Неизвестно - Дневники
— Козлы!
Мы обернулись. В полкилометре — особенно отчетливо можно было разглядеть их желтовато-бурые бока — паслось три козла. Аншарипов прицелился из карабина и выстрелил. Козлы пошли в горы крупными прыжками. Мы углубились в ущелье. Камни были темные. Дорогу несколько раз перебегали “кекли-
35
ки” — горные куропатки. Выстрелишь в них,— они бегут, а не летят, по камням вверх. Подстрелили одну.
Мимо двух глинобитных домиков охраны мы въехали в Сухо-тинскую долину. Вправо, совсем невдалеке, гуляли козлы,— штук по пять-шесть, несколько стай. Мильченко объяснил, что ехать туда нельзя, так как [нрзб.] места. Мы пошли дальше по долине. Бурый голец, изредка полынь, а по бокам кусты высокой желтой травы украшали долину. Она была ровна, как степная дорога, с той разницей, что автомобили не поднимали по ней пыли. Вправо паслись два козла. Мы не спеша сложили с машины вещи, осмотрели ружья и поехали. Они вздрогнули,— так же, как и мы,— и пошли. Казалось, что догнать их безнадежно, настолько бег их был стремителен. Они делали прыжки,— один за другим,— словно при замедленной съемке, настолько прыжки их были длинны. Однако мы приближались. Самка взяла правее, детеныш шел влево. Аншарипов привстал и, держа ружье над стеклом, выстрелил. Козел перевернулся,— показав брюхо, белое, и тонкие ножки. Его дорезали.
Мильченко, превратившийся в строгого человека, велел нам ехать влево с тем, чтобы он гнал нам козлов справа. “Берегитесь высокой травы,— сказал он,— и в горы не углубляйтесь, проезда там нет”. Возле кургана мы увидали дрофу, однако бить ее не стали, так как Аншарипов торопился к козлам. Нам мешали камни. Козлов было много,— и чем дальше, тем больше. Но следы горных потоков мешали нам. Козлы цепью уходили в горы. Спугнув несколько стай, пытаясь пробраться по камням, мы вынуждены были возвратиться. Вторая машина уже завтракала. Пища была хмурая. Солнце припекало. Женщины говорили, что пора возвращаться. Я тоже был склонен к тому же. Шофер Аншарипова заявил, что без козлов он не поедет. Шел разговор о том, что козлы, покормившись, ушли обратно в горы. Перед отъездом решили съездить вправо,— без особой надежды на успех, так как вторая машина уже уходила там. Поехали. Вскоре увидали козла. Надо было не допустить его до “прилавка” горы. Козлы имеют способность перерезать машине дорогу. Значит, надо было лавировать так, чтобы не допускать их “до перерезу”. Машина шла то вправо, то влево. Мы стреляли, но либо осечки, либо промах. Аншарипов горячий — руки у него трясутся — и он все мимо. Мусрепов спокойнее — и ему удалось уложить. Подъехала наша машина. Посмотрели козла, и машины разъехались. Вскоре мы под-
36
няли большое стадо. Опять пропускали самок, выбирали рогачей. Я, от волнения, не мог разобрать, кто рогач, кто самка,— вернее, разбирал, но мне оба казались и ценными, и недоступными. Опять выстрелил Мусрепов. Рогач упал,— сверкнув белым брюхом и необыкновенно тонкими ногами. “Иванов,— прыгайте, а то утеряем”,— крикнул он. Я спрыгнул. Машина круто повернула и понеслась вправо. Охота представилась мне в более отдаленном виде, на желтой равнине, под палящим солнцем, делающим равнину какой-то и без того плоской,— и легкой в то же время, акварельной [нрзб.]. Желтое поле. Козлов не видно.— Я, к сожалению, забыл бинокль. По полю двигаются машины. Вот они сошлись, остановились,— и опять пошли. Козел возле меня умирал. У него клокотало в горле, глаза закатывались. Я выстрелил ему в сердце. Выступили синие кишки. Он умер, вздрогнув. По-разному рождаются животные, но смерть у всех одинакова. Подъехали охотники. Мне несколько раз казалось, что козлов гонят ко мне,— я даже ложился. Охотники были возбуждены. “Еще убили двух!” Возле машины, к которой подъехали мы, лежали козлы. Все теперь были удовлетворены <...>. Бензину было мало. Мы с грустью оставляли долину. И уже приближались к выезду, когда увидали стадо козлов. Это были молодые. Они смотрели на нас. Мы ринулись. Объехали. Козлы кинулись в степь. Я выстрелил,— и перебил ногу. “Вот чего я ждал!” — воскликнул Мильченко. Мы погнались было за остальными, но так как подстреленный убегал, то мы его догнали,— и я застрелил его. Мимо постов мы проехали с осторожностью,— оказывается, удостоверение мне было выдано на право убить одного козла для чучела.
