Запах снега - Юрий Павлович Валин
Новое — вот что ценно. Свежие ощущения, свежие чувства. Когда-то Нааг-Хаша всерьез заворожил холод. Настоящий холод, когда чувствуешь, как твоя кровь становится твердой. Очень похоже на истинное умирание. Впрочем, и это уже испытанно тысячи раз.
Нааг-Хаш отодвинул шторку крошечного окна. Тянулась белая пустошь. В отдалении снег кажется белее — там его не задела магия. За пустошью темнела опушка леса. Разведчики старались вести армию по болотам. Здесь легче торить дорогу. Панцирь надежного льда, который люди уже привыкли именовать «мостовой», сглаживает неровности кочек и замерзших окон трясины. «Мостовая» неширока, около полусотни шагов, но людям и лошадям хватает.
Нааг-Хаш смотрел на лес и едва различимые за ним горы. Здесь, над медленно ползущей армией, без особого труда удавалось удерживать чистое небо. По утрам, когда особенно трудно заставлять себя проснуться, Нааг-Хаш просил выглянуть солнце. Двигаться под лучами, пусть и не слишком греющими, было куда веселее. К полудню удерживать разрыв в облаках становилось труднее, наваливался туман. Но оставалось тепло — воины могли идти расстегнутыми и не опасаться обморозить носы и пальцы.
Но там, в горах, пряталась настоящая зима. Там не было слышно скрипа колес, ругани и окриков десятников. Тишина скал и заснеженных ущелий спала в покое, ожидая весны.
Нааг-Хаш поморщился и взял маленькое зеркало. Люди научились делать прекрасные зеркала. Маг любил рассматривать свое безупречное лицо. Четко вылепленные скулы, насмешливый твердый рот, широко расставленные черные, как далекая южная ночь, глаза. Нааг-Хаш знал, что почти в равной мере и ужасает, и притягивает людей. Бедняжки, где им за свою коротенькую жизнь успеть разобраться в сметении чувств. За сотни лет Нааг-Хаш встретил едва ли десяток достойных двуногих. Как жаль, что они так мгновенно ушли.
Он не пил кровь и не вытягивал души, что бы там не шептали друг другу невежественные и суеверные сплетники. Он давал шанс. Шанс стать настоящим. Стать неповторимым, единственным. Не ползти тропою бесчисленных муравьев-предшественников. Каждый из двуногих может стать драгоценностью, навсегда сохраненной в памяти бессмертного. Здешние люди называли Нааг-Хаша — Многоликий. Люди, как всегда, ошибались. Он не был монстром. Всего лишь старый скиталец, собиратель редкостей.
Нааг-Хаш шевельнулся, переставляя жаровню ближе. Движение погребенного под мехом тела испугали бы любого наблюдателя. Нааг-Хаш тяготился иллюзией — ему никогда не нравились нелепые и хрупкие человеческие ноги. Руки, несомненно, полезны. Но внизу… Неужели что-то может показаться естественнее сильной единой плоти, украшенной неповторимым узором? Ах да, двуногих мучают предрассудки к змеям. Но куда же исчезает человеческий ужас, едва они оказываются в объятиях этого хвоста? Несчастные сластолюбивые создания.
Пусть умирают легко. Нааг-Хаш по праву считал себя милосердным. Каждый из двуногих, заслуженно или нет, но получал последнее наслаждение…
Плохое предчувствие. Что-то плохое должно случиться. Так было тогда, двести, нет, уже чуть больше, лет назад. Город именовался Конгер. Друг умер. Утонул, когда взбесившееся море хлынуло на город. Печально.
Нааг-Хаш почувствовал, как шедшие впереди люди принялись плести заклинание. Нет, не плести — грубо сколачивать, не чувствуя ни нюансов, ни ритма. Глупо. Фальшивый хор, заученные слова. Среди них нет одаренных. Но и их неуклюжих усилий достаточно. Армия дойдет, доживет до вечера.
Снова застучали топоры.
Плохо. Что-то не так. Нааг-Хаш не обладал даром предвиденья. Собственно, и магией Многоликий владел в весьма скромных пределах. Погода — ветер и холод, снег и облака — сущие мелочи. Нааг-Хаш знавал когда-то истинных магов. Но, если говорить об опыте — его давний странник имел в избытке.
Откуда же беспокойство, так обострившее тоску?
Север Многоликому не нравился. Было время убедиться. Мрачно, неуютные леса, скучные немногочисленные люди. Разве что, Новая…
Хотелось вернуться. Оказаться в обжитой комнате, приказать не жалеть дров. Поговорить с Новой. Она умна.
По плотному снегу «мостовой» чаще застучали копыта. Нааг-Хаш успел разглядеть: три всадника обгоняли колону. Должно быть, гонцы, везущие новости.
