Генри Филдинг - Амелия
А теперь, сударыня, я перехожу к тому событию, за которым последовали все мои несчастья.
Тут миссис Беннет прервала свой рассказ, утерла слезы – и, извинившись перед Амелией за то, что оставляет гостью одну, поспешно выбежала из комнаты: ей необходимо было подкрепить свои силы лекарством, чтобы обрести возможность рассказать то, о чем пойдет речь в следующей главе.
Глава 6
Продолжение истории миссис Беннет
Возвратясь к своей гостье и еще раз извинившись перед ней, миссис Беннет продолжила свой рассказ:
– Мы съехали с нашей квартиры и поселились на втором этаже того самого дома, где теперь живете вы: так нам посоветовала наша прежняя хозяйка, хорошо знавшая владелицу нашего нового пристанища: достаточно сказать, что мы все вместе ходили в театр. Мы не стали мешкать с переездом (воистину нас вела злая судьба) и были весьма любезно приняты миссис Эллисон (как только мой язык выговаривает это ненавистное имя?); радушие, впрочем, не мешало ей в первые две недели нашего у нее пребывания являться утром каждого понедельника за квартирной платой; так уж, судя по всему, повелось в этих кварталах: ведь здесь живут преимущественно должники, а посему на доверие тут рассчитывать не приходится.
Мистер Беннет, благодаря исключительной доброте своего приходского священника, чрезвычайно ему сочувствовавшего, все же сохранил за собой место викария, хотя и мог выполнять свои обязанности только по воскресеньям. Однако ему приходилась по временам нанимать за свой счет человека, который бы выполнял его обязанности во время богослужения по другим дням, так что мы были крайне стеснены в средствах; между тем жалкие крохи, оставшиеся от моего наследства, были уже почти истрачены, и мы с горечью предвидели, что нас ожидают еще более тяжкие времена.
Представьте же, сколько отрадным должно было показаться бедному мистеру Беннету поведение миссис Эллисон: когда он в очередной раз принес ей квартирную плату, хозяйка с благосклонной улыбкой, заметила, что ему вовсе незачем обременять себя такой пунктуальностью. И вообще, прибавила она, если понедельник не слишком удобный день для расчетов, то деньги можно приносить, когда ему заблагорассудится. «Сказать по правде, – продолжала миссис Эллисон, – у меня никогда еще не бывало таких приятных жильцов; я убеждена, мистер Беннет, что вы человек очень достойный и к тому же очень счастливый: ведь у вас прелестнейшая жена и прелестнейший ребенок». Именно такими словами, дорогая сударыня, ей угодно было воспользоваться; обращалась она со мной с неизменным дружелюбием, – и поскольку я не могла усмотреть каких-либо корыстных целей, скрывающихся за этими излияниями, то легко принимала их за чистую монету.
В этом же доме проживал… ах, миссис Бут, кровь стынет у меня в жилах, и то же самое почувствуете вы, услышав названное мой имя… Да, в этом доме жил тогда милорд… да-да, тот самый, милорд, которого я впоследствии видела в вашем обществе. Как уверяла меня миссис Эллисон, милорд будто бы был совершенно очарован моим маленьким Чарли.[208] Насколько же я была глупа и ослеплена собственной любовью, если вообразила, будто ребенок, которому не исполнилось и трех месяцев, способен вызвать восторг у кого-нибудь еще кроме родителей и тем более у человека молодого и легкомысленного! Но если я была настолько глупа, чтобы обманываться на сей счет, то каким порочным должен был быть негодяй, вовлекший меня в обман, прибегнувший к ухищрениям и употребивший столько усилий, столько невероятных усилий, дабы уловить меня в силки! Он старательно разыгрывал из себя заботливую няньку, носил моего малыша на руках, баюкал его, целовал, уверял меня, что малютка – вылитый его племянник, сын его любимой сестры, и наговорил о нем столько ласковых слов, что хотя я и без того была без ума от своего мальчика и души в нем не чаяла, однако милорд в своих безудержных похвалах его совершенствам явно превзошел даже меня.
При мне, впрочем, милорд (возможно, приличия ради) не решался заходить так далеко, как это делала в своих рассказах о нем миссис Эллисон. Увидя, какое впечатление произвели на меня все его уловки, она при каждом удобном случае расписывала мне его многочисленные добродетели и в особенности его необычайную привязанность к детям сестры; не обошлось тут и без кое-каких намеков, заронивших во мне наивные и совершенно беспочвенные надежды на то, какой неожиданный оборот может приобрести его любовь к моему Чарли.
Когда с помощью этих приемов, на первый взгляд таких незатейливых, а на самом деле изощреннейших, милорду удалось снискать с моей стороны уважение, выходившее с моей стороны, по-видимому, за рамки обычного, он избрал наивернейший способ укрепить мою приязнь к нему. Этот способ заключался в изъявлении самой горячей симпатии к моему мужу; ведь по отношению ко мне милорд, уверяю вас, никогда не преступал границ общепринятой почтительности и, надеюсь, вы не сомневаетесь, что при малейшей допущенной им бестактности, я тотчас бы испугалась и обратилась в бегство. Несчастная, я объясняла все знаки внимания, какие милорд оказывал моему мужу достоинствами последнего, а всю любовь, которую он изливал на моего сына, прелестью младенца, безрассудно полагая, будто посторонние смотрят на них моими глазами и чувствуют моим сердцем. Мне и в голову не приходило, что именно я сама была, к несчастью, причиной столь исключительной доброты милорда и вместе с тем предполагаемым вознаграждением за нее.
