Мари-Бернадетт Дюпюи - Доченька

— Давай не будем об этом! Забудь! Мне вообще не надо было приходить! — пробурчал Клод.

Поль уже привык к перепадам настроения товарища. Вместе они направились в улочку, где оставили свой грузовик.

— Похоже, у малышек волчий аппетит! Я посадил вдвое больше овощей, и все равно урожай картофеля тает, как снег на солнце! — не переставал удивляться Луи, новый садовник приюта.

В Обазине, как и на всей территории страны, ощущалась нехватка продовольствия. Адриан Дрюлиоль, супруг Ирэн, часто тайком забивал скот и раздавал мясо тем, кто наиболее остро нуждался в помощи. Нелегко было сводить концы с концами и в приюте. По словам Луи, Мари-Тереза Берже, «мама Тере», по ночам ходила за мукой на мельницу Бордебрюн в маленькую деревню Шастанёль.

Почему ночью? Этого Мари никак не могла понять. Поэтому решила расспросить Леони:

— Что происходит в приюте? Почему мадемуазель Берже ходит за продуктами ночью? Я пыталась спросить у матери-настоятельницы, но она не захотела со мной говорить!

— Дорогая Мари, какая же ты все-таки наивная! Скажи, ты заметила, что в городке появились новые лица? Идет война, Мари! Из северных и восточных регионов люди бегут к нам, в свободную зону. Сюда же едут и евреи, отправляют к нам своих детей. У Гитлера страшные планы относительно семитов! Из проверенных источников я узнала, что Гиммлер и его заместитель Гейдрих получили приказ разработать и воплотить в жизнь план «окончательного решения еврейского вопроса».

— Неужели это «окончательное решение» подразумевает и детей тоже?

— Мари, открой глаза! Еврейские дети наравне со взрослыми носят «желтую звезду»! И поверь, им, так же как и их родителям, грозит смерть!

— Ты хочешь сказать, что девочки, которых недавно привезли в приют, это…

— Да! Среди наших воспитанниц теперь есть девочки-еврейки. Это секрет, который я могу рассказать тебе, как своей любимой старшей сестре, и я уверена, что ты нас не выдашь. Но прошу тебя, не проговорись, их жизнь зависит от нашего умения молчать. Адриан тоже в курсе. Я расскажу матери Мари-де-Гонзаг о нашем разговоре, думаю, для нее это будет большим облегчением.

Мари показалось, что ледяная рука сжимает ей сердце. Адриан знает! А она каждый день ходила в приют и при этом оставалась в полном неведении…

Адриан дорого заплатил за признание Леони: Мари потребовала, чтобы он рассказал ей все, что знает, о том, что происходит в регионе, абсолютно все.

— Хорошо, раз ты на этом настаиваешь!

Рассказ занял не один час. За это время Мари испытала целую гамму чувств — возмущение, гнев, волнение, печаль… Наконец она не выдержала:

— Господи, кем же нужно быть, чтобы творить такое! То, что гибнут взрослые, ужасно, но истреблять детей… И все-таки мне обидно, что мать Мари-де-Гонзаг предпочла скрыть от меня правду. Теперь мне понятно, почему воспитанницы перестали посещать общественную школу!

— Ты права, но только отчасти. Успокойся, дорогая, прошу тебя! С 1940 года в приют время от времени поступают девочки из еврейских семей. Там же живут и несколько взрослых женщин-евреек. Приняв их у себя, мать-настоятельница пошла на огромный риск. И рискует не только она, опасность нависла над всеми: и над маленькими еврейками, и над сиротами, и над монахинями и учителями… Неудивительно, что они стараются как можно меньше людей посвящать в своп дела. Достаточно одного случайно оброненного слова — и все будет кончено. Нацисты преследуют евреев повсюду, даже в свободной зоне.

— Признаюсь, я словно свалилась с небес на землю, поговорив с Леони! Но скажи, сколько их, этих девочек-евреек? И как они к нам попали?

— Сейчас всюду на евреев устраиваются облавы, ты это знаешь. Мать Мари-де-Гонзаг всегда поддерживала отношения с Эдмоном Мишле, он один из активистов Сопротивления. Эдмон Мишле — ревностный христианин, который не на словах, а на деле выполняет Божьи заповеди. Это он попросил мать-настоятельницу приютить детей. Он пытается спасать не только евреев. Мишле помогает укрыться преследуемым режимом Виши жителям Эльзаса и Лотарингии, немцам-антифашистам и многим другим людям, вынужденным скрываться от гестапо. Девочек привозили чаще всего ночью, по две-три за раз. В приюте их сейчас двенадцать человек, самой маленькой — шесть, самой старшей — тринадцать. И с ними две мамы.

