Сергей Романов - Байки о любви, семье и теще
Одиночество привело к бессоннице. Бессонница к повседневному раздражению. Раздражение в выпивке. Но и водка не помогала. Чем больше пил Подберезкин, тем больше скабрезных сценок вертелось в его голове. Вот она медленно снимает блузку, лениво перешагивает через упавшую на пол юбку, призывно тянет вниз колготки.
Однажды после третьего стакана, он придвинул к себе телефонный аппарат и, глядя в рекламную газетку, неверной рукой с третьего раза набрал номер. "А черт с ними, деньгами, - мелькнуло в охмелевшем сознании, - На сотню-другую не обеднею. Раз в недельку можно и потешиться".
- Алло, дорогой? Как тебя зовут?
- Стасик.
- Стасик, милый, у нас такая широкая и нежная кровать, - собеседница сразу взяла с места в карьер.
- Нет-нет, - возразил он, - Мы на сеновале. Нет, в огромном стогу в чистом поле.
- В стогу? Я рада? Чувствуешь, как я сдуваю с твоей груди соломинки.
Подберезкин налил себе ещё полстаканчика.
- Не стоит сдувать соломинки, - не поднимая с подушки головы, он громко выпил горькую.
- Ты пьешь для храбрости? - спросил абонент-любовница, - Не спеши, ещё не время. Еще лишь половина десятого вечера...
"Всего лишь половина десятого", - мысленно согласился с собеседницей Станислав Викторович и постарался побороть нахлынувший приступ сонливости.
- Как ты выглядишь? Какие у тебя волосы, грудь? - зевая спросил он, уже готовый водворить трубку на телефонный аппарат. Желание заниматься сексом по телефону улетучивалось с каждой секундой.
- Грудь? О, одна больше другой, - она засмеялась, - У меня высокая, стоячая грудь третьего размера. Тебя устраивает, милый. Без силиконов. И волосы цвета стога, в котором мы сейчас начнем барахтаться. Обними же меня крепче. Крепче, ещё крепче!
Стасик, закрыв глаза, обнимал подушку. Ее волосы цвета стога становились еле различимыми, а затем и вовсе растворились в душистом сене. И он уснул на её упругой безсиликоновой груди...
Когда он открыл глаза, в щели зашторенных окон заглядывали солнечные лучи. Большая стрелка часов приближалась к восьми утра. Откуда-то щебетал женский голосок. Трубка телефона лежала рядом.
- У нас с тобой, милый, все будет хорошо. Все будет хорошо. Хорошо, хорошо...
Лицо Станислава Викторовича покрылось холодным потом. Он схватил трубку и резким движением забросил её на аппарат.
К вечеру пришел счет за переговоры. На цифру в квитанции было страшно смотреть.
2000 г.
ПОВОД ДЛЯ ЗНАКОМСТВА
Она вошла в первый вагон на Курской. Алька увидел её в зеркало заднего вида ещё на перроне. Достала книгу и села в уголочке, аккурат под схемой столичного метро. Ноги от груди, волосы до груди, а сама грудь вот-вот блузку разорвет. Такая фифа!
Машинист Павел закрыл двери, тронул состав. Он тоже обратил внимание на припозднившуюся пассажирку. И не боится же в полночь одна ездить.
- Эх, с такой бы познакомиться, да после смены по ночной Москве гулять до утра, - сказал Алька и, приоткрыв дверь кабины в салон жадно посмотрел на незнакомку. В мыслях он даже загадал, если девушка едет до конечной станции, то обязательно выйдет из кабины и что-нибудь скажет. Этакое. А что он скажет, этакое?
Курская. Бауманская.
- На Электрозаводской выйду и что-нибудь скажу, - вслух сам себя уговаривал Алька.
- А что ты ей скажешь? - улыбнулся Павел
Алька дернул плечами:
- Пока не знаю.
- Для знакомства повод нужен, - со знанием дела рассуждал Павел, - А повода у тебя нет. Значит, повод нужно найти. Вот в течение перегона и ищи повод.
- До Электрозаводской? Ты бы ещё десять секунд дал на раздумье.
- А я уже нашел. Может быть разыграем маршрутную сцену?
Помощник машиниста расплылся в улыбке:
- Ну, конечно, выручай, Павлуша.
Электрозаводская. Стоп машина. Дверь из кабины резко открывается и два метрополитеновца в фирменных кителях направляются к месту, где сидит девушка. Остановились около схемы, принялись размахивать руками.
- Ну я же говорил не по той ветке поехали! - схватился за голову Павел.
- Понятно, что не по той. - Соглашался Алька, - Надо было ещё на Площади Революции переводить стрелки.
- Надо.
- Девушка, - обратился Алька к незнакомке, которая, ничего не понимая, следила за разговором двух машинистов, выскочивших из кабины. - Вы не подскажете, Щукинская по какой ветке?
- Щукинская? - переспросила она, не отрывая взгляда от петлиц на Алькином мундире, - Это в другой стороне.
- А вы до какой станции? - наморщив лоб, спросил Павел.
- Я? До Щелковской.
