Висенте Бласко-Ибаньес - Обнаженная
– Я не могу, маэстро. Я дуракъ и не умѣю придумывать. Я пишу только то, что вижу.
Когда Маріано увидалъ обнаженныя тѣла въ натурномъ классѣ, онъ съ яроствю набросился на эти занятія, какъ-будто голыя тѣла опьяняли его и кружили ему голову. Донъ Рафаэль пришелъ въ ужасъ, увидя въ углахъ своего дома этюды съ постыднымъ изображеніемъ разныхъ частей человѣческаго тѣла во всей ихъ наготѣ; кромѣ того успѣхи ученика нѣсколько смущали учителя, видѣвшаго въ живописи Маріано силу, которой никогда не было у него самого. Донъ Рафаэль сталъ даже замѣчать перемѣну въ своихъ старыхъ пріятеляхъ. Добрые каноники по прежнему восторгались его образами Божьей Матери, но нѣкоторые изъ нихъ заказывали свои портреты Маріано, расхваливая увѣренность его кисти.
Однажды донъ Рафаэль рѣшительно заговорилъ со своимъ ученикомъ.
– Ты знаешь, Маріанито, что я люблю тебя, какъ родного сына. Но со мною ты только теряешь даромъ время. Я ничему не могу научить тебя. Твое мѣсто не здѣсь. По-моему, тебѣ слѣдуетъ уѣхать въ Мадридъ. Тамъ ты будешь въ своей атмосферѣ.
Матери Маріано не было въ живыхъ; отецъ продолжалъ работать въ кузницѣ и, когда сынъ пріѣхалъ съ нѣсколькими дуросами, вырученными за написанные имъ портреты, отецъ увидѣлъ въ этой суммѣ цѣлое состояніе. Ему совершенно не вѣрилось, чтобы люди могли платить деныи за картинки. Письмо дона Рафаэля окончательно убѣдило его въ необходимости поѣздки Маріано въ Мадридъ. Если этотъ мудрый сеньоръ совѣтовалъ Маріано ѣхать въ столицу, то, значитъ, такъ и надо было сдѣлать.
– Поѣзжай въ Мадридъ, сынокъ, и постарайся поскорѣе зарабатывать деныи. Отецъ твой старъ и не всегда будетъ въ состояніи помогать тебѣ.
Реновалесъ очутился въ Мадридѣ въ шестнадцать лѣтъ одинъ одинешенекъ, руководясь лишь своею волею, и весь ушелъ въ работу. Каждое утро просиживалъ онъ нѣсколько часовъ въ музеѣ Прадо, копируя головы со всѣхъ картинъ Веласкеса. Онъ чувствовалъ себя такъ, какъ будто только что прозрѣлъ. Кромѣ того онъ работалъ въ тѣсной мастерской вмѣстѣ съ нѣсколькими товарищами, а по вечерамъ писалъ акварели. Выручкою съ продажи этихъ послѣднихъ и изрѣдка копій съ картинъ онъ пополнялъ недостатокъ въ средствахъ къ жизни, такъ какъ отецъ посылалъ ему на прожитіе лишь очень скромную сумму.
Съ искреннею тоскою и сожалѣніемъ вспоминалъ Реновалесъ эти годы истинной нужды: холодныя ночи и жесткую постель, скверные обѣды сомнительнаго состава въ тавернѣ около Королевскаго театра и споры въ уголку кафе подъ враждебными взорами лакеевъ, которые злились на то, что дюжина молодыхъ людей заиимаетъ нѣсколько столиковъ, требуя на всю компанію три чашки кофе и много графиновъ воды…
Веселая молодежь легко переносила нужду. И какъ полна была она иллюзій, какъ прексполнена чудныхъ надеждъ! Каждый день приносилъ съ собою какое-нибудь новое открытіе. Реновалесъ носился въ области искусства, словно дикій жеребецъ; передъ нимъ открывались все новые и новые горизонты, и галопъ его вызывалъ шумный скандалъ, который быпъ равносиленъ преждевременной славѣ. Старики говорили про него, что онъ – единственный изъ молодежи, въ которомъ «что-то есть»; товарищи Маріано утверждали, что онъ «художникъ крупной величины» и сравнивали въ своемъ иконоборческомъ пылу его неопытныя произведенія съ творчествомъ художниковъ старой школы, «жалкихъ буржуевъ искусства», считая необходимымъ изливать свое презрѣніе на ихъ лысины и утверждая такимъ образомъ превосходство молодого поколѣнія.
Участіе Реновалеса въ конкурсѣ на стипендію въ Римѣ чуть не вызвало среди его товарищей революціи. Молодежь, обожавшая его и считавшая его своимъ главнымъ главаремъ, заволновалась самымъ угрожающимъ образомъ изъ страха, что «старики» провалятъ ихъ кумира.
И когда, наконецъ, Маріано получилъ стипендію, благодаря своему явному превосходству надъ остальными, въ честь его было дано нѣсколько банкетовъ, въ газетахъ появилось нѣсколько статей, посвященныхъ ему, въ иллюстрированныхъ журналахъ былъ помѣщенъ его портретъ, и даже старый кузнецъ явился въ Мадридъ, чгобы подышать, со слезами волненія, ѳиміамомъ, который курили его сыну.
