Юрий Воищев - Неодержанные победы
Они шли довольно долго, потому что мальчик не торопился: до семи было еще около получаса. Он вел тетку разными улицами, чтобы они не сразу подошли к клубу студентов и чтобы как-то убить время. И только когда осталось десять минут — это мальчик увидел, посмотрев на одинокие часы, большие и грустные, — он заторопился, и они подошли к клубу.
И когда тетка прочитала название фильма, она все поняла и остановилась, словно не решаясь идти туда, в зал, где сейчас будут показывать этот фильм. Но мальчик взял ее за руку, вложил в ее слабые пальцы билеты и сказал:
— Иди, тетя, я подожду тебя дома.
— А ты разве не пойдешь? — медленно сказала она.
— Меня не пустят, — сказал мальчик. — Это только в твоем клубе меня пускали. А сюда меня не пустят.
— А зачем же ты купил два билета? — сказала тетка.
— Так надо, — сказал мальчик.
— Я не пойду одна, — сказала тетка. — Давай вернемся домой. Мне лучше не ходить на этот фильм.
— Нет, ты пойдешь, — сказал мальчик. — Ты пойдешь без меня. Я хочу так. Так нужно, понимаешь? И не продавай этот билет, и никого не пускай на свободное место рядом с собой. Я очень тебя прошу, иди.
Он даже подтолкнул ее слегка. И тетка нерешительно пошла. Она растерянно оглядывалась на мальчика, и он испугался, а вдруг она сейчас заплачет, а это совсем не нужно. Нужно, чтобы она вошла в зал, села и чтобы рядом с ней было пустое место, совсем пустое, чтобы никто не сидел на нем, потому что это место принадлежало одному только человеку, и его звали Андрей Николаевич. Когда тетка скрылась за дверью, мальчик не пошел домой, а остался. Он бродил около клуба и думал. Он думал о многом, но эти мысли были интересны только ему самому. И если бы он попытался их пересказать, то у него ничего бы не получилось: думать — одно, а говорить — совсем другое. Когда говоришь, не хватает слов, и слова становятся бесцветными и вялыми, будто оттого, что ты их выпускаешь на волю, они линяют и стареют, и пропадает тот смысл, который был в них.
Он ходил возле клуба. Шел слабый снег, и горели фонари. Напротив, на другой стороне, он увидел на здании телеграфа часы, и ему показалось, что время тянется удивительно медленно. И только когда он забывался и думал о своем, а потом смотрел на часы, то стрелки словно перескакивали через пятиминутки, и большая двигалась к двенадцати, а маленькая к восьми. И самое главное, о чем думал мальчик, самое важное заключалось в том, что был поезд в двадцать ноль — ноль и на этом поезде за полчаса можно доехать до того поселка.
Но тетке было это неизвестно, ведь только мальчик знал расписание поездов. Он изучил его, когда собирался поехать снова к матери Андрея Николаевича. Мальчику хотелось и не хотелось, чтобы тетка вышла до восьми. Он сам не знал, чего ему хочется, словно он сделал что-то важное, и не мог в этом разобраться.
И когда большая стрелка часов на телеграфе напротив вздрогнула на девяти и почти стрелки сошлись — маленькая и большая, — дверь клуба распахнулась, и мальчик увидел тетку. Он не стал смотреть ей в лицо. Он знал — она плачет. Тетка шла быстро, наклонив голову, но он чувствовал ее слезы. И он не стал окликать ее, просто вышел навстречу.
И она остановилась, почти натолкнувшись на него, и хотела обойти, потому что не узнала. Он ей сказал тихо:
— Тетя.
Но она, все еще не понимая, кто перед ней, но уже чувствуя, что это мальчик, а не кто-то чужой, прижала его к себе.
И тогда мальчик сказал:
— А ты знаешь, тетя, ты ошиблась. До того поселка не полчаса езды.
Он не смотрел на нее, но чувствовал, что она смотрит на него. И он сказал:
— Да, не полчаса, а всего двадцать минут. Я это знаю. И если мы сейчас пойдем, мы успеем еще на девятичасовой поезд.
И он пошел вперед, и он шел быстро потому что надо было спешить, ведь поезд уходил ровно в восемь вечера.
Глава восьмая. Вечное возвращение
Во всем мире висели сосульки. Во всем мире ярко светило солнце. Во всем мире стучала капель. Это была весна. Она пришла наконец после долгой зимы, и мальчик поднимал голову и ртом ловил капли, падающие с сосулек; капли были пресные и холодные, и мальчик подумал: так плачет весна. Но плакала не весна, плакала сосулька, которая таяла, и сосулька знала, что не скоро еще она снова станет такой большой и красивой. А пройдет долгое время, она уйдет в землю капелькой воды, и капелька пройдет под землей длинный и темный путь, а потом вырвется наружу в роднике, а в жаркий день она поднимется облачком пара высоко в небо, чтобы пролиться новым дождем, и снова уйти в землю, и снова пройти длинный и темный путь, снова вырваться наружу, снова стать дождем. И так без конца, до тех пор, пока не ударят холода и пока капелька не превратится в снежинку, а потом снежинка, застрявшая где-то на карнизе старого дома, вырастет в сосульку.
Плакала сосулька, но она плакала по привычке. Ей было совсем не грустно, ведь она знала, что никогда не умрет и что все снова повторится. И мир будет так же прекрасен, и мир будет так же сверкать, блестеть, звенеть и греметь, как в эту весну. Но мальчик ведь не знал об этом. И мальчику стало грустно. Но грусть быстро прошла. Она прошла в тот момент, когда его позвали мальчишки, и он побежал с ними к реке, чтобы посмотреть ледоход.
Ледоход был похож на большой морской бой. Метались в мутной воде огромные льдины, наскакивали друг на друга, как большие корабли; стоял грохот, как от пушечных выстрелов — шло большое сражение. Сражение было очень веселое. Так, по крайней мере, показалось мальчику. И ему было весело смотреть, как льдины наскакивают друг на друга, громыхают, скрежещут и бессильно расходятся в разные стороны, и их уносит течением далеко — далеко — прямо в открытое море.
