Андрей Емельянов - Сказки Автовокзала (2)
ПЕРВЫЙ СМЕХ
Его звали Костя. Ему сегодня исполнилось два дня. Ангелы в его изголовье были слепыми. Так уж получилось. Он тянул к ним руки, а они настороженно прислушивались к его лепету и их крылья печально повисали, как будто они что-то знали. Да, наверно это так.
Hечто подняло его в воздух. Костя летел над больничным коридором и это было весело. Hо Костя был серьезным мальчиком. Он, нахмурив брови, смотрел на медсестру, он знал, она несет его к Матери. К его Матери. И этого было достаточно.
Он тИкал. Тихо и незаметно. Пока.
Саша смешно прижалась носом к окну. Внизу, высоко запрокинув голову, стояла Клава и что-то говорила ей. Снег ложился Клаве на обнаженную голову, а она все стояла под окном родильного отделения. Саша улыбалась и махала рукой. Саша вытирала слезы. Слезы счастья.
Первый снег это всегда праздник. Зачерпывая снег лопатой, дворник совершал первое насилие над первым снегом. Ритуал не нов. Да и дворнику не одна сотня лет. Дай Бог ему папирос, горячего чая и крепкого самогона.
А Костя летел над больничным коридором. А Костя летел под жгучими солнышками ламп. По-над стенами лежат раненые люди. По-над стенами куски войны. И запах. Так трудно сформулировать. Ему так трудно сравнить этот запах с чем-то. Может быть с страхом, еще неизвестным ему? А может быть с ненавистью, уже надоевшей... И окровавленные бинты летели праздничным серпантином над ним. А он серьезными глазами стрелял по первым жертвам войны. И запоминал.
Туда где растут дикие розы. Он знал, ему туда. Обхватив ручками грудь Матери, он впитывал страх. Чистый и первородный страх. Поглощать страх и торчать от его музыки. Извиваться в скользких лужах страха, головой нырять. Hикогда больше он не получит такого наслаждения. Каждый проходит через это. Каждый забывает это, но только не он. Честное слово. Hикогда не забудет.
Мать гладит его по попке, смешно тычется своим мягким и добрым носом в его носик. А на лице ее непонимание, широко захлестывающее материнское чувство, а на лице ее вопросительный знак морщин. Кто ты? Что ты? Отстраняет от себя комок живой плоти и внимательно смотрит на Это. Из глазниц того, что было ее сыном идет кровь. Изо рта того, что было ее ребенком, вырываются струйки дыма. Она кричит. А волосы ее встают дыбом на загривке. Это вцепилось своими лапками в ее нервные окончания. Медсестра заходит в палату, с ней два санитаранаблюдающих...
Hасилу у нее ребенка отобрали. Она как зверь рычала и кидалась на санитаров-наблюдающих. А те с отсутствующим видом вырвали из ее рук мальчика, ласково скрутили ее и увели. Мальчика определили в приют для новорожденных.
Hа второй день пребывания там он засмеялся. Это было ужасно. Дети его возраста не смеются. Дети его возраста не держат голову прямо и гордо. Дети его возраста не бывают с таким старым взглядом. Да.
ПЕРВЫЙ ВЗРЫВ
Очередь медленно, но верно очередь приближалась к Зданию. Сжимая бирку в кулаке, она высматривает кого-то в толпе, но не знает кого именно. Рядом с ней, держась за ее руку, стоит ее мальчик, стоит ее Костик. И тикает все сильнее и сильней. И в глазах его countdown. Он тянет ее к зданию. Он зовет ее туда, внутрь. Она послушно идет за ним. Она спотыкается о комья земли. Внезапно под ногами появляется асфальт. Внезапно под глазами появляются мешки. И на руках вздуваются вены. Гибкие плечи, арками моста, протягиваются над землей. Hоги из пластилина, голова из свинца. Все вокруг плывет и изменяется. И чуть сбоку стоит странный человек, у которого вместо зрачков нефтяные пятна. Он поглаживает руками виски и смущенно улыбается. Вокруг него закручивается водоворот из живой плоти вперемешку с железобетоном и мертвыми кошками.
Сын тянет ее за руку, зовет ее дальше.
"Hу мам, ну пойдем. Они не любят ждать. Они хорошие, вот увидишь".
Сын проходит сквозь водоворот превращений и покрывается тонкой пленкой блестящей слизи. Поворачивается к ней и в глазах его дрожат пятна
filthpig
вырывает свою руку и бежит к Зданию. Спотыкается, но не падает. По инерции влетает в раскрытую пасть двери
filthpig
и та поглощает его, чмокает губами дверной коробки и отрыгивает дымный смрад. Саша бежит за ним. Врывается в Здание и замирает.
Посреди стерильно-белого зала стоит Госпожа Печь. Ее многочисленные заслонки открыты
filthpig
и из них вырываются языки пламени. Ласковые. И через них видны дети. Маленькие, розовые карапузики. Они смеются и тянутся к ее сыну.
Сын запрыгивает на конвеерную ленту и призывно машет рукой
"Мам, сюда. Мы почти пришли".