— Я всегда знала, что мать Мари-де-Гонзаг — удивительная женщина! Но мне страшно, Адриан! То, что ты рассказал, — ужасно! Мы живем в страшное время…

В памяти Мари возникли лица девочек-сирот, которых она встретила в прошлое воскресенье по дороге на вокзал. Все они были в пальто и одинаковых беретах цвета морской волны. Девочки парами шли по дороге и весело распевали:

Обазин — красивый городок!Как мы счастливы в приюте!В твоих стенах мы всегда послушны,И на сердце у нас радость.

Теперь Мари поняла, почему на службу в приют взяли еще одну учительницу — мадемуазель Соланж Гургю: количество воспитанниц возросло за счет девочек-евреек. Мадемуазель Жанна рассказала Мари, что мадемуазель Соланж приехала из зоны военных действий к своей бабушке, которая живет в Иссандоне, это недалеко от Алассака. По словам Жанны, мадемуазель Соланж была прекрасно образованна и, кроме прочего, замечательно пела и отлично изъяснялась на немецком. Поступив на работу в приют, она получила возможность самой зарабатывать себе на жизнь.

Мысли Мари снова вернулись к воспитанницам, встреченным ею на прогулке.

— Скажи, еврейские девочки не выходят за пределы приюта? — с тревогой спросила она у Адриана. — В воскресенье я их не видела!

— Это было бы слишком рискованно. Никто не знает, что они здесь. Сестер в городке любят и уважают, но они предпринимают все меры предосторожности, чтобы по округе не пошли ненужные слухи.

— Бедные малышки! — содрогнувшись, прошептала Мари.

Адриан сразу притянул Мари к себе, как только выключил лампу и они легли. Комната погрузилась в темноту и тишину. Где-то на площади ухнула сова. С крыши соседнего дома донеслось мяуканье кота. Прижимаясь к груди любимого супруга, Мари вдруг ощутила настоятельную необходимость подумать о чем-то очень приятном. В памяти всплыла картинка: Волчий лес в Прессиньяке, тот самый, где брал начало волшебный источник… Пьер, посвистывая, гонит домой коров, за ним по пятам бежит пес Пато… Молодая Нанетт возле печки месит тесто в деревянной кадке, ее щеки раскраснелись… Внезапно Мари привстала, словно подброшенная сильной рукой:

— Это так далеко от меня… Так далеко! — воскликнула она.

Адриан, который уже успел задремать, спросил:

— Что далеко, дорогая?

— Мое детство, молодость… Прессиньяк! Я не могу это объяснить, но мне хотелось бы съездить туда, снова увидеть «Бори»!

— Мари, что с тобой? Ты давно не вспоминала о Прессиньяке. Разве ты забыла, что в Большом доме живет Макарий?

Она всхлипнула. В голосе Мари слышалась тоска:

— Нет, я не забыла! Но это несправедливо! Этот дом принадлежит мне, моим детям! В «Бори» я чувствовала бы себя лучше, мне было бы спокойнее, чем здесь! Прошу тебя, включи свет! Мне страшно. Я хочу тебя видеть…

Адриан выполнил просьбу жены. Повернувшись к Мари, он внимательно посмотрел на нее. Мари, ослепленная ярким светом, провела кончиками пальцев по лбу супруга:

— Спасибо, любовь моя! Когда ты рядом, мне хорошо. Обещаю, я возьму себя в руки, я справлюсь. И если понадобится, я буду сражаться, как Поль, как все те, кто стремится к свободе и справедливости.

Одиннадцатого ноября 1942 года свободную зону и демаркационную линию упразднили. Войска Третьего рейха вошли на территорию тридцати пяти ранее «свободных» департаментов.

Мари с Нанетт в окно наблюдали за происходящим на городской площади, стараясь не прикасаться к шторам, чтобы не привлечь к себе внимания. Сжимая морщинистой рукой свои четки, Нан пробормотала:

— Господи, да когда же закончатся эти ужасы! Лучше бы я лежала на кладбище рядом с моими Жаком и Пьером!

Мари сделала ей знак замолчать. Она не сводила глаз с Адриана, которого как раз допрашивал немецкий офицер. Военные грузовики стояли под деревьями, с которых осенний ветер сдул последние листья.

Как и Мари, жители Обазина, спрятавшись за плотно задернутыми шторами, настороженно следили за передвижениями немецких оккупантов.

Адриан указал офицеру на какой-то дом, и тот, широко шагая, удалился. Мари подбежала к входной двери, сердце ее сжалось от животного страха. Доктор неторопливо вошел в вестибюль, обнял жену:

— Слава Богу, это закончилось! Некоторыми вопросами господин офицер поставил меня в весьма затруднительное положение, но я, похоже, выкрутился. То, что я немного говорю по-немецки, может сослужить плохую службу: они захотят сделать меня своим переводчиком. Мне это совсем не нравится, но уж лучше я, чем мадемуазель Соланж… Только бы они держались подальше от приюта!