Аль Странс - Встреча
― Продолжайте, Андрей Степанович.
― Нравится, дельце–то, а?! Спасибо, Юрий Иванович. Но это ещё не всё. Если младший сын покойника был у меня в руках, то девушки–сиделки не было. Ия бросился на её поиски. И, что вы думаете, Юрий Иванович?
― Нашли.
― Именно! Но где!? – полицейский следователь уже вошел в раж и забыл, что пришел на пару минут, а сидит уже почти час. Андрей Степанович встал, расправляя плечи, и оперся о спинку стула, – В Москве! Боже правый! Она сбежала в Москву в день смерти её подопечного! А! Юрий Иванович? Как вам это?
― И что? Я хочу понять одну вещь, уважаемый Андрей Степанович, на каком юридическом основании вы начали расследование?
― Как на каком? В день смерти больного его сиделка сбежала. Почему она сбежала? Вот вам и повод.
― Поступила жалоба от семьи о подозрении в насильственной смерти покойного? Заключение врача установившего смерть и причину смерти, было подозрительным?
― Нет, но… сиделка сбежала в день смерти, может даже в час смерти, может сама и способствовала смерти. Может, прихватила с собою иные драгоценности, дом этот очень богат. В тот же час, в ту же минуту, словно по сговору, появляется младший сын покойника, он же первое заинтересованное лицо в смерти папаши. И в тот же день главная камера слежения при входе не работает! Какое совпадение! Это ли не повод для начала следствия, а? Юрий Иванович?
― Абсолютно нет. Всё в вашей версии построено на «может быть»! А где факты? Где доказательства? Кто видел, как сын вошел в дом? Где факт того, что он зашел в комнату к отцу? И что потом вышел на улицу? Есть ли факты, что сиделка что–то украла? Был ли предъявлен иск в полицию или страховую компанию?
― Нет, но всё это можно проверить. Но знаете, я ведь и в участок никого не приглашаю, а именно в особняке покойного веду дело.
― Но где же юридическое основание для начала расследования? Поступила жалоба о подозрении в убийстве старика?
― Вы хотите сказать, что я веду следствие незаконно?
― Именно противозаконно. И если у этой семьи есть хороший адвокат, он сможет сделать вам большие неприятности. Самоуправство, злоупотребление, даже попытка вымогательства.
― Да, что вы? Хотя сегодня, конечно, с нашим–то либерализмом…
― И хорошо, что так. Законность должна преобладать.
― Но не для преступников.
― Для всех. Иначе руби головы неверным. Не этого же вы хотите.
― Семантика, Юрий Иванович. Всё дело в определении кого назвать неверным, а кого предателем.
― Мы с вами соскальзываем на политику.
― А почему бы не поговорить и о политике? Сегодня у нас свобода. Правительство избранное, парламент избранный, пресса свободная, язык и то свободный, открытый для всякой грязи! Вон как русский язык испоганили. Драйвер, шейкер, тостер, финишно, секонд хенд, тьфу! А эти провайдер, продюсер, ноутбук?
― Да всегда такое было.
― При советской власти больше заботились о чистоте русской речи.
― А вы, Андрей Степанович, разве не пользуетесь иностранными словами в вашей собственной речи?
― Да нет. Стараюсь избегать.
― А газетой не пользуетесь? Митинги не посещаете? Жюри не видели? Штраф не платили? А лифтом не пользуетесь? Или называете его самоподымалщик? А футбол вы любите?
― Ну, разумеется. «Зенит» моя команда!
― Ну, так оба эти слова, и футбол и «Зенит», иностранные, Андрей Степанович.
― Ну, эти слова спокон веков в русском. А вы, я вижу, Юрий Иванович, лингвист! Ужасно интересно с вами, ужасно!
―Да какой там лингвист, просто любознательный человек.
― Ну и отлично. Значит, говорите, нет у меня юридической основы для начала уголовного дела? А нюху своему, интуиции своей, вы верите? Без этого в нашей специальности никак нельзя.
― Без фактов нельзя. Без неопровержимых улик нельзя. А нюх дело не надежное. Он ведь и обмануть может, особенно если нос заложен.
― А вы шутник, Юрий Иванович!
― А вот сохранение здорового общества зависит от соблюдения основ законности. Это я уже без шуток вам говорю, Андрей Степанович.
― Спасибо вам за урок демократии, Юрий Иванович. Доброй вам ночи.
― И вам, всего наилучшего.
Они распрощались у дверей. На улице полицейский следователь снова обернулся на окна квартиры во втором этаже и снова обратил внимание на вывеску «Филин» в первом.
― А он не прост этот Филин Иванович.
19
Генрих Львович снял теплое пальто с бобровым воротником и повесил на вешалке в прихожей квартиры сестры. Анна Львовна поставила перед ним домашние тапочки и он переобулся.
