Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 2
Г е р ц е н. Натали, помилуй, что ты еще хочешь? Я люблю и уважаю тебя. Ты желала быть хозяйкой в доме? Он давно твой. Твой дом! И пусть он хоть чем-то напомнит мне прошлый. В доме Наташи мы не знали, что такое ссоры, крики, вражда.
Н а т а л и (зло). Опять запел про «святую»! (Машет рукой на портрет).
Г е р ц е н (резко). Остановись! Сейчас же остановись, Натали! Ты знаешь те струны, которых касаться нельзя. Не касайся их.
Н а т а л и (вызывающе). У твоей «святой» был муж, а у ее детей – отец. Мои дети зовут Огарева «папа Ага», а тебя «дядя». Я не могу это вынести! Я с ужасом думаю, что будет с Лизой, когда она узнает правду!
Г е р ц е н. Ты прикрываешься своим положением, как щитом, в надежде, что оно дает тебе право быть безжалостной и черствой. Разве не так? Ты вошла в мой дом, и он раскололся. Сначала уехал Саша. Теперь очередь Оли и Таты. Ты обещала заменить детям Наташи мать. И что из этого вышло?
Н а т а л и. Я плохой воспитатель. Я старалась. У меня не получилось.
Г е р ц е н. Воспитание начинается с любви. Мальвида любит Тату и Олю, как своих собственных. Поэтому у нее получается. Признайся сама себе: ты не любишь никого, кроме себя и своих детей! И это с наивностью эгоизма, без меры и предела!
Н а т а л и. Я и тебя люблю! (Рыдает.)
Пауза.
Г е р ц е н (жалеет, что не сдержался). Успокойся, Натали. Я виновен во всем не меньше, чем ты, а скорее больше. (Смотрит в зал.) Тата пришла. Садись, Тата.
Н а т а л и уходит.
Г е р ц е н. Послушай, дорогая Тата. Я хочу, чтоб вы в Италию ехали через Ниццу. Я хочу, чтоб, вступая в новый этап жизни, вы посетили могилу и поклонились земле, в которой схоронена ваша мать, цветам, растущим на ней. Ольга не знала ее совсем, и ты не много знала.
Входит Н а т а л и.
Г е р ц е н. Это была великая женщина – и по мысли, и по сердцу, и по бесконечной поэзии всего бытия ее. Я прочту тебе самую интимную главу из моих воспоминаний. Она называется «Кружение сердец». (Берет в руки рукопись.) Эта история о том, как в нашем доме появился немецкий господин Георг Гервег.
Н а т а л и. Франсуа едет на рынок. Ему нужны деньги.
Г е р ц е н. Я предупредил: нас не отвлекать. (Ищет в столе деньги.)
Н а т а л и (Тате). Для твоего папочки главное – покорность. Вот твоя мамочка сидела тихой мышкой и молчала. Недаром ее мать – крепостная, из дворовых. Молчать она умела. Зато теперь она на пьедестале. Она «святая», а я строптивая. Плохая.
Г е р ц е н. Замолчи, Натали! Немедленно замолчи!
Н а т а л и (Г е р ц е н у). А твоя «святая» была из мяса и костей! Уж я-то хорошо знаю! Она все о великой любви мечтала, а-ля Жорж Санд! Гервег-красавчик подвернулся, Наташенька не растерялась! Покойная поэзию очень любила!
Г е р ц е н. Ложь!
Н а т а л и. Она Гервега у тебя под носом соблазнила и два года подряд с ним изменяла!
Г е р ц е н. Ложь! Ложь! Ложь!
Н а т а л и. Не она, а я должна на пьедестале стоять! Я родила тебе троих! Не меньше чем она! И мои куда как способнее. Да, милая Таточка, Лиза твоя сестра! И Лелечка и Лешенька…
Г е р ц е н. Уйди! Ты оскорбила меня и память о ней! (Указывает на портрет.)
Н а т а л и (кричит). Я увезу детей! И ты не увидишь их больше!
Г е р ц е н. Чего ты хочешь? Наказать меня судьбой детей своих? Наказать за что? Пусть все последствия безумий твоих падут на твою голову!
Н а т а л и. Были бы у меня деньги, я бы тебе еще не то показала! (Уходит.)
Г е р ц е н. И этот день отравлен! А как весело ждал я его. Вот она, плата за мою слабость. (Тате). Да, Тата, это правда. Лиза, Леля, Алеша – это мои дети. Твои сестры и брат.
Входит О г а р е в .
О г а р е в. Натали заявила, что уезжает в Париж.
Г е р ц е н. Париж! Туда нельзя! Там эпидемия!
О г а р е в уходит.
Г е р ц е н. Какое плоское несчастье!
СЦЕНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Гостиница в Париже. Кровать. Кресло. Н а т а л и в черном платке сидит на кровати. Входит Г е р ц е н.
Н а т а л и (говорит сама с собой, бесстрастно и монотонно). Сначала Лиза заболела, потом Леля, потом Леша. Жар сильный. Думали, ангина дурного свойства. Оказалась дифтерия. Круп все забил – дышать нечем. Леле разрезали горло. Я держала ее головку и не смотрела. Все равно не спасли. В двенадцать часов ночи она скончалась. Через час умер Леша.
Г е р ц е н. Что с Лизой?
Н а т а л и. Лиза там. Спит. (Машет рукой.) Она вне опасности.
Г е р ц е н уходит.
Н а т а л и. Когда родились мои дорогие утешители, я была безумно счастлива. И как недолго. Зачем я поехала в Париж? Герцен возражал, а я поехала. Вот теперь жизнь и давит, как свинец.
Г е р ц е н возвращается.
Н а т а л и. Мне хочется идти босиком, с веревкой на шее. И чтоб толпа кричала мне: убийца, убийца! Вот бы так дойти до эшафота, взойти на него спокойной поступью, крепко пожать руку палача-избавителя, положить голову на плаху. Тогда я успокоюсь. Помоги мне, научи, как дойти до конца.
Г е р ц е н. Ты должна жить во имя Лизы. Лучшей тризны ты не можешь совершить над гробиками.
Н а т а л и (продолжает говорить сама с собой). Болезнь Лизы окончилась. Сильный кашель с лихорадкой прошел. Остались только распухшие железы. В болезни она не ела и пила только воду. Лиза так и сказала: «Теперь хочу воду, а когда выздоровлю, буду пить одно шампанское».
Г е р ц е н. Я пришел к заключению, что время сообщить Ольге и Лизе пришло. Меня теснит ложь старых предрассудков. Пора объявить всему свету правду. Лиза должна объединить оба наших имени и называться Герцен-Огаревой.
Н а т а л и. Я уже сказала. Лиза все знает.
На сцене появляется О г а р е в . Все трое подходят к авансцене. Только сейчас видно, как сильно они постарели.
Г е р ц е н (О г а р е в у). Натали и здесь поперек сделала.
О г а р е в (Г е р ц е н у). Я Лизе все равно письмо написал. Вот оно. (Протягивает Г е р ц е н у письмо.)
Г е р ц е н. Сам прочти.
О г а р е в (читает). «Я хочу сказать тебе, дорогая Лиза, что у меня на сердце. Я люблю и всегда любил твоего отца, как родного брата, оттого и вас, его детей, всегда считал своими. Я любил тебя, как собственного ребенка, так как ты дочь Натали, которая мне – как сестра. Прошу тебя, моя добрая Лиза, любить Сашу, Олю и Тату, как родных, и всегда оставаться единой семьей».
Г е р ц е н (О г а р е в у). Натали бессмысленно мечется по странам. Не дает мне видеть Лизу. Мучает меня и ее. Губит Лизу мне назло, и ничего поделать нельзя.
Н а т а л и (Г е р ц е н у). Твой дом – не мой дом. Или полный разрыв, или официальное признание брака. Ты спрашиваешь – как Лиза? Она растет, как цветок на кладбище. Квартирку нашли очень маленькую. Тридцать пять франков в месяц.
Г е р ц е н (Н а т а л и ). Я согласен. (О г а р е в у.) Ради Лизы я на все согласен.
Н а т а л и (О г а р е в у). Милый Ага, поздравь меня. Теперь я – Наталья Алексеевна Герцен.
Г е р ц е н (О г а р е в у). От диких порывов любви до свирепых слов ненависти – все сумбур. Сегодня ужас и желание, чтобы я спас ее и Лизу. А завтра – неуважение ко мне, обвинение во всем меня, тебя. Через час – слезы и оттепель. Ни одной записочки, ни одного слова без яда. Внутри – и страх, и боль, и злоба. Я за полгода тихой одинокой жизни отдал бы пять лет.
О г а р е в (кричит). Нет у тебя пяти лет! Один год всего!
Г е р ц е н. Не кричи. Первый раз слышу, как ты кричишь. (Уходит.)
О г а р е в. Он умрет в Париже. (Н а т а л и .) Помнишь, ты мне телеграмму выслала – Герцен совсем плох. А я не успел.
Н а т а л и (подходит к О г а р е в у). Я специально приехала. Я должна тебя спасти.
О г а р е в. Меня не надо спасать. Я живу с Мэри пятнадцать лет. Она никогда меня не оскорбляла, ухаживала за мной, не мешала выпивать, любила меня.
Н а т а л и. Твоя Мэри – грубая грязная женщина. Она недостойна тебя.
О г а р е в (кому-то за занавесом.) Natalie says you are a dirty woman. (Н а т а л и .) Мэри просит тебя выйти вон.
Н а т а л и. Как ты опустился. Ну и оставайся прозябать с этим ничтожеством. (Отходит от О г а р е в а.) Он умрет в своей деревне под Лондоном. (Начинает плакать.) А за два года до кончины получит письмо.
О г а р е в. Письмо? (Берет в руку письмо.) Я не хочу никаких писем. (Разглядывает.) От Тургенева? (Читает.) «Дочь Герцена и Огаревой Лиза десять дней тому назад отравилась хлороформом – после ссоры с матерью и чтобы досадить ей. Это был умный, злой и исковерканный ребенок, семнадцать лет всего! Да и как ей было быть иной, происходя от такой матери». (Бросает письмо.) Лизу жалко. Слава Богу, Герцен не дожил. (Уходит.)
