Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева
Изначально на женевской встрече настаивали США, Великобритания и Франция. Антикоммунистический мир хотел прощупать послесталинскую обстановку на предмет слабины. Советская сторона приехала подготовленной: она рисовала свою политику большими мазками, предлагая ликвидацию всех военных блоков, призывала к договору о всеобщей безопасности в Европе и выводе оттуда иностранных — американских — войск, требовала решения германского вопроса. Запад такие всеобъемлющие предложения всерьез не воспринимал, и ФРГ все равно уже была частью Североатлантического альянса, но Хрущев остался доволен: их делегация наглядно показала, что в Европе теперь новый, почти симметричный, баланс сил и с ним надо считаться.
Н. А. Булганин, Д. Эйзенхауэр, Э. Фор, Э. Иден
Женева, 1955
[Из открытых источников]
Эйзенхауэр, в свою очередь, предложил план открытого неба — следующий шаг на пути к разрядке. Каждой стороне разрешалось летать над чужой территорией для снимков ее военных объектов. Хрущев воспринял это как попытку узаконить воздушный шпионаж США в Советском Союзе — технические возможности США были, бесспорно, выше советских[391].
Во время встречи Хрущев еще раз предложил разобраться с НАТО и вообще принять туда СССР, раз уж Запад настаивает, что это всего лишь оборонительный союз. Американский президент был обескуражен такой прямотой. «А вы разве просили?» — растерянно удивился он. Хрущев был доволен, что разоблачил западное лицемерие.
Первый секретарь был лично расположен к Эйзенхауэру — оба были лысыми генералами, воевавшими против Гитлера. В делегации был и маршал Жуков, которого Эйзенхауэр очень уважал после их военных встреч. Присутствие Жукова должно было смягчить «буржуазную» сторону в переговорах. Впрочем, по мнению Хрущева, американский президент был слишком «мягким», «зависимым от своих советников», в особенности от госсекретаря Джона Фостера Даллеса с его «слепой ненавистью к коммунизму». Его он считал настоящим архитектором политики США, «ястребом», который никаких «поблажек» СССР не давал, а Эйзенхауэра — «послушным школьником, следовавшим примеру своего учителя».
Хрущев недооценивал, даже не понимал, процессы демократии. Генерал Эйзенхауэр, искренне настроенный на мир и выступавший против усиления военно-промышленного комплекса, слушал Даллеса не потому, что не знал, что делать, а потому, что в США полагается опираться на мнения советников в последовательной системе «сдержек и противовесов» — решения принимает президент, а их потом оценивает парламентское большинство. Хрущев, уверенный, что партия решает все, в Женеве выказывал свою абсолютную компетентность верховного начальника, хотя пока и представителя «коллективного руководства»[392].
На встречах Никите Сергеевичу очень приглянулся «обтекаемый» премьер-министр Франции Эдгар Фор, которого он в шутку прозвал «Эдгаром Ивановичем». Но французские правительства меняются так быстро, размышлял первый секретарь, не стоит уделять им большого внимания. Возможно, он переоценил свои теплые отношения с французами. Министр иностранных дел Антуан Пине потом описал его как «маленького человека с толстыми конечностями»[393], который все время встревал и перетягивал одеяло на себя.
Непосредственный Хрущев считал, что это нужно для пользы дела: Булганин был скучным докладчиком, а Молотов, несмотря на опыт, все время оглядывался на мнение уже ушедшего Сталина. Хотя от непосредственности первого секретаря даже во время «happy hour» — «часа счастья», неформальных встреч за бокалом горячительного — возникали конфузы. У русских нет привычки к «small talk» — ничего не значащему обмену любезностями и разговорам о погоде — и один раз, ко всеобщему потрясению, Хрущев рассказал о скрещивании зебры с овцой. Это было шуткой, но юмор не оценили.
Больше всех он шокировал церемонных англичан. С премьер-министром Великобритании, рафинированным и остроумным аристократом Энтони Иденом — «прогрессивным среди консерваторов человеком» — у пролетария Хрущева складывались вполне дружеские отношения[394]. Сложнее было с министром иностранных дел Гарольдом Макмилланом. В отличие от более родовитого Идена, который свои симпатии и антипатии держал при себе, Макмиллан, наполовину американец, всячески выражал презрение. Как многие выходцы из Нового Света, превозносящие связь со Старым, он трепетно относился к своему классовому превосходству и этого не скрывал.
Высокомерный британский дипломат откровенно и недипломатично в частных беседах задавался вопросом: «Как может этот толстый, вульгарный человек с его свиными глазками и непрекращающимся потоком речи быть царем — претендентом на власть надо всеми этими миллионами людей?»[395] Эти оценки потом передали Хрущеву, и он дома обижался на «буржуазное лицемерие» — улыбаются с ножом за спиной; восхвалял преимущества марксистского мышления — говорим, что думаем, прямо, без экивоков.
Конкретных результатов у встреч не было — их и не ждали, — но снижение напряженности в Европе было налицо. Был даже разговор о визите Булганина и Хрущева в Вашингтон. Пригласили их и в Англию, что Хрущев считал огромным дипломатическим успехом, результатом открытой политики нового СССР.
Кремль добился того, зачем ехал, — делегация продемонстрировала свою приверженность мирному сосуществованию. Когда президент США Рональд Рейган встречался на берегу Женевского озера с генеральным секретарем Михаилом Горбачевым в 1985-м, их последующие соглашения о ликвидации ракет средней и меньшей дальности и другие договоры по ядерному разоружению стали известны как «дух Женевы». Но первый «дух Женевы» — это 1955-й, когда представители четырех стран встретились и договорились встречаться дальше. Тогда советская сторона показала, что в Кремле больше не вожди, а люди, готовые к диалогу.
Хрущев сделал еще одно важное открытие: Сталин настаивал на близости новой войны, но «никакой предвоенной ситуации в то время не существовало, а наши противники боялись нас так же, как мы их. Поэтому они тоже бряцали оружием»[396]. Именно тогда он задумался об образе нового, не устрашающего, а открытого Союза.
В перерывах между заседаниями и «happy hour» Хрущев вывез советскую делегацию осмотреть Женеву в машине с открытым верхом. Кто-то приветственно махал, кто-то не обращал внимания, и, приехав в Москву, первый секретарь поручил отказаться от бронированных ЗИС-115 — кремлевских «гробов на колесах». Стекла дверей там были такими тяжелыми, что только гидравлические домкраты могли их поднять. По мнению Никиты Сергеевича, новым руководителям не пристало прятаться от собственного народа в таких «членовозах». Госавтомобилями стали ЗИС-110 — они же обычные советские такси, когда-то скопированные с предвоенного американского «паккарда».
Хрущев давно шел к такой открытости. Даже во время ближайшей дружбы с Маленковым они не могли достичь согласия по поводу привилегий. «Не то чтобы папа их не хотел,