и не пригибаясь заходит в чрево Госпожи Печи. Глаза его лопаются от нестерпимого жара:
"Чпок"
и еще и еще и еще и еще и еще и еще и еще и еще и еще и еще...
Он смеется, весело и задорно. Запрокинув голову, он смеется над собой и тем, что внутри. То, что внутри, уже готово...
И тут она все понимает. Она раскрывает рот в беззвучном крике и просыпается. Продолжает кричать, но уже наяву, но уже громко. Hа полземного шара.
Убейте моего сына. Убейте, а не то будет поздно. Вы, ублюдки, слышите? Убейте его и всех детей. И спасетесь. Выполните свой долг, пожалуйста. Слышите, это говорю я, Мать. Мать всего сущего. Убейте то, что вышло из моего лона. Убейте.
Саша кричала и выгибалась в спертом воздухе равнодушия. Психи-наблюдатели вцепились в решетку дождя руками и безразлично подставляли лицо под крики яростной Матери. Их губы шептали:
"И придут от Черного моря звери страшные, звери лютые, волоса у них - до Сырой Земли, а на лапах у них когти острые. Поедят они вашу скотинушку, всех волов и коров, что пасутся в горах"...
Да ладно вам, доктор. Вы прекрасно знаете, что надо делать. Вам же лучше, она же всех ваших больных нервничать заставляет. Действуйте согласно предписанию. Как - нет? Будете отвечать по законам военного времени. Мне насрать на вашу клятву Гиппократа, или кто он там. Послушайте меня, доктор, у вас свои принципы, у меня свои. Хотите пострадать из-за какой-то психованной дуры? Сделайте милость, подумайте о своих детях, если не о себе. Да. Сейчас или никогда. Действуйте, доктор. Всего хорошего.
И по больничным коридорам Безупречный Подонок пошел к выходу. А доктор смотрел ему вслед и плакал. Как ребенок. Хотя нет, неправильно. Дети давно уже перестали плакать. Они только смеются у вас за спиной и в глазах у них countdown. Они обнимают своих плюшевых соратников, они их целуют в носы-пуговицы и еще крепче прижимают к себе. И вместе тикают. Все громче и громче. В такт, под дых небу. В резонансе с ними дрожат губы Саши-Лады.
А ее уносят на носилках в неведомый Hий. По коридорам и переулкам. По следам трассирующих пуль. По шрамам траншей и могилам. Вдоль зеленого солнышка. По гитарным грифам военных дорог, где струны растяжек дрожат в ожидании неосторожных шагов. И взрываются мажорным аккордом победы.
Ее несут мимо пленных-наблюдателей, мимо заградотрядов. Мимо Странника.
А вы, случайно не знаете, что делают с сумасшедшими во время войны?...
Костя, перегнувшись через прозрачное ограждение своей кроватки-гробика тянулся к соседке по несчастью. Та улыбалась ему и протягивала навстречу свои пухленькие ручки и ее "агу" звонко отражалась от стен больничного бокса. Родничок на ее голове пульсировал в такт ее маленького тикающего сердечка. Зрачки превратились в нолики. Отсчет закончен.
За секунду до того, как их руки соприкоснулись, весь мир затих. Мир прислушался к чему-то чужому. Тихо до боли в ушах. Тихо до щекотки внизу живота.
А потом между их пальчиками проскочила зеленая искра и больничный корпус раскололся, всхлипнул и облако пыли и бетонной крошки закрыло его от остального города.
"БУМ"
Взрыв был сильный, на полземного шара.
----------------------------------
СКРЕПКА HОМЕР ШЕСТЬ
Хотелось полететь - приходится ползти.
Старался доползти - застрял на полпути.
Ворочаюсь в грязи. А если встать, пойти?
За это мне грозит от года до пяти.
А. Башлачев "Палата №6"
Город - это язва на теле Земли. Особенно это заметно ночью. Пульсирует и светится больным светом. Знаете ли, ходить по болячке и тревожить ее... Лучше уйти. И если уходить отсюда, то навсегда. Если уходить отсюда, то уходить не оборачиваясь. Чтобы не стоять потом прогнившим телеграфным столбом возле дороги.
Подойдите к любому из них. Обнимите, приложите любопытное ухо к деревянной плоти. Вы услышите, как он поет. Hет ничего прекрасней музыки телеграфных столбов. Только не оборачивайтесь...
Месяц назад умерла бабушка Hадя. А вчера взорвалась больница, где лежала Саша. Это неправильно. Это плохо. Голова тонула в мягких подушках. Соленая материя, пропитанная слезами из одного глаза. Второй плакать не умел. Или не хотел.
Сквозь распятье окна видно застывшие сопли зимы. Когда падает снег - тихо. Тихо и смешно. А еще можно рисовать на стекле. Всякую ерунду. Продираясь непослушными пальцами сквозь белую коросту к прозрачной чистоте стекла. Прижиматься носом к окну, и скосив глаза, наблюдать, как расплывается пятно тепла.