― Проходи, Генрих, мы ждали тебя с ужином. Григорий угощай гостя,– обратилась Анна Львовна к мужу.
Инженер Озеров Григорий Павлович , муж Анны Львовны, был весьма представительным мужчиной, с густой русой шевелюрой и холеным лицом. Он говорил баритоном, красиво выговаривая каждое слово, точно диктор на радио.
― Так что ж тут угощать, чай не чужой, Генрих, дай я тебе нашей наливочки вишневой налью. Прелесть, собственного изготовления. И вот салатик бери…
― Ну, за успех мероприятия!
― Какого?
― Ну, этого… с наследством…
― Да, ситуация пиковая. Аня, почему ты так на Артура бочку катишь? – обратился к ней брат.
― Мне кажется, он что–то знает и скрывает.
― Неужели ты думаешь, что он мог…
― Нет. Не он убил.
― Ты сказала, УБИЛ? Аня? Ты подозреваешь кого–то? – встрепенулся Григорий Павлович.
― Послушайте, я ничего не знаю, кроме того, что наш отец действительно жил двойной жизнью. Для чего это ему было надо и почему, я не могу понять, но то, что он мог позволить себе любые условия бытия я знаю однозначно.
― Положим, что мог, но для чего скрывать от нас и всего мира своё здоровье, свою силу, свою значимость, наконец! Ведь он же слыл за лучшего эксперта по алмазам и другим драгоценным камням. И всё это официально! – Генрих Львович от переполнявших его переживаний взмахнул рукою и сбил хрустальную рюмку с густой вишневой наливкой. Она потекла по белой скатерти, точно густая кровь.
― Кровь… течет словно кровь… Прости Аня! – Генрих очень разволновался.
― Ну, ну, Генрих, надеюсь, ты далек от всяких суеверий и мистики,– подбодрил его Григорий Павлович.
Он поднялся, принес из кухни салфетки и промокнул скатерть. Потом сел и снова налил всем.
― Я другого не понимаю, дорогие мои,– продолжил он, после выпитой рюмки,– на каком юридическом основании этот следователь начал расследование? Вы что пожаловались в полицию?
– Нет, только уведомили, как и полагается.
― Или заявили, что есть некое подозрение в насильственной смерти?
― Что с тобой, Гриша, не приведи Бог!
― Так что тогда? Что ни будь пропало?
― Генрих, а ведь Григорий прав! Ничего не пропало, и никто заявлений в полицию не подавал, – вступила Анна Львовна,– Почему это он нас допрашивает, а мы как бараны отвечаем ему и даже боимся его?
― Честное слово, не понимаю! Чепуха какая-то! Ведь действительно не было никаких жалоб … и не было повода для начала следствия… Черт возьми! Как я сразу не подумал?
― Ни ты, ни Бергман не подумали,– в недоумении произнесла Анна Львовна,– а теперь что? Он уже ведет дело, многое узнал, и выглядит всё словно и в правду был здесь заговор.
― О чем ты, Аня?
– Куда девалась эта сиделка, как её… Катерина Исаевна? И в тот же день, только вечером появляется Артур, приехавший ещё утром… Согласитесь, всё это вызывает подозрение.
― Звоните Бергману, друзья мои,– твердо произнес Григорий Павлович и опрокинул ещё одну рюмку наливки в рот,– звоните срочно и сообщите о вашем открытии и чтобы побеспокоился остановить это следствие немедленно.
― Да чего нам боятся?! – воскликнул с какой–то детской доверчивостью Генрих Львович.
― Этих типов надо бояться, Генрих,– резко ответил ему Григорий Павлович, – этих типов, как ваш следователь. Они даже если и нет ничего, все одно что–то да раскопают, потому что нет семьи, чтоб чего–то не было сокрыто или утаено. А тем более в такой, как ваша... Вот телефон, звони.
20
За окном робко пробуждалась весна. Катя поставила веточки вербы в вазу на столе и, пританцовывая, прошла по блестящему паркету к столу, за которым сидел Лев Давидович. Она опустилась ему на колени, мешая заниматься его счетами.
– Левушка, позови Федора, поедем за город. Такой день чудесный. Смотри, я принесла тебе вербу. Да оглянись, красота-то какая! Нерукотворная! Всё природа сама сотворила!
Она говорила это с каким–то детским восторгом, и чистые глаза её светились, и на бледных щеках проступил румянец. Лев Давидович с нежностью обнял её юную головку ладонями, глянул в её глаза и прижался губами к её мягким, теплым, трепещущим губам.
― Едем, Левушка?!
― Едем.
Снег на лесных прогалинах ещё блестел девственной белизною. Воздух был чист и прохладен. Вдали от большого города природа ещё спала, одурманенная снами зимы. Федор остался, как всегда, у машины, Лев Давидович с Катериной Исаевной двинулись бодрым шагом по лыжной тропинке.