- Ну что задом сдавать или доехать до конечной и там развернуться? Вслух рассуждал Алька, - Сколько ещё до конечной? Раз, два, три, четыре, пять...
Девушка прислушивается к разговору машинистов, зрачки в её глазах расширяются, брови изгибаются и ползут под соломенную челку.
- То есть, как развернетесь?
- Поздно уже разворачиваться, - бросает Павел и бежит в кабину, Сзади слудующий поезд подпер.
Алька бежит за Павлом.
Электрозаводская, Семеновская, следующая Измайловская. Надо что-то снова предпринимать.
- Не сработало! - печалится Алька.
- Перчатка! - бросает Павел, разгоняя состав.
- Точно! - Алька хватает трехпалую рукавицу, надевает её на щетку с длинным древком. Затем, открыв окно кабины, выталкивает искусственную руку наружу и высовывается сам. Стучит "мертвой рукой" на палке что есть силы в окно рядом с девушкой. Она поворачивает голову на стук и её лицо охватывает ужас. В это время головной вагон выскакивает под яркий свет Измайловской.
- А-а-а! - слышится из вагона.
- Сработало! Беги успокаивай, - в улыбке обнажает желтые прокуренные зубы Павел. - Теперь все зависит только от тебя. Понежнее, понежнее будь...
Алька срывается с сиденья и несется в вагон.
- Вам плохо? Что-то случилось?
- Там... там, наверное человек под поезд попал?
- Человек? Мы никого не видели.
- Он в окно стучал. Я отчетливо видела его руку! - её глаза с мольбой смотрят на Альку. - Черная такая рука!
- Да вам привиделось. Устали, наверное за день. - Он протянул ей руку, - Пойдемте в кабину. Чего вы здесь одна?
Она протянула ему дрожащую ладонь, медленно поднялась с сиденья.
- Спасибо. Мне, действительно, что-то не по себе.
Измайловский парк, Первомайская.
- Вам на следующей выходить, - напоминает Алька, - Я бы вас проводил, но работа. Еще целый час до конца смены.
- Да-да. - Соглашается она и вдруг отваживается задать вопрос, - А можно я с вами на Щукинскую? А то мне после той руки одной дома не по себе будет.
- На Щукинскую, - незаметно кривит улыбку Павел, - Ну отчего же нельзя! Поехали...
... В три часа ночи Алька подвел незнакомку к дому. Впрочем, почему же незнакомку? Светланой её звали.
У Светланы он и остался. А куда ж деваться? Метро-то уже закрыто...
2000 г.
ПИСЬМО ЗЭКА СУДЬЕ
Вот уже прошло три месяца, дорогая Вера Ивановна, с того дня, как мы виделись с вами последний раз. И хотя за преступление, совершенное мной в уголовном кодексе существует значительная "вилка" от трех до восьми, на последней нашей встрече вы влепили мне на всю катушку. Но я нисколько не обиделся, и мое почитание к вам меньше от этого не стало. Сам виноват.
Здесь, на неуютном севере, я часто вспоминаю ваш теплый приглушенный голос, когда вы читали приговор, ваши недвусмысленные взгляды, которые вы направляли в мою сторону в ходе обвинительной речи прокурора. Да, милая моя Вера Ивановна, я вор-рецидивист, но и вору не возбраняется право на личные чувства.
В ходе судебного процесса вы спрашивали меня, правда ли, что я напоил охранника мехового магазина водкой со снотворным? Так ли было дело, когда я, не найдя ключей в карманах уснувшего сторожа, подломил дверь в подсобное помещение, где хранились шубы, воротники и шапки? Вы справлялись, были ли у меня сообщники? А я, завороженный, любовался вами и отвечал невпопад, нисколько не думая о последствиях. Теперь-то понимаю, что отделался бы не восьмью, а тремя-пятью годами, если бы не был в вас влюблен.
Таких женщин как вы, я никогда не встречал - красивых, отзывчивых, понимающих чужую беду. С каким вниманием, каким интересом вы слушали меня, когда я отвечал на ваши вопросы! Я даже хотел, чтобы этот процесс никогда не прекращался. Боже мой, как мило было видеть, как вы закусываете губки, как поправляете за ухо выбившуюся прядь волос, как подносите пальчик к лицу, требуя тишины в зале суда, как мило улыбаетесь, разговаривая с коллегами заседателями. Я даже на какое-то время забыл о зловредном прокуроре, который, брызгая слюной, требовал самого строгого наказания. И хотя он добился своего, но - наивная простота! - не смог сломить меня. А все потому, что меня грела любовь. К вам, милая Вера Ивановна. Только к вам!
Вы заметили, наверное, что я отвечал на все даже самые провокационные вопросы чисто механически, словно находясь под гипнозом. Мой адвокат-защитник однажды даже чуть было мне не врезал оплеуху за неправильный ответ. А все потому, что в это время я старался угадать, что за одежда у вас под судебной мантией? Белая блузка ли с короткой юбкой, или строгий костюмчик? А как хотелось бы вас увидеть в облегающем вашу фигуру платье от какого-нибудь известного кутюрье!
