Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской - Озаровская Ольга Эрастовна

— Не видали-ли где Ванюшки!

— Вчера видели, севодня не видали.

— Ах, подлец, наверно, убежал!

Естли бы в море потонул, то давно бы выкинуло, а то нигде нету. И так не бывал двадцать лет. Он уже старшим матросом ходил, женилса в Англии, трое детоцек уж было у них. И услыхал он, што корабь идет в Архангельско за пшоницей. Он и нанялса старшим матросом: маму охота повидать. Жоны сказал, она заплакала.

— Узнат тебя мать, останешься там!

— Нет, я не признаюс.

Ну, пришли в Архангельско. Он думат:

«Естли мама жива, дак она у пристани булочками торгует».

И увидал ей, подошол и булочку купил за три копейки, потом в трактирчик зашел, у раскрытого окошка сел; чай пьет, на маму смотрит.

И так каждой день: булочку возьмет, у раскрытого окошечка сядет, на маму смотрит. Только и всево. Две недели так прошло, завтра утром корабь запоходит обратно. Он в последний раз булочку купил и двадцать пять рублей под булки подсунул.

Она ево не узнала, и он не призналса.

Так и уехал. Вечером Ографена деньги нашла, соседкам говорила:

— Двадцать пять рублей кто-то обронил. Завтра спрашивать станут, дак я отдам.

Она незавидна на деньги была, эта женьчына, я ей хорошо знал.

На следуюшший год, весной, уж ево сердце тоскует: в Архангельско проситце. Опять нанялса на такой корабь, што за пшоницей идет. Жона беспокоїтце, плачет:

— Оставишь ты нас, мама тебя узнат!

— Не узнат. Тот-там раз не призналса и опять не признаюс.

Опять также булочку у матери покупат, в трактире у открытого окошечка сидит, на мать гледит. На отъезд сорок рублей приготовил и на прошиенье под булки подсунул.

Ографена опять деньги шшытат, — сорок рублей лишны. Опять торговкам рассказыват, а они ей:

— Да, што это, Ографена! у тебя: то двадцать пять рублей лишны, то сорок, у нас — дак не у ково. Смотири, не сын ли тебе помогат?

— А, наверно, он, подлец! Ну, теперь стану всем покупателям на руки смотреть, не подсунут-ли?

И всем Ографена стала на руки смотреть. Нет, нихто денег не подсовыват! Какой даст поболе, дак сдачи спрашиват.

Ну, и опять год прошол. Ографена стала уж старой. Ты пошьчытай-ко, сколько годов вперед ушло. А тот уж с весны на корабь нанялса в Архангельско итти, пшоницей грузитьса.

Жона просто ручьем разливатца, плачот:

— Узнат тебя мама, ты признашься, останешься, забудешь нас!

— Да не признаюс. Те-там разы не признавался и сей раз не признаюс.

И опять: пароход стоїт, грузитца, а сын у матери булочки покупает. Она ево узнать не может: он бретый, как англичанин. Знашь, англичанин бретый, черной, как свинья палёна!

Однако она всем на руки смотрит.

Сын булочку за три копейки купит, в трактирчик пойдет, у открытого окошечка сядет, чай пьет, на маму смотрит. На отъезд он уж ей сто рублей приготовил.

А она всем на руки смотрит.

Вот он в последний раз булочку купил и сто рублей подсунул.

А Ографена всем на руки смотрит, да как закричит:

— Караул! Грабят!

Ему бы не бежать, а он побежал.

Ево поймали и к часному повели. Она часному тихонько говорит:

— Это не грабитель, и он меня не ограбил. Это мой сын, и он мне сто рублей дал. Я хочу, штоб он созналса.

Часной говорит:

— Сознавайса! Ты ей сын?

— Ни-ни-ни!

По-англички.

— Документы!

Ну, документы у ево аглички, все в порядке.

Она опять тихонько у часнова спрашиват:

— Можно ли ево донага раздеть? У ево родимо петно на левом боку, дак уж я признаю.

— Можно. Раздевайса!

Тот опять головой мотат, по-аглички говорит:

— Ни-ни-ни!

— Ладно! Не в Англии, — в Расеи. Раздевайса!

Ну, тот видит, раздевайса, не раздевайса, — сознаватса надо. И пал матери в ноги:

— Мама! У меня за капитаном семьсот рублей денег, я все отдам, только отпусти меня!

