки. Включаясь в ”спор о древних и новых” в поэме ”Замысел”, в которой Шенье предлагает свой вариант поэтики, он отчасти становится на позиции ”новых” (утверждавших высокие достижения и в конечном итоге превосходство новой литературы над древней) и пытается дать синтез противоположных взглядов. В знаменитой фразе из его поэмы — ”Мысль нашу облечем античными стихами” — выражена уверенность в единстве культуры, в возможности принять эстафету древних. Такое ощущение равенства и свободы (и вместе с тем сознание дистанции) позволяло, при всей оглядке назад, иногда оборачивавшейся неудачами, холодной искусственностью, по-особому озвучивать традиционные образы.
При опоре на канонические поэтики (от Горация до Буало) своеобразие поэмы ”Замысел” состоит в ее предромантических импульсах, пронизывающих ряд восходящих к Платону образов. Так, поэзия предстает как особый, волшебный мир и, подобно светоносному янтарю, запечатлевает летучие мгновения бытия. Звучащие в поэме назидательные призывы сделать научные открытия широкодоступными постоянно прерываются ”бегством... к живой воде поэзии”[696], восторженными гимнами поэтическому воображению, фантазиям и мечтаниям. О поэзии говорится:
Ей ведомы одной восторги золотые,
Умов пылающих фантазии живые,
Мечты мгновенные, которыми богат
Воображенья мир — видений милых ряд.
Их сокровенный свет вовеки приземленным
Не явится умам со взором помраченным,
Она одна словес прозрачной пеленой
Сих призраков облечь умеет быстрый рой.
(Здесь и далее, кроме одного оговоренного случая, перевод мой. — Е.Г.)
”Этот пылкий, метафорический язык, всему дающий жизнь” (о нем Шенье пишет в незавершенном ”Опыте о причинах и следствиях совершенства и упадка литературы и искусства”), предвещал язык романтизма, который «посреди томности и изнеженности уходящего рококо выражал новый вкус, лирическое волнение”[697]. В ”Послании о моих произведениях” (1787; наст, изд.: ”Послание П”) игры воображения обретают самодостаточное значение, противостоя постоянству и завершенности литературных трудов.
Несмотря на преклонение перед эпической поэмой — ее Шенье в духе классицистического мышления считал наиболее достойным жанром, посвятив своим незаконченным поэмам ”Гермес” и ”Америка” много сил, — основными жанрами его творчества до революции стали идиллия и элегия.
Идиллии, или буколики (это последнее название принято в настоящее время в изданиях Шенье), были задуманы поэтом как целостный цикл (о чем свидетельствуют ”Эпилог” и некоторые фрагменты). Довольно часто Шенье делал пометы, указывающие на его намерение включить те или иные отрывки в более пространные произведения, построенные по канонам пасторального жанра, восходящего к древнему ”амебейному” (поочередному) пению. Однако таких канонических буколик-диалогов у Шенье очень немного. Подавляющее большинство стихотворений представляет собой фрагменты, близкие древнегреческим эпиграммам. Среди его источников также Феокрит и другие александрийские поэты, Овидий, Вергилий. Мифологические эпиллии Феокрита (например, ”Гил”, идиллия XIII, ”Геракл-младенец”, идиллия XXIV) послужили Шенье образцом при создании буколических поэм ”Слепец”, ”Нищий”, ”Больной юноша”.
• Опираясь на античную эпиграмму и частично используя достижения литературы рококо, Шенье создает произведения, увлекающие в мир идеала и предвосхищающие романтическое ”томление”, к которому предрасполагало изображение ”хрупкости и ранимости пасторального существования”, не чуждого скорби и меланхолии[698].
Чувственное восприятие мира, острое ощущение прелести жизни, внимание к деталям, трогательным мелочам, ко всему мгновенному, изменчивому, исчезающему, женственная хрупкая грация, ироничность, свойственные литературе и искусству рококо, претворяются в буколиках Шенье в образ мира, омытого светом и проникнутого печалью, улыбчивого и слезного, полного шелеста листвы и свирельных напевов, чувственно осязаемого и загадочного, где слиты юность, красота, любовь и смерть.
Блуждая близ тебя, душа моя листвою
Качнет, прохладою, туманной пеленою
Легко опустится или над лоном вод,
Поднявшись маревом, на высоте блеснет,
И нежный голос мой, стенанье умеряя,
Вдруг слуха твоего коснется, замирая.
(”Неэра”)
Недосказанность, незавершенность, открывающие простор для воображения, становятся структурными элементами буколик. Складывающиеся из ощущений — их передают в обилии рассыпанные эпитеты (”влажный”, ”сумрачный”, ”звучный”, ”чистый”, ”прохладный” и т.п.) — буколические образы полны ностальгической тоски по лучезарному краю, навсегда оставшемуся в прошлом. Состояние завороженной тяги выражает мерный, словно заклинательный ритм, избыточное повторение древних имен, рефрены, мелодические периоды, настойчивый возврат одних и тех же, словно навязчивых образов (плещущая волна, прохладный, сумрачный грот, звучащая флейта, уходящая или недостижимая красота):
О, Вакх божественный, о, юный Тионей,
Приди, о, Дионис, Эван, Иакх, Леней...
Луч солнечный играл на золотых колесах,
Бежала вслед толпа менад простоволосых,
И восклицали все: о, Вакх, о, Тионей,
О, Эвий, Дионис, Иакх, Эван, Леней! —
Ведь Греция имен тебе дала немало —
И эхо горное те клики повторяло,
Тимпанов гулких гром, двойных трещоток стук,
