Неизвестно - Александр Поляков Великаны сумрака

Нравственно ли это было? Мучила ли Георгия Порфирье- вича совесть? Прежде, по молодости — кадетской, благород­ной — непременно замучила бы. Но перейдя офицером в кор­пус, столкнувшись с нигилистами-террористами, в крова­вом мятежном упоении сорвавшимися с цепи, всегда бью­щими в спину, подло, исподтишка, он изменил мнение, он изменился сам. Так меняется солдат от боя к бою.

А это была война — без всяких сомнений. Жестокая, безжа­лостная. Ее начали революционеры, и отступать они не собира­лись. Бомбисты упрямо шли к цели: через убийства многих и многих, и главное — через смерть православного Государя дос­тичь дерзкой мечты — республики, парламентской говориль­ни, где каждый шельмец только и думает в горделивом ослепле­нии: а не пора ли и ему поправить страной? (Ужас: столько кро­ви для такого в сущности пустяка!). Но не одолеть врага лишь в открытом сражении. И в тыл, в штабы всегда засылали лазут­чиков; ползли осторожные пластуны, перехватывались сек­ретные донесения и пакеты, разгадывались хитроумные шиф­ры — дабы знать, чем дышит противник, что затевает, куда на­правляет удар. Это было для Георгия Порфирьевича, как откро­вение. И с тех пор он особенно крепко жал руку начальнику «черного кабинета» Антону Ивановичу Лидерсу, придумываю­щему новые устройства для вскрытия подозрительных писем. Читать чужие письма дурно, кто ж не знает. А добыть, распеча­тать конверт с тайной вражеской, злокозненной—доблесть.

К тому же революционеры всегда наступали. Правитель­ство оборонялось. Этому Судейкин положил конец.

Бунтовщики внедрили в III Отделение своего шпиона Ка- пелькина, он начал внедрять в их подполье своих людей. Они готовили покушения, он готовил аресты. Они кричали, что это провокация, он отвечал тем же: это вы, господа, провока­торы — толкаете простодушный народ на пугачевщину, что­бы он порушил то, что сам же творил почти десять веков. (Это про русское царство). Не унимались: бедно живет крестья­нин, дети ползают по земляному полу. Инспектор играл жел­ваками: вам бы, молодым, и ринуться в деревни, в артели сбиться, и не книжки богохульные подсовывать, а полы де­ревянные у мужиков стелить. Ну, к примеру. Эх, не пойдете. Поскольку дело-то негромкое, каждодневное, и славы не при­несет. Никакого подвига, никаких «алтарей свободы», «идеа­лов», «праведного мученичества». И карьеры никакой. Да, да, страшной, кровавой, но — карьеры. Мгновенной причем.

Судейкин покосился на Дегаева. «Карьера. Непременно клюнет! Вся семейка у них такая. Дух тщеславия.»

— Разумеется, вашего братца Володю я отпущу от себя, — с деланной рассеянностью произнес подполковник. — Толь­ко мы с вами должны.

— Что — должны? — заерзал на стуле штабс-капитан.

— Мы должны, — почти заговорщицки улыбнулся жандарм; сделал актерскую паузу и продолжил: — Должны встать во главе революционного движения России. Вы — во главе под­польного, я — надпольного, если так можно выразиться.

Откуда-то наплыли тучи, с Сены потянуло зябким ветром. Тихомиров не замечал холода. С напряженным вниманием, перемешанным с брезгливостью, точно ему снова предлага­ли съесть мышь, он слушал предателя, стараясь не пропус­тить ничего.

«Довольно! Я не могу. Вот полицейский отвернется, и я выстрелю в эту гадину. Прыгну в конку. И — все, все! Бедная Вера.»

Но он не стрелял. Кошмарная исповедь продолжалась.

Предложение инспектора секретной полиции потрясло Де­гаева. На третий или четвертый день подполковник почти бе­гал по кабинету, озаренный вдохновением, не уступая в актер­ской игре великому Андрееву-Бурлаку в его лучших ролях.

Выходило, что Судейкин был одинок в жандармских кру­гах, как Дегаев был одинок в революционном подполье. Ни одного, ни другого не пускали на первые роли, которые они давно заслужили. Поэтому и следовало соединиться. Воз­действуя, с одной стороны, на правительство, с другой — на революционеров, они многое сделают для развития России.

Пока же, к несчастью, все добрые порывы инспектора пре­секаются. Он не очень-то верит министру внутренних дел и директору Департамента полиции, которые не дают возмож­ности попасть Судейкину к Государю — с превосходным пла­ном по искоренению крамолы; этот граф Толстой, этот фон Плеве — ничтожные завистники, самовлюбленные бездар­ности, считающие подполковника обычным парвеню. Вот почему он так надеется на Дегаева, деятеля умного и сильно­го. Несправедливо, когда соратники, не способные поднять­ся до новых идей, держат его в черном теле.