— Мне не деньги нужны, а сын нужен.

— Мама, пожалей меня! У меня жона в Англии, трое детоцек…

— А присегнешь на їкону, што на будушшу вёсну всех привезешь?

У часнова їкона была, он присегнул.

И, действительно, все семейство привез.

Корабь две недели пшоницей грузитца. Ну што две недели? Как одна минуточка пролетели. Надо расставатца. Она и говорит:

— Как я без сына жила, оставь мне теперь стартова внука. Весной опять все приежжайте.

Он оставил. На следуюшшую весну она стала присматривать, кавово теперь бы ей внука оставить, а сын говорит:

— Мама! Да поедем с нами! Посмотришь, как у нас в Англии живут…

Она и поехала. Да там и осталась. Говорят, очень ей в Англии пондравилось.

Этот рассказ мальчуганы, набравшиеся вокруг холмика, слушали, раскрыв рты, и каждый с молодцеватым и удалым выражением думал: вот, мол, я какой — мать не признал. Но потом они обмякли, притихли и насторожились. Помор дрогнувшим и рвущимся голосом продолжал.

32. Сын к матери

Три года тому уж. Был я на заработках в Архангельске и собралса осенью домой, да последний рейс пропустил. А как пропустил? Загулял и все деньги пропил.

И билет был, дак и ево пропил. Осталса в Архангельске.

И захотел маму видеть. Такая охота маму повидать, што были бы крылья, так на крыльях бы полетел! Заработал маленько, взял да и пошол пешой. Сколько это верст будет, пошшитай-ко! Летним берегом пошол. Каки оставалис деньги, все приел. Морозы ведь уж. Иду гододной, а все маму в мыслях держу. Близко уж Сорока, уж стал из силы выходить. Там знакомець жил. Я зашол в дом, на ево кровать повалилса. Хозейка пришла, видит, спит-храпит на хозейской кровати незнаемой человек, испугалас. Однако муж в скорости пришол:

— Какой это проходяга? Это Олександр Останин! Не тронь! Пусть спит!

Ну, проснулса я, напоїли-накормили.

— Што же ты, говорит, горной дорогой идешь? Какая такая нужда?

— Маму охота повидать.

Он мне три рубля дал. Немного я тут на лошади подъехал, а там опять побежал. Уж недалеко. И пришол в самую минуточку: мама помирать стала и все меня звала. Все же застал ее.

Все смолкли. Московка вопросительно взглянула на Кулоянина, но он продолжал угрюмо вязать петли. Махонька выручила.

33. Мать и львица

Был-жил царь; у этого царя была жена молода и была у его мачеха. Сколько он жил с женой, и жена стала беременна и родила, а он выбыл куда-то не надолго время. Родила два мальцика. Она намаялась и уснула, а мачеха была зла, подкупила солдата:

— Вались к ей на кровать, брюки-ти верхни сдерни, вались в одних почтаниках.

Он так и сделал. Она донесла царю:

— Вишь у тебя жена, не успела родить, а спит с другом.

Царь схватил саблю, солдата сказнил этого и собрал собранье: как жену, куда девать, — дети незаконны.

Для людей она была милослива, добра; люди ей жалеют, сказали:

— Если они незаконны, дак закопать ей с детьми на полгода. Если незаконны, дак погибнут.

Ну и спустили їх в погреб.

Жили они полгода и выкопали їх на верьх. Ну, эти дети хороши прехорошеньки, как налиты чем, полны.

И ползают по полу, у царя, у башмаков пряжки шшиплют.

Он не замог терпеть, ногами стоптал с глаз.

Отвезли ей в цисто поле: поди там, куда знаешь.

Посадила одного мальцика по праву руку, другого на леву и пошла. Шла, шла, приустала. День был солнешной, теплой, повалилась с детями и уснула: один на правой руки, другой на левой. С левой-то руки прибежала львиця и унесла мальцика. Она разбудилась: мальцика-то у ней нету. Вот тебе жалко, тут и зажал ела и походила, походила, увидала в пещоре лежит львиця и лапками тешит мальцика; наносила яблоков, всего и грабит, грабит лапками, тешит, веселит его.

Мать вышла на угор, перекрестилась:

— Слава богу, мое дитятко не погинет!

И сама пошла с одним. Приходит в деревню. У старицка и старушки попросилась ноцевать. Ноцку ноцевала, и другу ноцевала и понравилась эта молодиця їм.