Ущелье пылало. Все казалось розовым,— в особенности, когда мы выезжали из ущелья. Затем легли возле плетня. Тек арык. Казахская женщина поставила нам самовар и принесла пиалы. Мильченко жарил шашлык. Поехали, жара не смолкала. В Чилике доставали бензин,— обманно. В продмаге барышни смотрели на нас с любопытством нескрываемым. В МТС сказали, что едем из Джаркента. Затем направились к Иссыку. Опять — ночь, ухабы.— Около 10 часов шофер Аншарипова сказал, что дальше ехать не может. Поставили машины, разложили козлов, чтоб не протухли, Тамара предлагала вернуться. Уснули. Шофер так устал, что спал, сидя на сидении,— и во сне зажигал фары и гудел. Вот было бы дивно, кабы он дал задний ход: мы спали как раз у задних колес.
37
18/VIII.
Заехали в с[еление] Иссыке к родственникам Мусрепова. Там уже ждала наша удивительная голубая машина и возле столба козлик, приготовленный для “бешбармака”45. Голубую машину нагрузили козлами, и она отправилась в Алма-Ату. Мы подъехали к концу дороги, от которого должен был начинаться подъем. Стояло много машин. Усердно торговала палатка Госторга, над которой развевалось красное полотнище с надписью “Гастроном”. Мы углубились по тропинке. Дорога легкая, тень. Незаметно,— обсуждая вчерашнюю охоту,— дошли мы до пригорочка, за которым покоилось озеро. С пригорка катились пьяные — рядом с водопадом, словно озеро было из вина. Мы стали подниматься: “Сказка!” — воскликнул Аншарипов и вывел нас к Малому озеру. Среди скал лежало со двор голубое озерко. Это было хорошо. Мы поднялись еще на пригорочек. Лошади, пыль, волокли вниз бревна. Где-то пели. Пригорок зарос колючками и остатками бутылок. Точно, озеро великолепно! Оно голубее неба, неподвижно. В щель, между горами, виднеются белки. Ели поднимаются почти от самой воды. Гор множество. Тишина прерывается пением. Пологие обрывы. “Между Балхашем и Иссык-Кулем идет подземное сообщение,— сказал Аншарипов,— да и здесь откуда появляется вода?” Но вопрос был праздный, потому что всем было известно, что вода в Иссык идет из ледников. Мусрепов стал доказывать, что Иссык значит “Эссык” — дверь. Дверь в чудо. Он тотчас же решил вставить Иссык в “Амангельды”. “Спустить по водопаду офицеров что ли? Или расположить [возле него] лагерь Амангельды?” Аншарипов, купаясь, рассказал, что здесь от землетрясений частых происходит самоселекция растений. Полежали возле бревен,— ибо все остальное было занято пьянствующим русским населением,— и возле водопада, каскада, вернее, с его горными камнями и белой пеной,— вернулись вниз. (Вода пробуравила камень и то останавливалась, то скручивалась.)
В селении ели “бешбармак” и пили кумыс. Ковры были постелены возле дома. От зрителей хозяева загородились ящиками, пустыми. В тощем граммофоне игрались уйгурские песни. Меня называли “аксакалом” и удивлялись моим сигарам. Выпили изрядно, потому что снимались очень веселыми, а когда поехали, то шофер Аншарипова чуть не вкатил нас в поток, под откос. Машина затарахтела, но остановилась. По дороге мальчишки продава-
38
ли арбузы. Ночью на дороге увидали раненого уйгура. Я осветил его своей лампочкой. Он лежал на спине. Маленькое лицо его было измято, из рта текла кровь. Мы подняли его. Затылок его был раздроблен. Странная прическа — немецкая — “бокс”. На ногах тапки. Рваные штаны. Документов не было. Хотели везти в город, но ограничились тем, что положили его в канаву [нрзб.]. Аншарипов хотел позвонить в Кр[асный] Крест и даже заметил № столба и километраж, но едва ли он позвонил.
19. [VIII].
Отдыхали и ели “бешбармак” из козлятины у Мусреповых. Разговор шел о раскопках.
20. [VIII].
Смотрели музей. Музей построен по принципу — “Покажи все, чтоб человек сразу окончил университет”. А в общем,— нагромождено великое множество всяческой дряни,— вплоть до моего портрета. Скучно и неинтересно. Прочел обвинительное] закл[ючение] о троцкистах. Как эта сволочь существовала? Ужасное человеческое падение! И как мы их не видели?
21. [VIII].
Лукницкий с женой уехал в Кыченский район. Жена бодрится. Мы направились к ледникам. Шли долго — пять часов, и уже у самого перевала Тамара отказалась идти. Отдохнули. Завернул какой-то молодой человек с сеткой,— ловит насекомых, но, постеснявшись, или вернее, нисколько не интересуясь беседой со мной, ушел, успев сообщить только, что здесь по утрам прыгают [нрзб.] козлы и что где-то рядом стоят замаскированные палатки Ак[адемии] Наук. Насчет палаток, наверное, врет. А м[ожет] б[ыть], действительно их замаскировали. Обратно — весьма усердно любовались пейзажами. И точно,— ели здесь как на подбор, расставлены без тесноты, со вкусом, то группами, то в одиночку,— даже пни, старые и без щеп,— стоят весьма красиво. К тому же уходило солнце и пейзаж улучшался. Тропинка мягкая, без камней, воздух отличный...
