Жорж Милославский. Бабочка под сапогом - Юрий Ра
— Это еще вопрос, Жора, кто высосет, а кто пососет. Но за предупреждение спасибо. Но сама мысль — Украина, Прикарпатье, природа, лето не чета нашему. И шефство над воинской частью, как инициатива Тульского комсомола. А?
— Ну если так рассматривать, то есть перспектива, товарищ Саенко. Тут и твоя фамилия в тему зайдет среди местных. Хотя они и мою за свою порой принимают. Мол, из шляхтичей.
— А шляхта при чем?
— Эх, Миша… запоминай — тут каждый второй мнит себя потомком родовитых дворян, польских или венгерских. Тут австрийцев этнических как собак нерезаных, венгров, русинов, чистокровных укро-бандеровцев, всякой твари по паре.
Гулять по Шепетовке не так, чтобы было интересно. В парке набрели на группу солдатиков в парадках, которые вдали от чужих глаз за кустами на травке предавались излюбленному солдатскому досугу — спали. Нормальное времяпрепровождение, в части никто не даст спокойно поспать нигде. Если только спрятаться где-то, но можно и налететь. Заснешь как следует, тебя все потеряют, и считай, залет в кармане. Вообще, очень много попадается военных. Шепетовка весьма милитаризированный город, граница рядом. Не так, чтоб совсем как у белорусов, но не сравнить с Тулой какой-нибудь. А в Белоруссии частей еще больше, там под каждым под кустом им готов плацдарм и дом.
Возвращаемся в часть, Саенко меня провожает как барышню какую. Решили после часа споров, что он попробует двинуть идею шефства. Похоже, он с ней то ли сам приехал, то ли командир части подкинул. Договорились, что если я понадоблюсь зачем, меня вызовут в штаб. Только не во время сон-часа. Шутка.
Глава 4 Полевой выход
Ночь после присяги проходила беспокойно — после отбоя вся батарея шуршала гостинцами, которые принес двадцать третий и двадцать второй взводы в своё расположение. Сержанты сразу взяли свою долю и пошли пировать с остальными старослужащими, читай, такими же сержантами. Рядовые бойцы, теперь рядовые, а не просто курсанты, делились с парнями других взводов. Во-первых, товарищество никто не отменял, а во-вторых, в тумбочках было запрещено хранить съестное. Крутись как хочешь, а к утру нигде ничего не должно остаться. Главным бенефициаром ситуации выступал каптерщик. Старый хохол, дедушка Советской Армии готов был сберечь духовские консервы за долю малую, но не давал никакой гарантии, что не сожрет консервы, шоколад и пряники вместе с другими дедами. Какие могут быть гарантии бессловесным существам?
Я не участвовал в этом процессе, ибо про запас не наешься, а перебивать послевкусие средней паршивости отбивной вкусом печенья с паштетом и медом — увольте меня от этого! Желательно, прямо в запас. Перед отбоем успел пообщаться с сержантом Глоданом по поводу перспектив службы. Заверил, что в ближайшие дни переводиться в батарею обеспечения учебного процесса не планирую, не надумал мол, а потом видно будет. Кажется, он проникся фактом, что кто-то с командиром части обсуждает своё «хочу-не хочу» и сам принимает решение.
Что там и как порешали Михаил с командиром части не знаю, но служба потянулась по заведенному порядку. Кормить стали лучше, даже заметно лучше, когда в батарее начались разговоры на эту тему, пришлось высказаться на тему комсомольской принципиальности и готовности каждого бороться с недостатками. Народ чуток поржал, не понимая до конца, прикалываюсь или на самом деле верю в то, что говорю. Как сильно уже въелось в сознание людей — активисты не верят в то, что задвигают с трибун. Выражение «не агитируй меня за Советскую власть», похоже, изменило смысл. Надвигался полевой выход батареи, на котором солдаты должны будут изучить тактический минимум вроде ориентирования на местности, окапывания, общевойскового боя, движения по пересеченной местности. Подготовка вылилась в отработку самого важного для бойца умения — бега. То есть кроссы мы бегали теперь два раза в день, один раз вместо теоретических занятий, второй вместо отдыха после хозяйственных работ. Когда на кону стоит престиж батареи, приходится чем-то жертвовать, как всегда солдатскими ногами.
А ночью сломался Богун. Он вообще был примечательным персонажем — самый маленький в батарее украинец из Карпатской глубинки со сморщенным лицом выглядел так, что непонятно было, перед тобой подросток, взрослый мелкий мужичок или осунувшийся телом старичок-грибовичок. До этого он тащил армейскую лямку исправно, только по ночам у него были мелкие сбои типа попыток пойти по нужде в Ленинскую комнату или вообще упереться в стену и безуспешно идти сквозь неё. При этом Богун не просыпался. Дневальный отводил его за плечо в туалет, заготовка лунатика доходила до писсуара, делала свои дела, а потом самостоятельно находила своё спальное место. В этот раз я проснулся от размеренных глухих ударов. Спрыгнув вниз и пойдя на звук, увидел, что совзводный сидит на полу и кулаками методично бьёт в дверцу нижней тумбочки. Верхняя еще держалась, но её падение на бойца было делом нескольких ударов. Мы с дневальным молча смотрели на эту жутковатую картину — жути добавляло то, что лежащие вокруг парни при всем этом спали как убитые или заколдованные. Кивнув друг другу, мы с Лещишиным, тащившим наряд, бочком протиснулись в проход между койками и взяли Богуна за плечи. Потащили? Еще кивок. Выволокли на проход в середку расположения, бедолага лег и заснул, точнее затих, он и не просыпался. Тормошим, будим кое-как, отправляем спать. Солдат спит, служба идет.
Мы с Лещишиным ничего про случай не рассказывали, но всё равно в батарее об этом стало известно. Смеяться над лунатиком никто не стал, дело-то житейское. Сегодня ты, а завтра еще кто-нибудь. Служба продолжается, в нашей армии нет некондиции, есть третий сорт, который не брак. Так что никто никаких мер не предпринял. Вот если бы он стрелять в карауле начал, тогда да, тогда ЧП. Кстати, бегает Богун медленно, но неумолимо, то есть добегает до финиша всегда. За прошедший месяц пятерку пробежать могут уже все наши очкарики, фельдшер перестал выписывать кеды и мазью Вишневского в казарме стало пахнуть не так сильно. Если бы не фурункулы, совсем бы было хорошо. Но эти фигняции начали вылезать у бойцов в неожиданных местах со страшной силой. А у самого невезучего, Сеппа, он не вылез, а засел под мышкой и набух. Такую гадость в санчасти назвали карбункулом и разрезали, а Сеппу подвязали руку так, чтоб она не прижималась к боку.
