Неизвестно - Untitled.FR11

- Дядя Вася, как Вы здесь оказались?

- Я-то живу здесь, а вот ты каким ветром, соколик, залетел сюда?

- Так я к маме, в квартиру шестьдесят восемь.

- Ну и дела! Так ты к Прасковье Ивановне? Всё-таки тесно на этом свете! Я живу этажом выше. Достойный человек твоя матушка. С тех пор как она работает в больнице в регистратуре, у нас проблем нет! Примет, всё объяснит и посовету­ет, к кому обратиться.

- Дядь Вась, а её соседи снизу, они что, в больницу не ходят?

- О! Это отдельная тема. Ну, садись, видно, за этим и пришёл? Соседи снизу лечатся в спецполиклинике КГБ. Он-то служил в войну в СМЕРШЕ, видно, кры­ша там и поехала. Везде шпиёнов видит. Счас, покажу тебе.

Митин покопался в ящике стола и извлёк папку с тетрадными листами, испи­санными крупным почерком.

- Вот, гляди!

Это были жалобы в домоуправление на жилицу из шестьдесят восьмой кварти­ры, которая постоянно передвигает мебель, громко включает телевизор и прини­мает «подозрительных гостей». Так в жалобе, постепенно принимающей форму доноса, говорилось о «подозрительном типе с бородкой, по внешности иностран­цу» (я сразу понял, что это был Боря, вернувшийся из плаванья).

Вволю начитавшись беллетристики с подписями «Колченогов», в которой, подводя черту, писавшие требовали «принять меры воздействия, иначе копии бу­дут отправлены в вышестоящие органы и в комитет госбезопасности», я поблаго­дарил Митина, пригласил его вечером на ужин, сообщив, что его племянник и мой друг Сашка вечером приедет ко мне...

Недолго думая, поднялся на второй этаж и позвонил Колченоговым. Дверь мгновенно открылась на ширину цепочки, и знакомые глаза-блюдца за линзами всплыли в дверном проёме, как будто хозяин всё это время стоял под дверью и ожидал звонка.

- Добрый день! - сказал я как можно приветливее. - Вы позволите мне зайти? Я сын Прасковьи Ивановны и хотел бы побеседовать с вами.

Черепашьи глаза будто застыли в мучительном раздумье, пока из-за двери не донёсся женский голос: «Впусти!»

Я зашёл в такую же бедно обставленную квартиру, как у мамы, только у неё была в комнатах чистота, а здесь на потолке висела паутина и все вещи были в беспорядке разбросаны. Сесть мне не предложили, и я стал говорить:

- Я вижу, что пришёл к уважаемым людям с большим жизненным опытом, и надеюсь, что меня поймут здесь. Моя мама, участник войны, после смерти мужа осталась одна, потому что дети разлетелись. Почему бы вам, людям похожих су­деб и возрастов, не найти общий язык и не жить дружно, помогая друг другу? Скажите, что мешает этому?

Первой заговорила женщина. Измождённое лицо и бегающие глаза говорили о каком-то постоянном нервном возбуждении, которое сжигало её изнутри.

- Она постоянно двигает мебель, и, при моём нервном расстройстве, я не могу уснуть...

- Извините, но пожилая женщина не может постоянно двигать мебель, воз­можно, она это делает во время уборки, а это бывает днём, значит, всегда в это время можно выйти на свежий воздух.

- К ней постоянно бегают какие-то подозрительные мужчины. - в запаль­чивости прокричала женщина, в то время как её муж стоял ссутулившись и пе­чально смотрел под ноги. Я понял, что злые сухие ветры дуют только с женской половины, что хозяйка существо демоническое, и стал обращаться к ней.

- Скажите, как Вас зовут? Марья Филипповна? Марья Филипповна, подозри­тельные мужчины - это мой брат, мой дядя и мои племянники. И когда они быва­ют в гостях у моей мамы, это скрашивает её одиночество.

- А кто скрасит моё одиночество? Эта старая, ни на что не годная развалина, мой муж? По его вине погибли наш сын и его жена, два наших внука... - истерич­но закричала она и разрыдалась.

Я заметил, что она гораздо моложе своего мужа, но выглядела ужасно, вероят­но, потому, что была не в себе. Мне показалось, что я пришёл сюда напрасно, и я решил откланяться.

- Марья Филипповна, я искренне сочувствую Вашему горю! Но, думаю, если бы Вы по-доброму общались с соседями, это скрасило бы Ваше одиночество. По­верьте, моя мама тоже перенесла многое, и вам есть что рассказать друг другу! Всего Вам доброго!

. Произошло чудо! Прошло время, и мама написала, что слежка прекрати­лась и соседи снизу даже стали здороваться с ней! Подумав, я отнёс такие пере­мены на счёт только что пошитой парадной шинели с авиационными петлицами, в которой я посетил несчастных стариков. Ведь они вышли из шинели, выросли в ней и состарились, и для них она имела магический смысл.

