Гай Крисп - Историки Рима
46. С отъездом центуриона префект точно вырвался из-под стражи и принялся убеждать Митридата пойти на заключение мирного договора. Он говорил о единении, которое должно существовать между братьями, о том, что Фарасман старший по возрасту, о других связывающих их родственных отношениях, напоминал, что Митридат женат на дочери Фарасмана, а сам приходится Радамисту тестем. «Ведь иберы, несмотря на перевес сил, не отказываются от примирения, коварство же армян известно всем. У нас не осталось ничего, кроме этой крепости, где продовольствие тает с каждым днем. Ясно, что договор, избавляющий нас от кровопролития, следует предпочесть войне, исход которой сомнителен». Митридат выслушивал его доводы, но продолжал медлить. Он знал, что префект некогда силой овладел царской наложницей, что он продажен и способен на любую мерзость, и намерения его внушали царю подозрения. Тем временем Касперий успел добраться до Фарасмана и потребовал, чтобы иберы прекратили осаду. В разговорах с центурионом Фарасман держал себя уклончиво, заверял его в своей готовности пойти на примирение, сам же тем временем слал к сыну одного тайного гонца за другим, требуя взять крепость немедленно и любыми средствами. Радамист обещал префекту за измену еще больше денег. Поллион тайком подкупил солдат, и те потребовали перемирия, угрожая в противном случае прекратить оборону. Митридат оказался вынужден согласиться на встречу в то время и в том месте, которые были предложены ему для заключения мирного договора, и вышел из крепости.
47. Сначала Радамист бросился к нему в объятия, назвал тестем и родным, всячески показывая, будто готов удовольствоваться подчиненным положением, и поклялся ни ядом, ни оружием не посягать на его жизнь. Тут же он предложил Митридату пройти в расположенную неподалеку рощу, где все было приготовлено для жертвоприношения, ибо, много раз повторил он, «надо, чтобы боги своим присутствием освятили наш договор». У царей существует обычай — при заключении союза сплетать правые руки и тугим узлом охватывать большие пальцы, от легкого удара скопившаяся в последнем суставе кровь выступает наружу, и каждый слизывает ее с руки другого; договор, заключенный при исполнении этого колдовского обряда, считается как бы освященным кровью. На этот раз человек, подошедший, чтобы перевязать им руки, сделал вид, будто оступился и, охватив колени Митридата, повалил его на землю, еще несколько тут же набросились на него, связали и поволокли на веревке, что считается у варваров высшим бесчестьем. Сбежался народ, он привык к жестокости властителей и с тем большей яростью осыпал теперь царя проклятиями и побоями; другие, пораженные столь внезапной переменой судьбы и исполненные жалости, пытались помешать им; царица, окруженная малыми детьми, шла вслед за мужем и оглашала воздух жалобами. Их посадили в разные, закрытые пологом, повозки, а к Фарасману отправили гонцов за дальнейшими распоряжениями. В этой душе, готовой на любое преступление, жажда власти давно уже заглушила чувства и брата, и отца, и он был озабочен лишь тем, чтобы убийство совершилось не у него на глазах. Радамист, как бы помня о данном слове, действительно не посягнул на жизнь сестры и дяди ни ядом, ни оружием; он приказал бросить их на землю и завалить множеством тяжелых ковров, под которыми они и задохнулись. Сыновей Митридата убили тоже — за то, что они оплакивали гибель родителей.
48. Тем временем Квадрат, узнав, что Митридат пал жертвой предательства и Армения находится в руках его убийц, созвал своих приближенных, рассказал им о происшедшем и спросил, следует ли наказать врагов. Лишь очень немногие думали о достоинстве государства, большинство советовало не вмешиваться. «Распри среди врагов и преступления их друг против друга, — говорили они, — не должны вызывать у нас ничего, кроме радости. Более того, нам следует давать им все новые поводы для раздоров. Именно так поступали многие римские принцепсы, щедро предоставлявшие тому или иному царю власть над Арменией с единственной целью вызвать волнения среди варваров. Заставьте Радамиста бежать, и он тут же окажется изгнанником, окруженным почетом и славой; нам несравненно выгоднее, чтобы он владел царством, захваченным с помощью злодеяния, и продолжал вызывать презрение и ненависть». Однако, дабы не создавать впечатления, что злодеяние остается безнаказанным, и опасаясь, как бы цезарь не прислал иных распоряжений, к Фарасману послали гонца с требованием оставить Армению и отозвать сына.
