Неизвестно - Марчук Год демонов

— Мы их и не пускаем в широкий прокат. Массовый зритель еще не дорос до такого откровенного восприятия действительности, — успокоил свою хранительницу нравов Иван Митрофанович.

Отобедали в удовольствие. Не торопились. Пили кофе, разливая остав­шийся на дне бутылки коньяк в кофейные чашечки. Шустрый, насторожен­ный (а вдруг не придет «хозяин») киномеханик торговал билетами у входа в продолговатый, как амбар, клуб. Завидя приближающегося шефа с гостями, притворно-приветливо заулыбался.

— Чем угощаешь сегодня?

— Классная итальянская комедия, — отрапортовал киномеханик, приняв угодливый вид.

— Итальянцы — народ веселый. Умеют делать комедии. Особенно этот, которого мы последний раз глядели... Феллинчик, — решил удивить своей киноэрудицией Горностай.

— Феллини, — поспешил поправить киномеханик и пулей юркнул к себе в пристройку-аппаратную.

Фильм, может быть, несколько и шокировал присутствующих своими откровенными эротическими сценами (правда, с юмором снятыми), но в целом аудитории понравился. Иван Митрофанович в знак благодарности лично пожал руку уставшей и вспотевшей от волнения переводчице. Прибе­жал и киномеханик за своей порцией похвалы.

— Молодец. Такие фильмы заказывают через Матвеева, а то на наших впустую время теряем. Ни уму ни сердцу. Думаю, у нас на «Беларусьфильме» и режиссера не найдется, чтобы так смело, правдиво и смешно снять.

— Может, и найдется, но дадут ли? — заметил Константин Петрович.

— Большой талант прошибает любые запреты, я так думаю и лично буду поддерживать свежие идеи и любую творческую инициативу, — резюмировал Горностай. — Вы похлопочите там насчет кофе. А мы с Петровичем погуляем. И пусть подадут ликер.

Неохотно вступал в свои права теплый вечер. Дышалось легко. Настрое­ние было приподнятое.

— А может, давай, Константин, ко мне в аппарат. Возглавишь отдел науки и учебных заведений, и я буду увереннее себя чувствовать. Не торопись с ответом. Знаю твою осмотрительность, осторожность, умение просчитать будущее. Теперь время работает на нас. Подумай.

— И думать не буду. Благодарю тебя за предложение. Полагаю, оно высказано в порядке вежливости. Приближаемся к седьмому десятку... вспом­ню — оторопь берет... страшные годы. Под занавес природа ничего не реко­мендует менять.

— А как же перестройка? Лидер призывает всех в корне изменить отно­шение к жизни, к себе.

— Мужик он башковитый, может, не совсем дальновидный, но ловкий. Лучше партийцам самим вовремя очиститься, нежели ждать, когда придут голодные и злые дворники и выметут метлою из кабинетов. Теперь вам труд­нее... нельзя жить дальше, создавая видимость работы. Два пути: или партия в конце концов откажется от руководящей роли в обществе, или самораспу­стится, или видоизменится... не знаю... так чувствую. Я не против перестрой­ки, но у меня всегда есть на все собственное мнение.

— Хорошо. Назови мне надежную силу, кроме партии? Крестьянство? Профсоюзы? Армия? КГБ? Как масса — это сила, но они подручные пар­тии. Идеологически не самостоятельны. Вот и недавно мы направили около тридцати процентов наших кадров в органы милиции, КГБ. Что и говорить; не все оказались готовы: дрогнули, растерялись, повисли в безвременье. Я же, наоборот, чувствую себя уверенно. Мне перестройка по нраву. Я чув­ствую прилив сил. Чего тебе лично не хватает? Государственной премии? Пусть выдвигают ваш коллективный труд «История экономических учений в Белоруссии», и мне спокойно. Дадим премию. Возглавь работу коллектива над новой темой «Экономика и рынок при перестройке». Опережай события. Выдвинем и на Ленинскую премию.

— Измельчали настоящие ученые. Старец, толковый ученый, с которым мы создавали последний научный труд, помер. Надо развивать научную базу.... вкладывать деньгу. А где ее брать? За последние пять лет ни одной докторской.

— Выходит, белорусская земля не рождает ломоносовых-экономистов?

— Экономисты есть, ломоносовых нет.

— Будут и доктора, и кандидаты. Ты, главное, бди в другом. Сейчас отда­ем под суд проректора медицинского института. В Баку, как слышал, вообще институт распустили, разогнали к черту. Держи дисциплину. В твоем заведении соблазн колоссальный и поле деятельности для взяткодателей неограни­ченное.

— Кто руку набил брать до перестройки, будет брать и во времена оной. Гласность, правда, прибавит жадности.

