Открывашка и пробой - Павел Смолин
Глава 3
Кабинет, в который меня отвели на пятый день пребывания в Центре, навевал тоску своей безликостью: деревянное, многократно крашенное и оттого местами потрескавшееся окно показывало расположенную с той стороны решетку, за которой расположилась грунтовая накатанная дорога и трехметровой высоты, покрытый колючей проволокой забор.
Перед окном, за потертым письменным столом, на скрипучем стуле сидел дядька в форме армейского лейтенанта. Лет тридцати, стриженный «под бокс», гладковыбритый и довольно-таки тощий. Лицо — нормальное, человеческое, даже вроде как немного сочувствия ко мне испытывает. Если не притворяется, конечно.
Я сижу напротив, на железной табуретке. Слева от меня — картотечные деревянные шкафы, справа — ничего кроме стены и двери выхода из кабинета. За моей спиной — еще один шкаф, с нормальными полками, а над головой лейтенанта висит фотография незнакомого улыбающегося русоволосого мужика средних лет с приятными чертами лица. Местный правитель, президент Михаил Васильевич Данилов. Служащий ему фоном флаг — красный, с серпом и молотом. От СССР сохранился.
— Меня зовут Александр Сергеевич, — представился лейтенант.
— Как Пушкин? — не удержался я.
— Как Пушкин, — поморщился он.
Видимо много кто так шутит.
— Извините.
— Хорошо, что великого русского поэта помнишь, — великодушно простил он меня и открыл лежащую на столе перед ним картонную папку. — Тебе — семнадцать лет, это ученые установили точно.
Он поднял на меня глаза, я кивнул — понял, мол.
— Найти на тебя хоть какие-то документы у нас не получилось. Родственников и знакомых — тоже.
— А что мне теперь делать? — без особой надежды на что-то хорошее спросил я.
Сейчас в детдом засунут, придется там с неблагополучными детьми драться, выгрызая себе право на нормальную жизнь.
— Родина тебя не бросит! — «обрадовал» он меня. — Прежде всего — вот, — он открыл ящик стола и вытащил оттуда красную книжечку. — Паспорт твой — больше не теряй, а то точно в тюрьму посадим! — подвинул мне, снабдив классической угрозой — я за эти дни столько наслушался, что на запугивания уже не реагирую.
— Спасибо, — поблагодарил я.
Фотка на месте — сразу по приезду в Центр и анфас, и профиль отсняли. Данные — упорно мной повторяемые, поэтому ФИО записано правильно. А вот местом рождения указан адрес Центра — тут на стенах кое-где служебные бумажки висят, адрес я узнал из них. Пролистав документ дальше, вздохнул на отсутствие прописки.
— Правильно! — одобрил лейтенант. — Ты у нас получаешься бездомный несовершеннолетний гражданин. А гражданин бездомным быть не может — в этом случае при мобилизации мы не сможем его найти и отправить защищать Родину от насекомых, — ухмыльнулся. — Будь ты на год старше, мы бы тебя отправили сразу в войска, пять лет крыши над головой и трехразовое питание гарантируется.
Пять лет армии!
— Будь ты просто семнадцатилетним бродяжкой — мы бы отправили тебя на годик в детский дом. Но ты — «открывашка», — развел он руками. — И ладно бы функционирующая — тебя бы забрали в спецучилище-интернат для «открывашек». Но ты, как посчитала комиссия, выгоревший, — горько вздохнул он, закончив описывать насколько сильно о меня спотыкается бюрократия.
— Извините, что столько проблем доставляю, — на всякий случай покаялся я.
— Ты — не виноват, Андрей, — изобразил он почти человечную улыбку. — С «открывашками» такое случается — только в этом Центре тридцать восемь задокументированных случаев, очень похожих на твой — «бахнул» на всю катушку, и половина мозгов сгорела, — хмыкнул. — Радуйся, что органических повреждений не получил. Может и найдется еще родня твоя — жизнь длинная. И память вернется нормальная, а не фантазии про телефон из одного экрана. Шизофрении у тебя тоже нет — нормальный, разумный пацан. И пристроим мы тебя в приемную семью, на год. Вот тебе, кстати, приписное, — вынул из ящика стола книжечку синюю. — Не теряй, в день восемнадцатилетия в военкомат как штык чтоб нарисовался, понял? У нас без уважительной причины не служить нельзя — за это пять лет тюрьмы, а в тюрьме — плохо. Понял? — придавил взглядом, подчеркнув серьезность сказанного.
— Понял, — уныло кивнул я.
Придется пять лет в армии казенные сапоги стаптывать.
— Вот оно, новое поколение, — расстроился от моей реакции лейтенант. — Нихрена Родину защищать учиться не хочет. Ничего, ты просто молодой, — тут же простил. — Вот срочную отслужишь, потом возвращаться не захочешь, контракт подпишешь. Чего тебе на «гражданке» делать, если ты, считай, обнулился? А там — настоящая мужская работа с перспективами. Но это только если не дурачок, а ты же не дурачок? Вон коэффициент интеллекта какой насчитали, — потыкал пальцем в папку. — У меня, скрывать не стану, поменьше, так что перспективы у тебя есть, — он поднялся со стула и протянул мне руку, снабдив рукопожатие улыбкой и советом. — Выбирай службу по контракту, Андрей, Родина тебя не забудет!
— А… — попытался спросить я.
— Сейчас опекун твой приедет, можешь тут подождать, — перебил он, направляясь к двери.
— Спасибо, — от всей души поблагодарил я.
— Насиделся в камере-то? — сочувственно спросил лейтенант.
— Насиделся, — поморщился я.
— Больше не попадайся, — гоготнул он и закрыл за собой дверь.
Давящее ощущение неизвестности впервые после момента «попадания» пропало, избавившаяся от гнёта душа взлетела к потолку, по всему телу пробежали приятные мурашки. Меня не будут держать в лаборатории до конца моих дней! Меня не разберут на кусочки, силясь постичь природу «попадания»! На меня вообще всем, кроме военкомата, плевать! Армия? Нет, на контракт я не хочу, а срочную пять лет потерпеть будет даже полезно — сейчас в приемной семье поживу, чуть освоюсь в этом мире, а потом вообще, считай, в тренировочный лагерь, где знания о мире будут вдалбливать по уставу. Демобилизуюсь и пойду работать, параллельно получая заочное образование. А дальше — по старому плану, в деревенскую школу! Хуже, чем в моей реальности — пять лет жизни выпадает — но все еще вполне рабочая стратегия.
Мама…
Настроение полетело в помойку — даже не представляю, насколько им с сестрой сейчас плохо. К черту — мне-то явно хуже: они хотя бы в своем мире, они могут друг друга поддержать, а я — приемный ребенок в чужом мире. И мне что, почти год болтаться без дела? А мне хоть какую-то бумажку о том, что я вообще-то одиннадцать классов на медаль закончил, дадут? Я же сейчас по документам вообще неграмотный!
Дверь открылась без предварительного стука — невежливо вообще-то! — и в кабинет зашла одетая в ярко-оранжевое, расписанное подсолнухами, закрытого фасона платье, повязавшая на голову белую косынку, седая, очень старая бабушка. Долгая жизнь оставила на ее лице «грустные» мимические морщины, но в противовес им