Бывая в Воронеже, я всякий раз обзванивал своих аэроклубовских друзей, и мы собирались на маминой квартире, пили водку, пели песни. Большинство из них работали в аэрофлоте командирами кораблей, выяснилось, что Сашка Митин часто летает в Минск.

Однажды я случайно оказался в районе Воронежского железнодорожного вок­зала. Посмотрел на дом, в который частенько провожал свою первую серьёзную любовь - Ниночку, ёкнуло сердце .

Долго я стоял в задумчивости, потом решился зайти в квартиру на четвёртом этаже.

Мы с Ниной собирались пожениться, и она умоляла меня сделать это поскорее; её родители один раз увидели меня под хмелем, и я им не понравился. Поэтому домой к Нине я не заходил, считал это лишним.

Я вот-вот должен был улетать на Дальний Восток в действующую армию и ре­зонно просил Нину подождать два месяца - я устроюсь, у меня появятся деньги, не надо будет просить у родителей. Она согласилась приехать ко мне на самый Дальний из Востоков.

Я сделал величайшую глупость в своей жизни! Конечно, надо было просто зарегистрироваться в ЗАГСе и уехать вместе. Восемнадцатилетнюю девочку сло­мали родители и поспешили выдать замуж, пока я «обустраивался» на Камчатке, куда меня направили кадры одиннадцатой армии ПВО.

Я не сильно убивался по этому поводу, самомнение у меня имело тогда высо­кую планку: раз не смогла подождать, не смогла противиться воле родителей - значит, и не любила! Девчонок красивых много, и мне спешить некуда. Примерно так я думал тогда. Но много позже, вспоминая свою первую любовь, я мерил всё иными мерками. Я помнил и буду помнить её необыкновенно чистые чер­ты лица и такую же чистую, наивную, незапятнанную душу, которая за два года сильно привязалась ко мне, но растерялась в необычной жизненной коллизии. Я помнил её манеру садиться на краешке стула: сложив ножки ножницами, она подтягивала край юбки вниз, чтобы закрыть колени. Её словно выточенное из мрамора лицо с огромными тёмными глазами мгновенно розовело, а улыбка мог­ла свести с ума.

И неожиданно, здесь, на привокзальной площади, всё это всплыло вновь и отозвалось болью, глухой неприязнью к себе, бестолковому юнцу, не умевше­му ценить чистое, прекрасное и в результате принявшему идиотское, ничем не оправданное решение. Случайно ли я оказался возле её дома? Конечно же, нет! Не раз мне приходила мысль найти её, увидеть, поговорить, узнать, как сложи­лась жизнь Нины, и каждый раз во мне перевешивало: это глупо! У неё муж, дети, о чём мы будем разговаривать? О том, как бродили до устали по улицам, как до беспамятства целовались и я, боготворя её, каждый раз не решался переступить черту в наших невинных отношениях? Сейчас я понимал, что именно это и нужно было сделать и только это могло придать ей силы и решимости не поддаваться требованиям родителей.

Теперь, спустя десяток лет, когда у меня самого были семья и дети и много чего произошло в жизни, она стала приходить ко мне во сне. Она сидела в своей излюбленной позе на краешке стула, с прямой спиной, сложив ладошки кулачка­ми на коленях; её грациозная шея с природным достоинством держала голову с гладкими, тёмными, зачёсанными назад волосами.

Каждый поворот этой шеи, каждый взгляд огромных глаз с трепетными рес­ницами - вновь преследовали меня, и я понял, что это никогда не кончится, пока я не увижу её вновь .

.Я нажимаю на кнопку звонка квартиры на четвёртом этаже, моё сердце гул­ко стучит в пустом подъезде. Дверь открывает её мать, черты лица которой плохо видны в полутёмном пространстве.

- Здравствуйте! Ради бога, извините меня! Я Саша Марчуков, может, вы и не помните меня. Я старый друг Нины, в Воронеже оказался проездом, хотел бы перемолвиться с ней, узнать о её жизни.

Молчание длилось какую-то минуту, которая показалась мне вечностью, одна­ко дверь передо мной не закрылась.

- Как же забудешь. - наконец вымолвила женщина. - До конца жизни не прощу себе, что вмешалась в жизнь дочки. Да и она не говорит мне за это спасибо, хотя и не попрекает. Она ведь у меня золотая . Живёт с мужем и детьми.

- Если Вы не считаете нужным, то не давайте мне её телефона. Но мне очень хотелось бы переговорить с ней. Ведь у меня тоже семья и двое детей.

- Подожди, сынок. Я дам тебе её телефон. Только не подводи меня, скажи Нине, что узнал номер в городской справке.

На следующий день я набрал номер телефона, приготовившись положить трубку, если ответит мужской голос.

- Да, слушаю! - Я узнал голос Нины. Что-то сдавило мне горло, я не мог сказать ни слова и тут же услышал в трубке: