Макс Фрай - Вся правда о нас
А когда появляется повод лишний раз забраться на крышу, я его, будьте уверены, не упущу.
«Вот и всё», — думал я, подразумевая при этом, впрочем, не наступление рокового момента, а только удовлетворение результатом собственных приготовлений.
Во-первых, мне больше не было страшно, потому что мой дурацкий тревожный ум, как миленький, поверил Сотофиным воспоминаниям о приятных прогулках по Мосту Времени и теперь беспокоился только о технических аспектах предстоящей подмены — тоже не сахар, но к подобному волнению я давным-давно привык и почти научился его игнорировать.
Во-вторых, у меня на руках беспробудно спал старый серебристый лис Йовка, сумевший таки обхитрить живучесть своего тела и наш со знахарем Иренсо беспомощный гуманизм, и приблизить встречу со смертью на пару-тройку дней, или сколько там ему оставалось.
В третьих, напротив меня сидел сонный Нумминорих, которого я безжалостно вытащил из гостиничной постели, ничего толком не объяснив. Только и сказал: «Есть совершенно неотложное дело, надеюсь, недолгое, максимум на полчаса», — я от всего сердца надеялся, что не очень его обманул.
— Сейчас будем ставить эксперимент, — объявил я.
Нумминорих встрепенулся и с любопытством уставился на меня. Для человека, жестоко разлучённого с подушкой в самом начале счастливого сближения, он отлично держался.
— Что за эксперимент?
— Проверим, правду ли сказал тебе Магистр Хонна. Если наврал, лишим его звания Правдивого Пророка и оштрафуем на восемь с половиной корон, как, согласно закону, положено поступать со всеми ярмарочными шарлатанами.
— Ты что, серьёзно?
— Вполне. Впрочем, оштрафовать Магистра Хонну — не основная задача. Просто так сложилось, что мне срочно нужно пройти по Мосту Времени.
— Да ты что! — восхищённо выдохнул Нумминорих. — А сам говорил — жуткая, невозможная штука…
— И с превеликим удовольствием ещё сто раз это повторю. Но ничего не поделаешь, придётся мне по этой жуткой невозможной штуке прогуляться. И, что самое главное, сразу же вернуться. Иначе затея не имеет смысла. Поэтому ты будешь тут меня ждать, ни на секунду не сомневаясь, что я очень скоро вернусь. Вроде бы, от тебя ничего больше и не требуется?
— Вроде бы, нет, — согласился он. — По крайней мере, никаких других инструкций мне пророк не давал, а больше спросить как-то не у кого.
— Ладно, — кивнул я. — Вот и проверим. Заодно расскажешь мне потом, как это выглядит со стороны и, самое главное, чем пахнет. Даже не представляю, как должно пахнуть время, когда всякие проходимцы перекручивают его по своему вкусу. Я бы на его месте от возмущения страшно вонял!
С этими словами я спрятал спящего лиса в пригоршню и исчез. В смысле, стал невидимым. Мне самому это казалось каким-то до нелепости избыточным нагромождением колдовства, но ничего не поделаешь, рисковать быть замеченным никак нельзя. Да и Йовке лучше оставаться до поры несуществующей величиной. Зачем ему лишние встряски.
— А для перехода через Мост Времени надо становиться невидимым? — оживился Нумминорих.
Нюхача не проведёшь, запах есть запах, он сразу выдаёт твоё присутствие, хоть обисчезайся.
— Для самого перехода не надо, — ответил я. — Но вообще полезная предосторожность — мало ли с кем нос к носу столкнёшься в каком-нибудь позавчера. Чем реже люди видят, как кто-то возникает из ниоткуда, тем спокойнее им живётся. Больше не отвлекай меня, ладно? Мне надо сосредоточиться.
«Сосредоточиться на отчаянии, в которое мне надо прийти», — добавил я про себя.
Это, конечно, просто остроумная формулировка, к которым я питаю слабость, но к правде она до смешного близка. Штука в том, что строительство Моста Времени начинается с отчаяния; есть и другие способы, но этот самый простой и эффективный, по крайней мере, для меня, потому что отчаяния у меня предостаточно — до краёв заполненная им бездна всегда в моём распоряжении. И даже в самые свои счастливые дни я неизменно балансирую на её краю.
Благодаря опыту леди Сотофы, я теперь точно знал, где внутри меня, в сияющей темноте, для удобства именуемой словом «я», расположен самый удобный подход к этой бездне, какие внутренние щеколды следует отодвинуть, какие тайные шнурки распустить, какие кнопки нажать, чтобы её содержимое выплеснулось наружу. И за какие внутренние опоры следует держаться, чтобы поднимающаяся волна не сбила меня с ног, не увлекла за собой, не заставила разбиться о скалу собственного сердца. Обойдётся. Потому что эта немыслимая мука, эта чёрная боль, застилающая глаза, этот вой сдуру возомнившего себя уже почти мёртвым тела — просто строительный материал.
