Поздний развод - Иегошуа Авраам Бен
– А это – доверенность, заверенная нотариусом, которую я дал на имя Аси. Если возникнут какие-либо проблемы, он будет иметь право действовать вместо меня.
– Аси? – изумилась я. – Почему Аси? Почему не Яэль?
– Потому, что я не хочу больше иметь дело с этим ее Кедми, – мгновенно ответил он. – Аси – самый надежный из всех. Самый нормальный.
Бумаги издавали шелестящий звук. Я ощущала исходящий от них запах его страха. «Какое счастье, что сейчас ее здесь нет», – подумала я. Будь это иначе, ее хватил бы удар. «А почему ты такой бледный?» – спросила я. Он улыбнулся горькой улыбкой. И в эту же минуту мы почувствовали, как замерло все вокруг, отметив изумление, с которым четверка раввинов взирала на нас.
Пасха, пасторальный развод за несколько часов до седера в библиотеке деревенского сумасшедшего дома, тщательно украшенного мною цветами и зеленью. Йеменит, заканчивающий приготовления со своими принадлежностями для письма и перьями, сворачивающий при этом сигарету из зеленоватого табака, поглядывая при этом широко раскрытыми глазами на пейзаж за окном психиатрической больницы. Рабби Машаш достает документы из нашего файла, его округлая жизнерадостная фигура заполняет комнату, выражая сильнейшее желание как можно скорее завершить формальную церемонию.
«Профессор Каминка», – мягко обратился он к Иегуде, который вздрогнул при этих словах, заставив меня усомниться, на самом ли деле он так уж преуспел в Америке или всего лишь пытается произвести на них впечатление. Я бесшумно двигалась меж ними, разнося чай, в то время как он следовал за мной, предлагая им крекеры и сахар, как если бы они были зваными гостями у нас в доме. Поначалу они отказывались, поглядывая на свои часы, чтобы определить, наступило ли время для приема разрешенной пищи, но в конце концов каждый из них взял по крекеру, стараясь не ронять крошек на свою одежду. Русский сидел в углу, не снимая своей шляпы, распространяя запах немытого тела; блюдце с чаем он держал в растопыренных пальцах, как это делали в старину, и дул на него, произнося благословение своим неторопливым, мелодичным голосом, когда дверь отворилась и молодая женщина, которой я никогда прежде не видела (я не сомневалась, что она – из закрытой палаты), вошла, неся с собою книгу. Я подумала, что она вошла, увидев полуоткрытую дверь библиотеки, и поспешила за своей книгой, чтобы обменять ей. Мужчины, растерявшись, обратили вопрошающие взоры ко мне, но мне нечего было им сказать – даже тогда, когда Иегуда встал со своего места, чтобы остановить ее. Она проскользнула мимо него в комнату, маленькая, словно птичка, и теперь стояла возле полки с книгами, легонько дотрагиваясь до них и то и дело поглядывая на нас через плечо. Внезапно она произнесла свистящим шепотом: «Убери от меня прочь свои лапы, ты, несчастный педик!» Все застыли, кроме йеменца, глаза которого радостно сверкнули. Иегуда двинулся к ней, намереваясь ее выставить, но я положила свою руку ему на рукав, потому что знала теперь, что эта двуличная сучка только и ждет того, чтобы устроить скандал. Постояв еще минуту, она взяла с полки какую-то книгу, взглянула на нее и изо всех сил швырнула на пол, как если бы нас вообще здесь не было, после чего вылетела из комнаты, непристойно и громко хохоча.
Йеменец был в восторге. Он хохотал, словно ребенок и даже прижался к оконному стеклу, чтобы посмотреть ей вслед. Рабби Машаш был, наоборот, огорчен. «Такого никогда еще не было. Может быть, нам лучше закрыть дверь, потому что у нас не так уж много времени, а при таких… обстоятельствах мы рискуем никогда не закончить… Я говорил доктору Нееману, что нам нужно тихое место… Ну, хорошо, не будем об этом. Давайте начнем. Для начала, господа, нам нужно установить личности разводящихся…»
Они раскрыли свои папки для проведения идентификации. Первым делом они спросили имена наших отцов и матерей, а затем имена их родителей, даты их рождения и смерти, равно как и места, где они родились.
– Поскольку до сих пор все в порядке, – возвестил рабби Машаш, – вы можете приступать к составлению текста о разводе.