Въ Римѣ Реновалеса ожидало тяжелое разочарованіе. Соотечественники встрѣтили его нѣсколько холодно. Молодежь смотрѣла на него, какъ на соперника, надѣясь, что первыя же картины приведутъ къ его паденію; старики, жившіе вдали отъ родины, отнеслись къ нему съ недоброжелательнымъ любопытствомъ. «Такъ этотъ крупный дѣтина – тотъ самый сынъ кузнеца, что такъ нашумѣлъ тамъ среди невѣждъ! Мадридъ не Римъ. Теперь мы посмотримъ, чего стоитъ этогь геній».
Реновалесъ ничего не написалъ въ первые мѣсяцы своего пребыванія въ Римѣ. Когда его ехидно спрашивали о его картинахъ, онъ лишь пожималъ плечами; онъ пріѣхалъ въ Римъ учиться, а не писать картины; правительство давало ему стипендію на ученіе. И Маріано провелъ болѣе полугода, рисуя въ лучшихъ музеяхъ, гдѣ онъ изучалъ знаменитыя произведенія искусства съ углемъ въ рукѣ. Коробки съ красками лежали неоткрытыя въ углу его мастерской.
Вскорѣ Римъ вызвалъ въ немъ чувство ненависти изъ-за образа жизни художниковъ въ этомъ великомъ городѣ. Къ чему тутъ стипендіи? Люди учились здѣсь меньше, чѣмъ гдѣ бы то ни было. Римъ былъ не школою, а рынкомъ. Торговцы картинами основались здѣсь среди крупнаго наплыва художниковъ. Всѣ эти художники – и старики, и начинающая молодежь, знаменитые и неизвѣстные – поддавались денежному искушенію и увлекались комфортомъ и прелестями жизни, работая лишь на продажу и руководясь въ своей работѣ указаніями нѣсколькихъ нѣмецкихъ евреевъ, которые обходили мастерскія, назначая сюжеты и размѣры картинъ для распространенія ихъ въ Европѣ и Америкѣ.
Бывая въ мастерскихъ своихъ товарищей по профессіи, Реновалесъ видѣлъ въ нихъ только жанровыя картинки: это были портреты то разныхъ господъ въ сюртукахъ, то арабовъ въ лохмотьяхъ, то калабрійскихъ крестьянъ. Картины эти были недурны и вполнѣ закончены и писались либо съ манекеновъ, либо съ семействъ ciociari, которыхъ нанимали каждое утро на площади Испаніи у лѣстницы Троицы; семьи эти неизмѣнно состояли изъ смуглыхъ крестьянокъ съ черными глазами и большими кольцами въ ушахъ, разодѣтыхъ въ зеленыя юбки, черные корсеты и бѣлые головные уборы, приколотые къ волосамъ большими булавками, и изъ отцовъ семействъ въ лаптяхъ, шерстяныхъ безрукавкахъ и остроконечныхъ шляпахъ со спиралеобразными лентами надъ бѣлыми, какъ снѣгъ, головами, словно у Вѣчнаго Отца. Художники оцѣнивали ихъ заслуги по количеству тысячъ лиръ, выручаемыхъ съ каждаго за годъ, и отзывались съ уваженіемъ о знаменитыхъ маэстро, получавшихъ отъ парижскихъ и чикагскихъ милліонеровъ цѣлыя состоянія за маленькія картинки, которыхъ, впрочемъ, никто не видалъ. Этотъ родъ искусства немногимъ отличался отъ художества перваго учителя Маріано, несмотря на то, что здѣсь оно носило свѣтскій характеръ, какъ сказалъ бы донъ Рафаэль. И для этого посылали людей учиться въ Римъ!
Вслѣдствіе того, что соотечественники косились на него за рѣзкій характеръ, откровенную манеру выражаться и прямолинейность, не позволявшую ему брать никакихъ заказовъ отъ торговцевъ картинами, Маріано сталъ искать сближенія съ художниками другихъ странъ и скоро пріобрѣлъ популярность среди молодыхъ космополитовъ, основавшихся въ Римѣ.
Энергія и полнота жизни дѣлали его веселымъ и симпатичнымъ собесѣдникомъ, когда онъ являлся въ мастерскія на улицѣ Бабуино или въ кафе на Корсо, гдѣ собирались дружно нобесѣдовать художники разныхъ національностей.
Въ двадцать лѣтъ Маріано былъ крупнымъ дѣтиной атлетическаго сложенія и достойнымъ потомкомъ человѣка, ковавшаго желѣзо съ разсвѣта до поздней ночи въ уголкѣ далекой Испаніи. Одинъ его пріятель, молодой англичанинъ, прочиталъ однажды въ честь его страницу изъ Рескина. «Пластическое искусство носитъ по самому существу своему атлетическій характеръ». Больной человѣкъ, полукалѣка можетъ-быть великимъ поэтомъ или знаменитымъ музыкантомъ, но чтобы быть Микель Анжело или Тиціаномъ, надо обладать не только избранною душою, но и крѣпкимъ тѣломъ. Леонардо да Винчи ломалъ руками подковы; скульпторы эпохи Возрожденія обрабатывали своими титаническами руками огромныя глыбы гранита и вдавливали рѣзецъ въ твердую броизу; великіе художники были часто архитекторами и сдвигали съ мѣста огромныя глыбы… Реновалесъ задумчиво выслушалъ слова великаго англійскаго критика. У него самого была сильная душа въ атлетическомъ тѣлѣ.
Стремленія молодости не увлекали его за предѣлы здороваго опьяненія силою и движеніемъ.