Но его конечно недостаточно.
Ещё нужно желание. Собственно, желание и есть основа этой магии, просто оно должно быть гораздо более сильным, чем самое страстное «хочу». Его исполнение должно казаться единственным спасением от отчаяния, выплеснувшегося мгновением раньше. Специально для этого следует выпустить из внутренней темницы наивного дурака — себя самого, такого, каким был в детстве, когда всякий цветной леденец мог стать единственным смыслом жизни, а воссоединение с ним — пришествием на обетованную землю. Этот бедный дурак, малолетний охотник за разноцветными леденцами, совершенно не годится для жизни среди людей, зато в магии без него не обойтись. Потому что в хороших руках его воля несокрушима и способна на невозможное. А у меня хорошие руки — теперь, после того, как леди Сотофа Ханемер показала мне, как с ними управляться.
Я сидел на крыше, одну за другой развязывал незримые нити в своей темноте, зачарованный причудливой красотой их узлов, наблюдал, как отчаяние, желание и воля переполняют меня до краёв, выплёскиваются наружу, заполняют собой всё пространство вокруг, и оно явственно хохочет, довольное, что его взяли в игру, и вот сейчас…
А потом исчезло всё. Я ничего не видел, не слышал, не ощущал, ничего о себе не помнил, но при этом продолжал осознавать происходящее, фиксировать: «не вижу, не слышу, не ощущаю, не помню, не понимаю, я — есть». И это оказалось так неожиданно прекрасно, что было бы кому задохнуться от счастья и облегчения, задохнулся бы непременно, здесь и прямо сейчас, но огненная точка, которой я стал, вернее, был всегда, сам того не понимая, способностью задыхаться от чего бы то ни было не обладала. Она могла только пульсировать в определённом ритме — такой способ хохотать, сложившись пополам, специально для сияющих точек, больше никому не подойдёт.
Именно смех стал для моего сознания мостом ко всему остальному, в первую очередь, к памяти, потому что смеясь, я думал: «Теперь ясно, почему она говорила, что ходит на Мост Времени отдыхать», — и одновременно вспоминал, кто такая «она», что такое Мост Времени, почему я оказался здесь, и что это, собственно, за зверь такой — я. И чего мне надо. И где это взять.
Дело было за малым — создать себя заново. Когда и где пожелаю, потому что, как совершенно справедливо говорила леди Сотофа, небытию всё равно, оно спорить не станет. А иных оппонентов у меня сейчас нет.
Яне знал ни точной даты, когда мне следовало оказаться в комнате моего друга в резиденции Ордена Дырявой Чаши, ни, тем более, момента, когда там не будет его самого. Но пока стоишь на Мосту Времени, стёртый с лица всех мыслимых земель, несуществующий, но по-прежнему обладающий сознанием, прицелиться, оказывается, очень легко. Потому что с такой немыслимой дистанции всякая жизнь видится бесконечной подвижной сияющей нитью, где уже случившиеся события похожи на крупные узлы разной степени запутанности, а предстоящие — на бледные звёзды, то разгорающиеся, то гаснущие, постоянно меняющиеся местами, вспыхивающие фейерверками, распадающиеся на множество других, таких же призрачных звёзд. Теперь я с уверенностью могу сказать, что всякое будущее гораздо красивее любого прошлого — с точки зрения стороннего наблюдателя, которого, разумеется, нет.
Однако сейчас меня интересовали не туманные звёзды, а туго затянутые узлы, вернее, только один, самый большой из них, выглядевший так, словно в этом месте на живую тонкую нить небрежно намотали какие-то дополнительные обрывки толстых, плохо гнущихся шнуров. Ясно, что мне надо осуществиться перед тем, как этот узел будет завязан, буквально в миллиметре от него; я почти ощутил, как тянусь и хватаюсь за этот участок нити ещё не осуществлённой, но уже очень цепкой рукой.
Теперь оставалось дождаться, когда за мной придёт так называемый Первый Ужас Небытия. Термин этот придуман древними путешественниками по Мосту Времени; они, надо понимать, были очень крепкие ребята, если уж их выдержки хватало на то, чтобы пережить не один, а несколько таких Ужасов — моментов, когда до впавшего было в эйфорию сознания доходит, что существование в условиях абсолютного отсутствия всего остального невозможно, и его вот-вот поглотит, уже начало поглощать небытие.
