Кости мотылька. Книга 4. Бесконечная война - allig_eri
Мирадель закружила позади него, словно во сне: «С каких пор я стала такой медлительной? — недоумевала какая-то смутная часть её души. — Когда мир стал таким быстрым?»
Милена подняла ладонь и обхватила запястье руки, которой капитан душил девушку. Беза посмотрел на неё — его глаза были дикими, яркими и затуманенными безумием, приводящим в ужас всех женщин. Капитан гвардии моргнул, и она увидела, как он остановил себя, чтобы полностью не скатиться в это смертельное безумие.
— Замолчи, Карс, — сказала Мирадель, впервые употребив уменьшительное от его имени, и встретила его изумлённый взгляд тёплой улыбкой. — Случившееся сегодня — моя вина. Твоя благословленная императрица — полнейшая дура.
Беза отпустил обнажённую девушку — которая, давясь и рыдая, упала на пол, в лужу собственных нечистот, — и сделал шаг назад.
Милена нерешительно склонилась над Лотти. Её душа застыла на гудящем пороге сострадания.
«Империя и мои близкие, — подумала она, и внутри женщины что-то свернулось в тугой комок. Нет такого безжалостного врага, как всепрощающая природа. — Ольтея… Вспомни её!»
— Я — твоя императрица, Лотти… Ты хоть понимаешь, что это значит? — Мирадель протянула руку к Карсину и одними глазами указала на его нож.
«Его ладони горячее моих», — пришло ей в голову, когда пальцы женщины сомкнулись на тёплой коже рукоятки.
Даже сквозь слёзы во взгляде смуглянки было видно что-то живое и настороженное. Какая-то тревожная живость клубилась в том, как её зрачки переходили от сверкающего лезвия к глазам Мирадель. Императрица понимала, что, несмотря на свой юный возраст, Лотти была полностью сосредоточена на выживании.
— Это значит, — сказала Милена и в её улыбке было столь же мало тепла, как и в острие ножа, — что твоя жизнь — твоя жизнь, Лотти! — принадлежит мне.
Девушка сглотнула и кивнула с тем же видом учёной покорности.
Мирадель прижала лезвие ножа к мягкому изгибу её горла.
— А твоя душа, — продолжила императрица, — принадлежит моему мужу.
Спустя час, когда ситуация наконец успешно разрешилась, они сидели в темноте, которую разгоняло лишь пламя свечи, отбрасывая беспорядочные тени сквозь охристый мрак.
— Силакви наполнил армией жрецов всю столицу, — произнёс Карсин, в изнеможении откинувшись на спинку потёртого дивана. Лотти, теперь уже чистая, одетая и почти до смешного кроткая, сидела на полу, возле его ног, держа чашу с разбавленным вином в очередной позе ритуального раболепия.
Милена сидела на краешке своей койки и наблюдала за ними, сгорбившись и упёршись локтями в бёдра.
— Глашатаи, — продолжил капитан гвардии, — ходят в полном боевом облачении, размахивая святыми символами Хореса и сгибаясь в молитвах на каждом углу, — в полумраке глаза мужчины впились в Мирадель, свет свечи отражался на их радужках двумя блестящими белыми точками. — Голосом и волей высшего жреца они говорят, что вы сошли с ума, ваша милость. Что вы — вы! — предали своего мужа.
Эти слова выбили её из колеи, хотя Милена совершенно не удивилась. Киану не нужно быть гением, чтобы понять важность соблюдения видимой законности случившегося переворота.
И Беза, и Лотти смотрели на неё в тревожном ожидании, отчего женщине казалось чудом, что она может быть настолько беспомощной в реальности, и всё же держать такие души в рабстве — просто потому, что они верили, будто она обладает властью над ними. Так же, как верили бесчисленные тысячи жителей этой страны.
Силакви сверг нынешнюю главу Империи — её саму. Теперь высший жрец делал то, что совершил бы абсолютно любой узурпатор — врал. Он должен был дать народу повод продолжать жить по-старому. Иначе все сложные механизмы могущественной страны могут остановиться. Сломаться. Киану же нужно обратное. Точечное изменение, которое не затронет ничего, кроме правящей верхушки. Пастухи должны остаться пасти скот. Крестьяне — пахать землю. Кузнецы — ковать железо. Гильдии — собирать и обучать магов. И дворцовый переворот не должен это поменять.
В случившихся событиях и действиях нового «временного» правителя Империи не было ничего сверхординарного… кроме точности и быстроты исполнения, что выгодно выделяли Киана, демонстрируя его выдающиеся способности и острый ум.
— Народ никогда ему не поверит! — воскликнул, наконец, Карсин. — Я в этом уверен!
Милену захлестнула волна смирения.
— Ты ошибаешься, — произнесла она, уткнувшись лбом в ладони. — Всё будет именно так.
Его история была достаточно проста и правдоподобна. Безумная «Кровавая императрица» окончательно сошла с ума от вседозволенности и собственной жестокости. Высший жрец был ВЫНУЖДЕН её остановить.
— Как⁈ — дёрнулся Беза. — Почему⁈ Почему они поверят ему? — капитан искренне не понимал, но это было нормально. Его не обучали тому, с чем столкнулась Мирадель.
— Потому что он рассказал свою точку зрения первым, — пояснила женщина.
И каждый из присутствующих в комнате оказался погружён в последствия этого катастрофического факта.
Милена так долго находилась под тенью своего супруга, что со временем переняла часть его привычек. И пусть Дэсарандес зачастую оставлял её одну, паттерны его поведения отпечатались в женщине, как оттиск в воске. Если раньше ей не хватало проницательности, то лишь потому, что она так долго занимала центр власти. Ничто так не притупляет внутренний взор, как привычка.
Но теперь… Силакви уничтожил всё, что она знала, и казалось, Мирадель могла видеть себя со странной ясностью. Беглая императрица. Женщина, потерявшая своего любимого человека. Круговорот смятения, отчаяния, ненависти и ещё какого-то странного промежуточного состояния — чувства столь же безжалостного, сколь и оцепенелого. Чувства прохождения сквозь все невзгоды, чтобы выжить.
Ей нужно держать себя в руках. Действовать с холодной головой. Разумом, а не эмоциями. Это единственное, что остаётся, поэтому Милена вцепилась в эту идею, словно заблудившийся в пустыне в последний бурдюк воды.
— Он называет себя императорским хранителем, — заявил Карсин. Его глаза горели презрением, разочарованием и бессильной яростью.
— А что насчёт армии? — услышала Мирадель свой вопрос. Только боль в горле говорила женщине о его важности.
Теперь в Безе было столько же откровенного ужаса, сколько раньше — взволнованной торжественности.
— Говорят, Косто Лоринсон, министр военных дел,