— Я хочу поручить вам, Сергей Петрович, — жарко за­шептал на ухо народовольцу Георгий Порфирьевич, — сфор­мировать отряд террористов. Да-да, не удивляйтесь! Об этом отряде должны знать только мы с вами.

— Террористов? Как же?.. — вскинулся Дегаев. — Вы же боретесь с ними.

— Ах, какой вы недогадливый! Тайный отряд. Под вашим контролем. И вы устраиваете покушение на. На меня! — широко улыбнулся Судейкин. — При этом небольшая рана не повредит. Я выхожу в отставку. И тогда — снова ряд те­рактов.

— К чему это?

— Как к чему? —пожал плечами инспектор. — Все просто: правительство напугано, Государь волнуется. Ушел Судей- кин, и революционеры опять подняли голову. Куда пойдут? Да ко мне, к единственному спасителю. Вернуться попросят. И я вернусь. И уж, поверьте, запрошу у Царя чего душе угод­но. На место Толстого попрошусь, в министры.

— А я? — неожиданно для себя спросил Дегаев.

— Вы? Так уж. Товарищем министра внутренних дел ста­нете. Я сумею убедить Государя в вашей необходимости. А вообще-то.

Подполковник снова зашептал, с опереточной игривос­тью оглядываясь на дверь.

Он ценит Дегаева, а посему предлагает ему план совмест­ного тайного управления Россией — ни больше ни меньше. Постепенно Судейкин делается диктатором. Разумеется, штабс-капитан — его правая рука. Вместе они будут заправ­лять всеми делами, и уж тогда — Царь, министры, революци­онеры, даже Победоносцев окажутся в их распоряжении. Кукловодам лишь остается дергать за ниточки.

«Боже мой! — заклубились сладкие, давно чаемые грезы в горячей голове члена Исполкома. — Как жаль, что нас не слышит маменька! Она верила, что у меня сложится необыч­ная жизнь. Кажется, сбывается.»

На пятый день фантасмагорических бесед он дал согласие на сотрудничество. Тотчас же к нему привезли жену; в камере накрыли роскошный стол на два куверта. Был сочельник. Меж­ду сменой блюд Дегаев написал прошение — о зачислении на службу в охранное отделение с окладом 300 рублей в месяц.

Ему устроили побег. Штабс-капитан покатил по стране — вроде бы собирать боевые силы, приводить в порядок про­винциальные кружки.

Неужели, неужели свершилось: после ареста Веры Фиг­нер он сделается по сути владыкой революционной России! Как же славно они с инспектором придумали: учить уму ра­зуму опытных партийных деятелей, привлекать новых, по мере необходимости раскрывать и уничтожать организацию по частям, и тут же руками (бомбами, кинжалами) террорис­тов устранять мешающих Судейкину лиц из высшей адми­нистрации. Получилось нечто неслыханное в истории рево­люций. Круг замкнулся. Охотник становился творцом до­бычи. Все радикальское подполье отныне было в руках ох­ранного отделения, которое ловко руководило им, даже цен­зурировало нелегальную печать. Решили возобновить изда­ние «Листка «Народной Воли».

У Тихомирова потемнело в глазах. Достал из кармана мя­тую газету.

— Так это. Это. Тоже дело рук Судейкина? — тыкал «Ли­стком» в искаженное страхом лицо предателя.

— Да. Инспектор дал деньги. Все статьи он правил сам.

— Ужас. Какой ужас! — вышептал Тигрыч одними губа­ми. — Ты ему сказал, что силы «Народной Воли» истощены?

Дегаев молча кивнул.

«Вот оно что! Теперь понятно, почему вдруг прервались пе­реговоры с Николадзе. Надеяться не на что — они не возоб­новятся. Зачем говорить с поверженным противником? Ему надо просто диктовать условия. Как жаль, что никого не вытащили из тюрьмы.»

Больше в центре Парижа они не встречались: Лев боялся, что не совладает с собой и просто убьет негодяя, попадет в полицию. А выведал он у Дегаева еще не все.

Они бродили в окрестностях Морнэ, порой поднимались в гору, и Тихомиров думал: а не пойдет ли штабс-капитан на попятную? Да, он струсил, оказавшись вдали от своего по­кровителя. Конечно, он чувствовал, что товарищи по партии начинают его подозревать, и добром это не кончится.

А если это минутная слабость, и страх пройдет? К тому же, как выяснилось, Судейкин поручил штабс-капитану выма­нить Тигрыча из Франции на немецкую территорию, где иде­олога «Народной Воли» должны были арестовать и доставить в Россию. Но жандарм мог сказать и так: не удастся выма­нить — тогда убить. Разве предатель все откроет?

Дегаеву нужен был лишь легкий толчок, чтобы сбросить Тихомирова с обрыва, схоронив вместе с ним тайну своей измены. Но и Тигрычу хватило бы такого же движения.