Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе - Светлана Дорошева
– А-ха-ха-ха, но не хочешь же ты сказать, что из-за дадаистов…
– Нет, конечно. Не только из-за дадаистов. Кто дальше? Сюрреалисты! Тоже топили за все иррациональное, желали освободить мир от норм и границ, ну хорошо… Что там говорил Бретон про самый простой сюрреалистический акт? «Выйти с револьвером на улицу и стрелять по толпе»? Ну так теперь подобный сюрреализм – опять же, дело новостных лент, а не музеев. Дальше! Акционисты снизили порог ужасного, размыли грани приемлемого: то, что раньше высаживало людей на Марсе, теперь едва-едва приподнимает бровь. Ну так… «Отец шестерых стал пятилетней трансгендерной девочкой». Да хоть чупа-каброй! «Голландские телеведущие съели по кусочку плоти друг друга в прямом эфире». Что ж. «Школьников заставили играть с плюшевым Гитлером»…
– Хорошие заголовки.
– Так это твои. Я тебя погуглила.
– Я и говорю. Рука профессионала.
Раскольников рукой профессионала сделал жест «ну и? продолжай».
– Я хочу сказать, что все эти борзые апостолы нонсенса так или иначе совершили грандиозный фокус-покус и призвали в мир сущности, которые им теперь и управляют – Абсурд, Хаос, Игра. Здравый смысл устарел. Границы наконец размылись! Люди превратились в «социальные конструкты» и абстракции. Нет больше ни добра, ни зла, ни правды, ни лжи – есть только абсурд. Ни один из «самых важных вопросов», над которыми философы, писатели и художники бились веками, больше не предполагает внятных или, не дай бог, серьезных ответов. Сегодня, если на вопрос «В чем смысл жизни?» художник напишет на луне «кока-кола» – это будет «критически-точным и хлестким ответом», а какое-нибудь там «Жить нужно так, чтобы не было больно за бесцельно прожитые годы» – смешным мемасиком для подростков. Словом, шалость удалась! Кика-коку экоралапс, во имя Дюшана, Бретона и Тзары, аминь!
* * *
Мысль разворачивалась стремительно, как цветок в убыстренной съемке, – я едва успевала проговаривать ее в вытянутое лицо Раскольникова:
– Не помню, кто сказал, что реальность – это черта, на которой замерли боевые действия противоборствующих шаманских банд? Битва шаманов против привычного порядка вещей происходит на странных предметах – велосипед Хофманна, писсуар Дюшана, банки с дерьмом, вермишель, воздушный шарик, мертвый кот, откушенное яблоко, тампон… Суть в том, что вроде как искусство уж больше века занято черт-те чем – детские рисунки какие-то, кляксы, лепет, большой интерес к содержимому горшка… Но только вдруг! Вдруг. Страдание перестало быть основным мотивом мироздания. Им стала игра!
Группа подростков переместилась от жаровни поближе к нам, чтобы «незаметно» заснять на телефон, как я машу руками на Раскольникова. Со стороны это, наверное, выглядело, как разборка влюбленных. Я заговорила почти шепотом и вжалась обратно в колченогий стул, от которого уже было оторвалась, а Раскольников подался вперед, чтобы хоть что-то разобрать:
– Смена распятого бога закончилась. На дежурство заступил новый религиозный мотив – ребенок, который балуется с кубиками реальности, разрушая ее, чтобы созидать. Возможно… А может, просто балуется. Только это, конечно, случилось не «вдруг». Апокалипсис всегда происходит на изнанке мира, потому-то его никто и не замечает, пока не становится слишком поздно. Но и тогда о нем никто не знает, так как исчезает сам прежний мир, подмена происходит почти бесшовно.
Подростки, перекочевавшие обратно к жаровне, шумно запихивались блинами, снимая друг друга на телефон – у кого сколько блинов за раз помещается в рот. Повар в майке вальяжно отделился от них и направился к нам.
– Куда уходят старые миры? Где все эти люди в шляпах и корсетах? В напудренных париках и панталонах? В остроносых туфлях и рогатых кандибоберах на головах? Допустим, все разошлись по своим вечностям и колотят там палками навоз, каждый по законам своего загробного мира. Но почему их реальность была именно такой, а потом полностью исчезла, бесследно? Мы не знаем, каким был мир до прежних апокалипсисов.
Раскольников перевел взгляд с меня на повара, ожидавшего у стола с блокнотом и ручкой:
– Я сделаю заказ.
– Знаешь, как моя местная подруга называет искусство ренессанса? «Парад дебелых нудистов»! И знаешь что? Мы, люди западной культуры, со всеми нашими поездками в Ватикан и прочтенными «кирпичами» на тему искусства, представляем себе, о чем там речь, немногим лучше. Потому что мы живем под властью иных идей. И то мировоззрение для нас утрачено.
– Я буду блины… – Раскольников развернул телефон к повару и ткнул картинку в меню на телефоне.
– Ренессансный человек объяснялся со звездами и суккубами так же, как мы – с налоговой или дорожной полицией. И представить нам это сегодня просто невозможно! Ему не нужно было верить в душу и магию, как от нас не требуется верить в электричество и микробов. Это было не верой, а знанием о мире. Несмываемой татуировкой мозга. Мы же просто знаем свою картину мира – так есть, и все тут. Они тоже знали! И жили в ней. Источник мира был другим. И у него тоже были свои взлелеянные образы и смыслы, которых мы теперь не различаем в «параде дебелых нудистов».
– Она тоже будет блины… – перевел Раскольников терпеливо ожидающему хозяину.
– И вот это постоянное производство новых миров – и есть основной человеческий продукт. Человек – это машинка по материализации идей, то есть по выделке реальности.
– Еще чай с лимоном, – перевел Раскольников.
– Апокалипсис нашего мира идет прямо сейчас, незаметно, на изнанке вещей. Это его признаки проступают в пространстве музеев дикими, нездешними фантазиями. Трехногий будда объясняет смерть протонов мертвому зайцу, гуляя по саду хрустальных кишок в крабовидной туманности… Кому какое дело? Но только однажды ты просыпаешься и понимаешь, что мир иной, а старый уже невообразим, как бывает, когда пытаешься объяснить детям, что вырос без интернета, губки боба и плейстейшен – когда-то давно, в эпоху динозавров, в другом, затерянном мире.
– Два чая, – Раскольников показал хозяину два пальца, ткнув в чай на телефоне. Тот ушел.
– Так что ты прав про художников и шаманов. Это те, кто, сознательно или нет, тюнингуют источник реальности. Но «духовное исцеление общества»? Ага, жди! Этот мир отправится туда же, куда и остальные. Старые миры не остаются, только их скорлупы разбросаны в искусстве. Бесконе-е-ечная вереница изображений из потерянных, отвергнутых миров простирается в прошлое на века, как нерасшифрованные сны человечества. Там расступаются моря, возгораются кусты, поют звезды… Будто когда-то был совсем иной, невозможный мир, даже много! А потом, со сменой источника, все это преобразилось полностью – от панталон до законов физики. Художники, в том, широком смысле слова – тщеславные люди. Они не лечат, а переделывают мир по образу и подобию своих грез
