Майкл Каллен: Продолжение пути - Алан Силлитоу

— Это зависит от него. Если это денежный приз, забудьте об этом. Но если я смогу заплатить членством в клубе, или украденным автомобилем, или поддельными книжными жетонами, или иконой, которую один из моих парней получил из России, за пару колготок, мы сможем поговорить об этом.

Его окружал смех довольно молодых женщин, но даже молодые мужчины оборачивались, чтобы посмотреть. Панк-один вернулась, ведя официантку с подносом с бокалами для шампанского. Полли Моггерхэнгер взяла одну и увидела меня.

— Прошло много времени, — сказал я.

Она попыталась улыбнуться, и ей это удалось. — Ты не изменился — физически.

— Я уверен, ты тоже не изменилась.

Волосы у нее были такие же черные, лицо полнее, но бледнее. Ее губы были такими же красивыми, а фигура – зрелой.

— На самом деле, ты прекрасна. Я был влюблен в тебя и до сих пор люблю. Ты не сошла с ума с тех пор, как прошло много лет, но я сошел с ума, не видя тебя.

Она была настоящей Моггерхэнгершей, твердой, как гвозди. Это она способствовала своему старику, отправившему меня в тюрьму, и я подумал, что если мне удастся посадить ее так же, как и его, когда-нибудь в будущем, я не буду колебаться. В противном случае я бы согласился шлепнуть ее по отбивным, но не слишком сильно, чтобы не расшатать ни один из идеальных зубов, которые я видел, когда она улыбалась.

— Но ты никогда не связывался со мной, не так ли? Я тоже часто думала о тебе и всегда надеялась увидеть тебя или услышать о тебе.  Я слышала, что ты был женат.

Ее смех разнесся по всей комнате, несмотря на шум, и Панк-один посмотрела на нее с такой любовью, что я подумал, что она тоже попытается уговорить ее написать книгу.

— Когда ты позволил этому остановить тебя?

— А ты была занята рождением ребенка. Я забыл какого. Но с этого момента я буду чаще видеть тебя. Где ты живешь?

— Недалеко от папы. На Пайп-роуд, номер двадцать три.

— Я даже не знаю твоей фамилии по мужу.

— Мой развод состоялся на прошлой неделе. Та же, что и раньше.

— Удобно. 

— Нам так больше нравится. — Она коснулась моей руки. — Но мне нужно съездить и встретиться с мистером Блэскином.

— Не надо, — сказал я в ужасе.

— Не? Слушай, я трахаю тех, кто мне нравится. И не забывай об этом.

— Я постараюсь этого не делать.

Я отвернулся от очередного бессмысленного разговора и столкнулся со своей матерью.

— Значит, ты меня не знаешь?

Она поцеловала меня, и я крепко обнял ее, понимая, что если я сделаю меньше, она будет следовать за мной повсюду. Было почти семь часов, а в половине второго у меня было свидание с Этти и Филлис. И все же инстинкт подсказывал мне бежать, хотя и не потому, что я ее не любил. На самом деле, когда я врезался в это поразительное существо с растрепанными волосами, я подумал, что она всего лишь еще один придаток издательской профессии, и только ее дерзкое веселье помешало мне предположить, что она Панк-три. В ту фатальную вспышку сознания в несколько секунд между первым взглядом и смертью восприятия, наступающей от узнавания, я увидел эту гибкую, желтолицую, привлекательную, утомленную сорокалетнюю женщину (ей было пятьдесят пять лет),  которой я собираюсь сказать несколько ласковых слов, прежде чем отправиться к кому-то другому.

— Гилберт сказал мне, что ты вернулась.

Ее бусы зазвенели.

— Я только что разговаривала с ним, но он сказал мне, чтобы я пошла на хер. У него есть некоторые надежды. Он болтал с этим сифилитическим рэкетиром лордом Моггерхэнгером. Я не знаю, чего он от него хочет. Он самый крупный развратник в Европе.— Панк-один и Панк-два стояли рядом, но Моггерхэнгер был слишком далеко, чтобы нас услышать. — Я вернулась из той лесбийской коммуны в Турции, чтобы присутствовать на вечеринке моего мужа, посвященной выпуску двадцать пятой книги, а этот придурок пытается меня игнорировать.

Она взяла бокал шампанского с подноса, покачивавшегося, как волшебный ковер, и выпила его, как шербет, затем схватила еще один. Темные волосы спадали ей на плечи, а ее бежевое платье-мешок было украшено цепкими безделушками. Она спросила, как поживает Бриджит, и я рассказал ей все.

— Ты счастливчик, — засмеялась она. — Бриджит всегда была слишком хороша, чтобы жить с тобой. Как ты собираешься теперь обеспечивать себя?

— Я работаю на Моггерхэнгера.

Она положила пустой бокал в рюкзак, украшенный символами CND.

— Ну, если ты попадешь в тюрьму, как в прошлый раз, не пиши и не говори мне. Только не позволяй ему отправить тебя в Турцию и посадить тебя там в тюрьму. Ты можешь быть моим сыном, но мне бы этого не хотелось. Раньше я принадлежала к Обществу разделывания мужчин, но теперь я принадлежу к Обществу разделывания турок, как и большинство англичан.

Панк-один вмешалась в наш разговор. — Могу я представиться?

Моя мать обняла ее. — В любое время, любимая. Хочешь, чтобы я написала книгу?

Я ускользнул. Я собирался все исправить, выехав в семь двадцать пять и взяв такси, чтобы встретиться с Этти и Филлис, но в семь пятнадцать я услышал громкий пронзительный голос матери с потоком ругательств в адрес ее блудливого мужа. 

Что мне оставалось делать? Вытащить ее отсюда и отвезти домой? Такое предложение принесло бы мне брошенный в мою сторону бокал шампанского, что и произошло с Блэскином. Звук драки был такой, будто кто-то шлифует пол. Люди кричали, но громче всех раздавался обиженный рев Блэскина: «Я развожусь с  тобой, я развожусь с тобой, я развожусь!»

Он был ослеплен, как Самсон. Нелитературная тишина очистила комнату даже от звона стекол.

— Не трогай меня, — сказала она, — иначе я убью тебя.

— Поставь этот стакан.

— А ты покажи мне, что любишь меня.

— Любил ли я когда-нибудь кого-нибудь еще?

— Может быть, ты и писатель, — кричала она, словно только что вернулась с урока ораторского искусства, — но для меня ты придурок из высшего общества! Ты втыкаешь в людей булавки, чтобы они подпрыгивали, и пишешь о них свои идиотские романы. Прямо сейчас ты пишешь свой двадцать шестой. Я знаю тебя, придурок! Я вижу, как у тебя за левой ресницей крутится маленький магнитофон.

Его стон перерос в крик.

— Ты толкаешь меня обратно в грязь!

— Это то место, где тебе место, засранец. Это все, что ты когда-либо хотел.

Раздалось всеобщее громкое «Ооооо!».

— Это было сделано для того, чтобы ты не