Но именно в эту минуту молодой русский раввин, который до этого не только не произнес ни слова, но даже не раскрыл свой файл, сидя безмолвно и не спуская своих глаз с меня, поднялся со своего места и сказал:
– Минутку. Есть один маленький момент. Не нужно так спешить. Мы не должны действовать вопреки закону.
И, обернувшись к Иегуде, он потребовал, чтобы тот покинул комнату.
– Но в чем дело? – сердито запротестовал рабби Машаш. – Что-то не так? Но что именно?
– Я хочу задать несколько вопросов жене без присутствия мужа, – сказал русский ребе со своим грубым акцентом, делавшим его иврит едва понятным, несмотря на мелодичность голоса. Взяв отца за руку, он открыл перед ним дверь. – Пожалуйста… один момент… подождите снаружи.
От всей его фигуры исходило нечто, не позволявшее ослушаться его. «Но что все-таки не так? – вопросили остальные рабби. – Чего вы добиваетесь? И почему вы сначала не обратились к нам?»
Но русский ребе настаивал на своем. Ничего не объясняя по существу, он промямлил, заикаясь, несколько цитат из Библии, подкрепив их ссылкой на имена известных галахических авторитетов. Иегуда встревожился. «Хорошо, – сказал он. – Хорошо. Я ухожу». И дверь за ним закрылась. А вслед за этим рабби Машаш и рабби Авраам рассерженно вскочили и, уставившись на виновника этой неприятности, стали вышагивать туда и сюда по комнате, похожие на две черные стрелки часов – одна большая, другая маленькая, в то время как он, тонкий, как секундная стрелка, стоял и, не отрываясь, смотрел на меня.
– Я не думал, что она… что вы, мадам… были в состоянии… что вы настолько в порядке. Мне сказали, что ситуация безнадежна… что иного выхода, кроме развода, не существует. Но вот я здесь, и я… и я вижу выход. С учетом всех обстоятельств… если человек в здравом уме… мадам должна меня понять… у нее есть собственные права… даже если… в сумасшедшем доме… и если мадам скажет… я не подпишу… Здесь это не Россия… здесь нет… не должно быть ну… насилия… принуждения.
Тут уже вышел из себя рабби Машаш. Он буквально задыхался от ярости.
– Насилие? Принуждение? Никакого насилия здесь нет, и никакого принуждения быть не может, рабби Субботник. О чем вы тут говорите? Миссис Каминка подписала по собственной свободной воле все документы. Это было ее свободное решение. Вы уж меня извините. Что вы пытаетесь нам доказать? Она сама попросила его прибыть из Америки… Вы ставите нас в немыслимое положение. Мы предстаем в совершенно невозможном свете… Все уже оговорено… Для нашей репутации – это дело чести… Сам рабби Виталь дал нам свое благословение…
Он возбужденно повернулся к старому ребе Аврааму, который, укрывшись за своими сильно затемненными солнцезащитными очками, начал тревожно покусывать ногти.
Но ребе из России не удостоил их своим взглядом. С подчеркнутым чувством собственного достоинства он сверлил меня взглядом. При этом он не мог быть намного старше, чем Аси. Лицо у него было гладкое, без единой морщины. А взгляд был взглядом фанатика.
– Вот вы здесь… и мы вас спрашиваем… Но почему? Какая разница, если она… Ну… Если мадам оказалась в этом месте в силу каких-то причин… При этом не настолько молода и больше не… Ну…
От возбуждения он весь покраснел. Его ломаный, но мелодичный иврит подводил его. Точно так же говорил Иегуда, когда он впервые ступил на эту землю.
– Дело в том, что вскоре у него появится ребенок, – сказала я.
– Ребенок? Какой еще ребенок. И где?..
– В Америке.
Это подбавило огня. Он свирепо обернулся к остальным ребе и саркастически воскликнул:
– Ну. А теперь у нас на руках оказывается еще маленький бастард. – Он заглянул в папку, которую держал в руках. – Здесь ничего об этом не говорится.
– Рабби Субботник! – Рабби Машаш теперь кричал уже во весь голос, кутаясь при этом в просторное тяжелое пальто. – Объяснитесь, наконец!
Но русский ребе оставил его без ответа и подошел ко мне вплотную… Так близко, что я чувствовала на себе его дыхание.