49. Прокуратором Каппадокии541 был в эту пору Юлий Пелигн — человек всеми презираемый за трусость и уродство, но тем не менее близкий Клавдию, который, не став еще принцепсом, любил тешить свою лень беседой с подобными шутами. Собрав из жителей провинции вспомогательные когорты, этот Пелигн двинулся в путь как бы для того, чтобы восстановить положение в Армении, но больше грабил союзников, чем врагов. Войско его разбежалось, для защиты от варваров, тревоживших его своими набегами, ему нужны были силы, и он явился за помощью к Радамисту. Последний подарками привлек прокуратора на свою сторону. Пелигн сам посоветовал ему возложить на себя царский венец, присутствовал при этом и играл роль пособника в той церемонии, которая на самом деле и состояться-то могла только с его разрешения. Слухи о его позорном поведении разошлись весьма широко, и решено было принять меры, дабы люди не думали, что все римляне похожи на Пелигна. В Армению во главе своего легиона был отправлен легат Гельвидий Приск с поручением навести порядок, сообразуясь с обстоятельствами. Гельвидий быстро перевалил через горы Тавра и, действуя больше умеренностью, чем силой, уладил было положение, но получил приказ вернуться в Сирию, ибо дальнейшее пребывание его в Армении грозило вызвать войну с парфянами.
50. Дело в том, что Вологез счел обстановку благоприятной и намеревался захватить Армению, которая некогда была достоянием его предков, отторгнутым, как он уверял, лишь происками чужеземных властителей. Он собрал войско и рассчитывал посадить на армянский престол своего брата Тиридата — таким образом, у каждого члена его семьи было бы свое царство. Парфяне перешли границу, иберы оставили страну без боя, и новые хозяева подчинили себе армянские города Артаксаты и Тигранокерт. Вскоре, однако, наступила зима; из-за лютых морозов и нехватки продовольствия в армии начался мор, и Вологез был вынужден отказаться от своих завоеваний. Страна больше не принадлежала никому, и в ее пределы вновь вступил Радамист, еще более свирепый и безжалостный, чем прежде, в каждом видевший теперь изменника, каждого подозревавший в намерении взбунтоваться при первом удобном случае. Армяне привыкли к рабству, но на этот раз даже они не выдержали и с оружием в руках окружили царский дворец.
51. Теперь Радамисту оставалось надеяться только на быстроту коней, уносивших его вместе с женой. Жена его была беременна, сначала она крепилась из страха перед врагами и любви к мужу, но скачка продолжалась, ей растрясло живот, и она стала просить, чтобы ее лучше убили, но не оставляли на плен и поругание. Обняв жену, Радамист снова усаживал ее в седло, убеждал взять себя в руки, то восхищался ее доблестью, то бледнел от ужаса при мысли, что она может достаться врагам. Наконец, любовь заставила его решиться, злодейство было ему не внове, и он вытащил свой кривой меч. Он отнес к Араксу израненное тело и бросил его в реку, чтобы даже труп ее не достался преследователям, сам же еще быстрее помчался к иберской границе и вскоре добрался до отцовских владений. Однако Зенобия (так знали эту женщину), попав в прибрежное мелководье, вскоре начала дышать и постепенно ожила. Пастухи нашли ее, увидели, как она красива, как богато одета, решили, что то должна быть женщина знатная, перевязали ей раны и стали лечить своими народными средствами; когда же они узнали, как ее зовут и что с ней произошло, то отнесли ее в город Артаксаты. Отсюда Зенобию на средства города отправили к Тиридату; он принял ее ласково и обращался с ней как с царицей.
52. В консульство Фавста Суллы и Сальвия Отона542 был отправлен в ссылку Фурий Скрибониан за то, что он якобы пытался выяснить у магов, скоро ли умрет принцепс. В обвинении говорилось и о поведении матери его Вибии, которая была сослана еще раньше и недостаточно покорно сносила свою участь. Отец Скрибониана был тот самый Камилл, который в свое время поднял восстание в Далмации, и цезарь, вторично сохраняя жизнь члену этой враждебной ему семьи, хотел доказать всем свое великодушие. Скрибониан, однако, недолго прожил в изгнании и вскоре умер, случайно или от яда, сказать трудно; на этот счет были разные мнения. Сенат принял постановление об изгнании из Италии звездочетов — очень суровое и ничего не давшее. Принцепс произнес речь, в которой воздал хвалу сенаторам, которые из-за бедности своих семей добровольно покинули сенаторское сословие; не сделавшие этого и таким образом к бедности своей добавившие еще и наглость, были из сената исключены.
