Василий Гавриленко - Прячься, девочка, он уже здесь…
Девочка путалась в высокой жесткой траве, редкий кустарник как будто норовил сбить ее с ног. До леса оставалось немного, но последние метры оказались самыми трудными. Густая трава встала стеной, в которую врезалось хрупкое девичье тело. Трава устояла, и девочка повисла в ней, как в гамаке. Черное чудовище настигло ее и потащило к озеру. Холодные воды сомкнулись, желтые кувшинки утонули.»
Снегопад за окном закончился. Руфь испуганно посмотрела на плачущих детей.
— Что с вами, милые? — она бросилась к ним, принявшись успокаивать.
Никто никогда не рассказывал Тельме и Лию таких сказок. Они росли в окружении любви и заботы. Но дети есть дети, они понемногу пришли в себя и уже улыбались, словно ничего и не было.
— Скоро папа придет? — спросила Тельма, накручивая на палец седую прядку бабушкиных волос.
— Скоро, — женщина погладила девочку по белокурой голове. Ей и самой хотелось верить в это, но тревога не оставляла. Лишь на рассвете, когда дети давно спали, кто-то постучал в окно. Руфь, едва живая от бессонной ночи, бросилась открывать.
— Эй, сони! — раздалось за дверью. Это был ее сын, припорошенный снегом, без шапки, с развевающимися на ветру черными волосами. Тоскливый страх в глазах совсем не насторожил мать, а может быть, она ничего не заметила.
— Керк, заходи скорее, — радостно прошептала Руфь. — Ты совсем замерз.
— Здорово, мать, — бодро сказал Керк и нарочито засмеялся.
— Тише, дети спят.
— Спят? В такую рань?
— В такую рань.
Руфь приоткрыла занавески. На улице было еще сумрачно. Молочный туман клубился над занесенной снегом лощиной. Сонный дубовый лесок совершенно утонул в молоке. Еще не истаявшая луна тенью скользила по небу, то исчезая, то вновь появляясь из-за сизых туч.
— Где ты пропадал? — спросила мать, доставая из очага теплую похлебку, стараясь не греметь заслонкой.
— Где был? — удивился Керк. — А где я был?
Он снова рассмеялся.
— Тише, — рассердилась Руфь. — Ты пьян, что ли?
Ей странно было произносить эти слова, а сыну ее, наверно, странно было их слышать: в их роду пьяниц не было.
— Пьян, — усмехнулся Керк и так посмотрел на мать, что ей стало стыдно и больно.
Вчера Керк отправился рыбачить на озеро, взял снасть, бур для высверливания лунок в толстом льду. Ничего этого теперь с ним не было. Не было и улова. Керк пришел возбужденным, бледным и испуганным. Испуг свой он и пытался скрыть под маской удали.
Руфь почувствовала, что Керк хочет рассказать ей что-то, но не может решиться. Она и сама стала вдруг бояться неизвестно чего. Когда, как ей показалось, Керк собрался с духом, она опередила его.
— Ты должен поесть.
Поставила на стол закопченный горшок с похлебкой, положила ломоть хлеба и половинку луковицы. По той поспешности, с которой Керк снял крышку с посудины, она поняла, что он голоден. Но увидев, что находится в горшке, Керк закрыл крышку и брезгливо отодвинул его.
— Что? — удивилась Руфь.
— Это уха, — сказал Керк, взял хлеб и, откусив большой кусок, принялся жевать.
— Ты же любил уху.
— Теперь не люблю, — буркнул Керк.
Стуча босыми пятками по полу, прибежал Лий, за ним Тельма. Увидев отца, они хотели броситься ему на шею, но нечто незнакомое в его облике удержало их. Дети замерли в нерешительности: от отца веяло холодом.
— Папа, ты откуда? — спросил Лий, настороженно блестя глазами.
Керк не ответил, глядя на своих детей так, словно видел их впервые. Его лицо выразило сильную боль.
— У тебя зубки болят? — с интересом и сочувствие спросила Тельма.
— Нет, — проговорил Керк.
У него болела душа. Разве расскажешь об этом ребенку?
— Наденьте валенки, — приказала Руфь. Пол в их домике был холодный, особенно по утрам. Она протянула детям две пары валенок, когда-то сделанных их отцом.
Короткий зимний день умирал. За окном сгущались сумерки. Керк, нахохлившись, сидел в темном углу, довольно далеко от огня. Дети беззаботно играли на полу в свои незамысловатые игрушки: тряпичную куклу и грубо вырезанных из дерева солдатиков. Казалось, что в этой семье воцарился покой.
Но это было далеко от истины — у Руфи состоялся разговор с сыном. Это произошло тогда, когда Тельма и Лий убежали играть во двор. Они пытались слепить снежную бабу, но у них не очень-то получалось: сухой снег не хотел слипаться в комья. И все равно дети старались вовсю.