Однажды вечером, когда мы с миссис Эллисон сидели за чаем у камина в комнате милорда (она всегда без малейшего стеснения позволяла себе в его отсутствие такую вольность) и мой Чарли, которому минуло тогда уже полгода, сидел у нее на коленях, совершенно случайно (так я тогда без тени сомнения думала) в комнату вошел милорд. Я смутилась и хотела было уйти, однако милорд сказал, что если он стал причиной беспокойства гостьи миссис Эллисон, то скорее предпочтет удалиться сам. Склонив меня таким образом остаться, милорд тотчас взял моего малыша на руки и стал поить его чаем с немалым ущербом для своего богато расшитого наряда, ибо разодет он был необычайно пышно и, надобно признать, был на редкость хорош собой. Поведение милорда в тот вечер чрезвычайно возвысило его в моем мнении. Сердечность, любезный нрав, снисходительность и прочие подкупающие свойства мнились мне и в той нежности, которую он проявлял к моему ребенку, и в том, что он, казалось, ничуть не дорожил своим роскошным нарядом, который так ему шел; право же, более красивого и благородного мужчину я в жизни не встречала, хотя эти его качества нисколько не влияли на мою к нему благосклонность.
Как раз в это время мой муж возвратился из церкви (дело было в воскресенье), и милорд настоял на том, чтобы он к нам присоединился. Милорд встретил мужа в высшей степени любезно, всячески подчеркивая уважение, которым, по его словам, он проникся к мистеру Беннету, будучи наслышан от миссис Эллисон о его достоинствах. Затем он упомянул о приходе, несправедливо отнятом у мужа, о чем, как выяснилось, он узнал от той же миссис Эллисон, и заявил, что, по его мнению, будет не так уж трудно добиться восстановления справедливости при содействии епископа, с которым он состоит в близкой дружбе и к которому не преминет незамедлительно обратиться. Милорд решил заняться этим на следующий же день и пригласил нас обоих к себе на обед, чтобы тогда же уведомить нас об успехе своего ходатайства.
Далее милорд упросил мужа остаться с ним поужинать, словно меня при этом вовсе и не было, однако миссис Эллисон дала понять, что нельзя разлучать мужа с женой и что она останется вместе со мной. Столь приятному предложению я не могла противиться и, выйдя ненадолго, чтобы уложить ребенка в постель, вернулась; все вместе мы провели самый восхитительный вечер; было не так-то легко решить, кого из нас двоих – мистера Беннета или меня – больше очаровали милорд и миссис Эллисон; во всяком случае, поверите ли, мы с мужем потом до утра не сомкнули глаз, обсуждая великодушие милорда и чрезвычайную доброту и любезность миссис Эллисон.
На следующий день за обедом милорд уведомил нас о том, что уговорил епископа написать письмо священнику того прихода, который предназначался мистеру Беннету; он присовокупил также, что ему удалось вызвать у епископа живейшее сочувствие к нашему делу и потому он нимало не сомневается в успехе. Мы с мужем воспрянули духом, и после обеда мистер Беннет по просьбе миссис Эллисон, поддержанной и милордом, рассказал им нашу историю со дня нашего первого знакомства. Милорд, казалось, был явно взволнован некоторыми трогательными сценами, и так как никто на свете неспособен был тоньше чувствовать, чем мой муж, то никто не мог бы и лучше описать их. Когда мистер Беннет кончил свой рассказ, милорд попросил прощения за то, что намерен упомянуть об одном обстоятельстве, которое особенно его заботит, поскольку именно оно нарушило безмятежное счастье, каким мы наслаждались на нашей прежней квартире. «С моей стороны было бы низко, – продолжал он, – радоваться затруднению, благодаря которому мне посчастливилось свести знакомство с самыми приятными на свете людьми, однако именно это затруднение поставило под угрозу ваше благополучие. Обстоятельство, которое я имею в виду, – это ваш долг в Оксфорде; скажите, пожалуйста, в каком положении находится сейчас это дело? Я решил принять меры, чтобы оно никогда впредь не омрачало вашего спокойствия…» При этих словах мой бедный муж не мог сдержать слез и в порыве благодарности воскликнул: «Милорд, я покорен вашим великодушием. Если вы и дальше будете продолжать в том же духе, то наша с женой благодарность станет вскоре несостоятельным должником». Муж откровенно описал милорду все подробности и получил в ответ заверения, что ему больше незачем тревожиться. И вновь мистер Беннет не в силах был сдержать излияния сердечной признательности, однако милорд тут же прервал его словами: «Если вы кому-нибудь и обязаны, то вашему маленькому Чарли, ибо удовольствие, доставляемое мне его невинными улыбками, неизмеримо дороже ничтожной суммы вашего долга». Да, я совсем забыла вам сказать, что, когда после обеда я, извинившись, попыталась уйти к ребенку, милорд решительно этому воспротивился и распорядился принести Чарли к нам. Он тотчас взял его к себе на колени и принялся угощать фруктами, принесенными на десерт. Одним словом, труднее выслушать, нежели пересказать бессчетные проявления любви, которые милорд выказывал моему ребенку. Он дарил ему всевозможные игрушки и в том числе коралл,[209] стоимостью по меньшей мере в три фунта, когда же мистер Беннет вследствие простуды почти три недели не выходил из комнаты, милорд навещал малютку каждый день (во всяком случае поводом для визитов служил ребенок), и редкое из посещений не сопровождалось каким-нибудь подарком малышу.