— Она всегда была, как тебе известно. Но не все знали то, что знали мы. А теперь все полезло на страницы газет. Остановить процесс невозможно, дай бог силы хоть контролировать.

— Боюсь, что поздно опомнились.

— Будем надеяться на здоровые силы общества.

Злобина тревожила, надо сказать, набирающая силу и агрессивность пресса. Гласность чудилась ему огромным дирижаблем, который завис над городом. Чем он начинен? А если взорвется? Что в нем: лепестки роз или навоз?

— Модернизируй институт. Будь в авангарде перестройки. Давай закупим у немцев компьютерный класс, методологию обучения менеджерству. Чем смогу, тем помогу, — искренне советовал Иван Митрофанович. — Чем удру­чен? Пойдем выпьем. С нас взятки гладки. Когда Андропов ковырнул дачу Георгадзе, кто мог — даже с больной фантазией — предположить, что там обнаружат 100 золотых слитков, бриллианты, царские сервизы, 42 миллиона в рублях. А мы пришли к достатку собственным трудом, помня, как родители наши получали по 70 копеек на трудодень, бесхлебицу, голодные студенче­ские годы.

Роднили их не только трудные годы юности. Перепадало — и немало — за услуги Константину Петровичу от благодарного друга и нужных ему людей. В свою очередь Горностай очень выручил Злобина в одном давнишнем нашу­мевшем деле. В столичном универмаге долго «налево» торговали коврами. В деле была замешана любовница Константина Петровича. Чертова бестия была красива, но ужасно болтлива и слаба духом. Исключительно благодаря связям Ивана Митрофановича ее буквально вытащили со скамьи подсуди­мых. Злобин отблагодарил своей преданностью, а семью завалил импортом. Косвенно Злобин не был замешан в сбыте неучтенных на фабрике ковров, но получал через любовницу свою долю барышей за покровительство и умелую расстановку на ключевых позициях надежных кадров. Тогда он в Совмине курировал всю торговлю республики.

Может быть, теперь, так высоко взлетев и поймав удачу за хвост, Иван Митрофанович и сожалел о «тайных сделках и сговорах», да переиначить, незаметно отдалить от себя Злобина было поздно и невозможно. У одного рычаги власти, у другого рычаги связей: они дополняли друг друга.

— Да, кстати, твой воинствующий ветеран не успокаивается. Вторую жалобу настрочил в ЦК, уже на мое имя.

— Вот об этом я и хотел у тебя спросить. Видно, до смерти не угомонится.

— Ты допустил ошибку. Перегнул палку. Не надо было его исключать из партии. Инкриминировать ему организацию групповой жалобы в Централь­ный Комитет рискованно и малодоказуемо. Он, судя по всему, чувствует свою правоту. Добивается у меня приема.

— Я на полпути, как тебе известно, не останавливаюсь. Подонка, врага надо обложить со всех сторон и уничтожить.

— Что ж... потянем волынку. Создадим одну комиссию, вторую на уровне райкома, обкома, минвуза. Хода жалобе не дадим.

— Отлично. Это уже судороги, как перед кончиной. Ваня, пригласил бы ты как-нибудь в выходные на озера или там в Березинский заповедник своего ставленника, начальника областного управления КГБ.

— Неужели тебя ветеран так напугал, что ты хочешь найти опору и в КГБ? — полушутя, полусерьезно спросил Горностай.

— Как ты знаешь, — слегка обидевшись, ответил Злобин, — я акул сме­тал со своего пути, не то что эту мелкую рыбешку. Мне надо выяснить один щекотливый вопрос.

— Хорошо. Подумаем. Не люблю я этот Березинский. Туда обычно пер­вый ездит на охоту. Неэтично лоб в лоб. Это его вотчина.

— Поедем на Лепельские озера. У моего декана там брат ходит в пред­седателях богатого колхоза, — нашелся Константин Петрович.

— Не нравится мне твоя паника. Даже если он и раскапывает твое уча­стие в партизанской борьбе, то кто его, будь он даже осыпан с ног до головы орденами, пустит в архивы КГБ? Наивно. Ты мне сфотографируй ситуацию.

— Меня скомпрометировать и по этой линии трудно.

— Тогда я не понял! Он все еще в институте?

— С огромными усилиями, но выперли на пенсию.

— Ну и всем спокойно. Пусть разводит кроликов и готовится к рыноч­ным отношениям. Пойдем выпьем. Это не стоит внимания. Мы хозяева жизни. Мы!

Застолье сползало к завершению. Хозяева выжимали из себя последние знаки внимания и интереса к гостям. Подшофе, жена Горностая сама вызвала дежурную «Волгу».

— Неужели прибудет вовремя? — делано не верила жена Злобина и нама­зала, еще за столом, яркой помадой губы.

— Минута в минуту, — высокомерно ответила жена Ивана Митрофано­вича.