— Он вернулся, — сказал вдруг Керк глухим голосом, равнодушно глядя в окно.
Руфь вздрогнула:
— Я подозревала…
Керн удивленно вскинул брови и пристально посмотрел на мать, но она больше ничего не сказала.
— Я видел Алисию!
— Значит, Мисош поработил ее волю?
— Не знаю, знаю лишь, что она теперь Хранитель.
— Значит, поработил.
Руфь прекрасно знала, как сильно Керк любил свою жену Алисию, бесследно пропавшую несколько месяцев назад. Он страдал, не находил себе места и — Руфь была уверена — не забывал ее ни на секунду. Что он не готов был сделать ради воссоединения с ней?
— Я должен уйти.
Старой Руфи его решимость не понравилась. Бросить свою мать, бросить детей… Значит, Керк не сумел противиться злу, он поддался чужой воле. Любовь к Алисии победила в нем остальные чувства.
— Алисии больше нет, и ты это знаешь, — жестко сказала Руфь, глядя сыну прямо в глаза. — Та, которую ты видел вчера, не Алисия, а подсадная утка!
Лицо Керка исказила гримаса боли.
— Не смей, — тихо попросил он, сжимая кулаки. Руфь поняла, что спорить с ним сейчас нельзя, даже опасно.
Замолчали. Вдруг глаза Руфи наполнились слезами. Это поразило Керка. Он поверить не мог, что его мать плачет. Она одна вырастила его в дикой глуши, добывая еду охотой на мелкую дичь, обувала, одевала, и, вероятно, у нее просто не оставалось времени на слезы.
— Не надо, — голос Керка стал тонким, как нить.
— Может быть, есть путь назад? — спросила Руфь, утирая глаза.
Керк помолчал, потом медленно расстегнул ворот рубахи. Чуть выше ключиц у него вибрировали тонкие розовые перегородки. Жабры?
— Но это не главное. Главное — здесь! — Керк показал пальцем себе на лоб. — Ты ничего не знаешь. Скоро, очень скоро я перестану любить тебя, перестану любить детей. Я забуду вас, более того, стану опасным для вас. А я был человеком, я многое помню, но пути назад нет… я должен уйти, мать, — он говорил с надрывом, последнюю же фразу произнес тихо и как будто с сомнением.
— Да, уйти, — повторил Керк и тяжело опустился на стул. Руфь подошла и положила руку ему на плечо. Он вздрогнул, но не отстранился.
— Почему я раньше не увел вас отсюда? После того, как пропала Алисия, я должен был уйти с вами, но не смог. Память о ней не позволила мне сделать этого и теперь поздно.
— Нет, не поздно.
Керк замер на секунду, потом легонько отстранил мать и поднялся. В дом вбежали, громко смеясь, Лий и Тельма. Керк посмотрел на них, словно не понимая, откуда они и зачем. Целый день он словно ждал кого-то — только не Лия и Тельму.
Когда совсем стемнело и лишь огонь очага тускло освещал бедную обстановку занесенного снегом жилища, Керк забеспокоился. Поднялся со стула, потом снова сел, обхватил голову руками и еле слышно застонал. Руфь тревожно посмотрела на него.
— Кто-то воет, — испуганно сказал Лий. Мальчик обладал от природы чутким слухом и первым услышал то, что остальные услышали позже.
Заунывный вой приближался к затерянной в лесу избушке. Керк побледнел, его глаза стали как будто стеклянными от нервного напряжения.
— Там собачка, — радостно произнесла Тельма, но Лий зажал ей рот ладонью.
— Тише, — прошептал он, испуганно глядя на отца.
Девочка хотела заплакать от обиды, но не успела: в дверь постучали.
В наступившей тишине слышно было, как где-то в мире мечется взбалмошный ветер. Керк одними губами прошелестел:
— Уведи детей.
Руфь потянула Лия и Тельму за руки подальше от двери.
— Керк, открой мне, — едва слышно прозвучал голос за дверью. Для Керка он прогремел набатом. Плечи его опустились, губы задрожали.
— Алисия, — ахнула Руфь.
— Мама! — Лий вырвался из объятий Руфи и бросился к дверной защелке. Керк успел оттолкнуть его, мальчик упал на пол и зарыдал:
— Открой, там мама.
— Керк, отвори, — попросил голос, теперь уже громче.
Рука мужчины потянулась к защелке, однако после минутного колебания он отпрянул от двери, и было видно, каких усилий это стоило ему. Керк так сжал руками голову, что у него побелели пальцы.
— Отвори!
Керка грызли сомнения. Он замотал головой, волосы его взъерошились, черты лица исказились. Керк любил своих детей и свою мать, но любил также и мать своих детей.
Дверь сотряслась от сильного удара.
— Мама, — прохрипел Керк, словно ему петля сдавила горло. Перед глазами у него поплыли красные кораблики. — В окно!