Весть! Они везут весть. Плохую…
Нааг-Хаш содрогнулся, мощный хвост судорожно ударил в переднюю стену, хрустнули полированные доски, опрокинулась жаровня. Не обращая внимания на рассыпавшиеся угли, Нааг-Хаш распахнул дверь, высунулся. Шарахнулись прочь мечники охраны. Нааг-Хаш смотрел назад, — тянулась колонна, скрипели колеса, устало шагали копейщики арьергарда.
Поздно. Слишком далеко.
Воняло паленой шерстью. Нааг-Хаш ошеломленно сидел, не чувствуя отвратительного дыма.
Поздно. Она умерла. Новая умерла⁈ Но почему⁈
Знание пришло мгновенно. В этом почти не было магии. Нааг-Хаш знал — люди тоже чувствуют своих близких. Особенно их смерть.
…Она умирала долго и мучительно. Вокруг был холодный камень. Она рыла руками, царапала ледяную твердь. До последнего вздоха боролась со смертью. Знала, что нужна. Ей было холодно и тяжело. Сломанные ребра мешали дышать, вокруг был только камень. Её похоронили заживо. Место, что люди называют «Лампой»…
Хотелось убить всех вокруг. Раньше Нааг-Хаш так и делал. Впрочем, это никогда не приносило истинного облегчения. Почему друзья умирают, а муравьи продолжают жить?
Ответ прост — муравьев очень много.
Как грустно…
Нааг-Хаш дождался вечера. Армия выставила посты, разбила лагерь. Изнеможенные лошади получили свой овес, обессилевшие солдаты ждали ужина. Разговоров было мало — все слишком устали. Поход был тяжел — околевали лошади, умирали и пропадали солдаты. Сегодня проклятый тролль вновь проломил головы двум разведчикам.
Нааг-Хашу больше не было дела до армии. Война слишком однообразна, чтобы тратить на нее вечную жизнь. Многоликий дождался, когда в палатке лорда-претора зажжется свет.
Задержать мага часовые не решились. Нааг-Хаш вошел в палатку, небрежно сбросил шубу на ковер.
— Видимо, вы все же согрелись, мой друг? — удивленно поднял бровь лорд-претор.
Нааг-Хаш взглянул на знакомый столик, — лорду-претору уже подали ужин. Предводитель Светлого воинства питался тем же, чем и рядовые солдаты. Правда, получал свою порцию первым и сервированную на столовом серебре.
— Хотите разделить со мной трапезу? — учтиво предложил лорд-претор.
— Едва ли, — Нааг-Хаш принялся снимать с пальцев перстни, и, подобно морским камешкам, кидать на лоснящийся мех шубы. — Мой друг, сегодня я весьма опечален. «Лампа» оказалась не столь надежным убежищем.
— «Лампа»? О чем вы? Там что-то случилось?
Лорд-претор лгал. Лгать он умел хорошо, но Нааг-Хаш привык к тому, что люди почти всегда лгут. Что ж, даже муравьи вправе чтить свои обычаи.
— Мне все равно, что там случилось, — Многоликий снял первый из многочисленных браслетов. — Она умерла. Твои люди её не защитили и не спасли.
— О чем вы, мой друг? Похоже, в «Лампе» действительно что-то произошло, но подробностей мы пока не знаем. Гонец обморозился, я допрошу его лично…
— Мне всё равно, — Нааг-Хаш покрутил браслет на пальце, швырнул к остальным украшениям. — Полагаю, ты не хотел меня огорчать. Не хотел, чтобы моя Новая умерла. Но ты не исполнил того, о чем я просил. Это весьма печально.
Лорд-претор выпрямился:
— Ты мне угрожаешь? Угрожаешь своему другу?
— Нет. Месть скучна. Я не буду наказывать, — толстая цепь легко лопнула под тонкими пальцами Многоликого и ее обрывки отправилась на мех.
— Зачем ты снимаешь? Мы дарили в знак искренней благодарности, и недостойно…
Многоликий прервал:
— Иногда серебро меня развлекает. Особенно бессмысленность, с которой вы его цените. Будь снисходителен к моим шуткам, друг. Печальный день. Не стоит делать его еще печальнее. Я ухожу.
— Нет. Нам еще многое предстоит сделать, — властно вскинул руку лорд-претор. — Мы ведем войну, и именем Светлого…
— Светлый сам вам поможет. Если сочтет нужным, — мягко сказал Нааг-Хаш, избавляясь от последнего ожерелья. — Я вам уже помог. Теперь мне нужно подумать.
— О, несомненно. Стража!
В палатку ворвались трое телохранителей.
— Наш друг надышался благовоний, — резко сказал
