Unknown - o 26827bf23e6c9ef9
Первое: оттягивай как можно дольше тот момент, когда он осознает, что
его новое удовольствие -- искушение. Поскольку слуги Врага вот уже
две
тысячи лет проповедуют, что мирская суета -- одно из сильнейших и
простейших
искушений, казалось бы, нам трудно на этом сыграть. Но, к счастью, они
совсем мало говорили об этом в последние десятилетия. В
современной
христианской литературе хоть и много можно найти о "маммоне" (и даже
больше,
чем мне хотелось бы), но очень мало предостережений о суете, выборе
друзей и
ценности времени. Все это твой подшефный, вероятно, назвал
бы
"пуританством". (Позволю себе заметить, кстати, что та окраска, которую
мы
придаем этому термину, принадлежит к числу наших самых весомых и
ценных
побед за последнее столетие. С ее помощью мы ежегодно спасаем тысячи
людей
от сдержанности, целомудрия и трезвенности.)
Однако рано или поздно истинная сущность его новых друзей станет
ему
ясна, и тогда твоя новая тактика должна исходить из того, насколько
он
разумен. Если он достаточно глуп, позволь ему осознавать истинный
характер
его друзей только в их отсутствие. Если это удастся, ты побудишь его
жить
(как, я знаю, живут многие люди) двумя параллельными жизнями. Он не
только
будет казаться, но действительно станет разным человеком в разных кругах.
Если уж и это не удастся, есть еще более тонкий и интересный способ.
Он
может, с твоей помощью, прямо-таки получать удовольствие, думая о том, что у
его жизни -- две независимые стороны. Этого можно добиться, играя на
его
тщеславии. Он будет наслаждаться по воскресеньям, стоя на коленях
с
лавочником
и не забывая, что лавочник вряд ли поймет тот изысканный и
насмешливый
мир, где ему так легко в субботние вечера. С другой стороны, он
будет
наслаждаться непристойностями и богохульством за чашкой кофе у
своих
восхитительных знакомых еще больше, так как знает о своем "глубоком"
и
"духовном" мире, которого им не понять. Ясна тебе суть? Мирские
друзья
затрагивают одну сторону его жизни, лавочник -- другую, а он --
совершенный,
гармоничный, сложный человек с более широким кругозором, чем все они.
Так,
изменяя, по крайней мере, двум группам людей, он ощутит вместо
стыда
подсознательное самодовольство. Если же все твои усилия окажутся
тщетными,
сделай так, чтобы он шел против совести и продолжал приятельские
отношения,
полагая, что каким-то необъяснимым образом "исправляет" этих людей, когда
он
просто пьет их коктейли и смеется их шуткам, а разрыв с его стороны
означал
бы "педантизм", "нетерпимость" и (разумеется!) "пуританство".
Попутно тебе необходимо побеспокоиться о том, чтобы из-за
нового
увлечения он тратил больше, чем может себе позволить, и меньше
внимания
уделял работе и собственной матери. Мать станет ревновать и беспокоиться, он
-- замыкаться и грубить, а этому цены нет для развития домашних
отношений.
Твой любящий дядя Баламут.
ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ
Мой дорогой Гнусик!
Видимо, все идет очень хорошо. Особенно рад узнать, что новые
друзья
твоего пациента познакомили его со всем своим кругом. Я успел
проверить в
списках, что это вполне надежные люди, прочные хулители Врага и
рабы
земного, которые, не совершая особых преступлений, спокойно и уверенно
идут
прямо в дом отца нашего. Ты говоришь о том, что они любят
посмеяться.
Надеюсь, ты не хочешь этим сказать, что смех как
таковой полезен для нас всегда. Этот пункт следует разобрать особо.
Я разделяю причины человеческого смеха на следующие: радость, веселье,
анекдоты и развязность. Радость проявляется, когда друзья или
влюбленные
снова встретятся после краткой разлуки. Взрослые люди обычно
придумывают
какой-нибудь предлог для смеха в виде шутки. Но та легкость, с которой
даже
самые пустяковые остроты вызывают в такой момент улыбку, показывает, что
не
в шутках дело. В чем тут причина, мы до сих пор не знаем. Что-то
подобное
этой радости выражается в гнусном искусстве, называемом музыкой, и
еще
что-то похожее, говорят, бывает в раю, на небесах -- какое-то
бессмысленное
и ненужное учащение ритма блаженных эмоций, совершенно непонятное для
нас.
Такой смех не в пашу пользу, и ему всегда следует противодействовать.
Он
просто противен и оскорбителен для того реализма, достоинства и
строгости,
которые все время царят в аду.
Веселость близка к радости. Это легкая пена, и рождает ее
инстинкт
игры. Она тоже приносит нам мало пользы. При ее помощи, конечно, иногда
можно оторвать людей от чувств и от действий, угодных Врагу. Однако сама
по
себе она не содержит ничего хорошего, а плохое -- несет: содействует
мужеству, милосердию, нетребовательности и многим другим порокам.
Анекдот, помогающий внезапно увидеть смешное и нелепое, все же
обещает
больше. Я отнюдь не имею в виду неприличные или грубые анекдоты: они
чаще
всего не приводят к ожидаемым результатам, хотя посредственные
искусители
возлагают на них большие надежды. Следует знать, что люди в этом
отношении
четко делятся на два типа: для одних "нет страсти сильнее зова
плоти",
но неприличный анекдот не разжигает их, потому что он смешной. У
других
людей такой анекдот рождает смех и похоть одновременно, от одной и той
же
причины. Люди первого типа шутят на сексуальные темы, потому что они
часто и
впрямь смешны, люди второго типа просто используют повод поговорить
о
сексуальном. Если твой пациент принадлежит к первому типу, неприличные
анекдоты тебе не помогут. Никогда не забуду те часы, которые я потерял
с
одним из моих первых пациентов, шатаясь в страшной скуке по барам и
салонам,
прежде чем усвоил себе это правило. Узнай, к какому типу принадлежит
твой
пациент, и следи за тем, чтобы он об этом не проведал.
Истинная польза от шуток и юмора совершенно в другом. Эта
польза
особенно много обещает при обработке англичан, которые смотрят на
свое
"чувство юмора" столь серьезно, что недостаток его -- почти
единственный
порок, которого они действительно стыдятся. Юмор для них сглаживает
и,
заметь, извиняет все. Вот такой юмор совершенно неоценим как средство
против
стыда. Если человек просто заставляет других за себя платить -- он
пошляк.
Если же он шутливо хвастает при этом и дразнит своих друзей тем, что
они
дают себя раскрутить,-- он уже не пошляк, а весельчак. Просто
трусость
позорна, но если ее замаскировать шутливым хвастовством,
юмористическими
преувеличениями и комическими ужимками, она может показаться
забавной.
Жестокость позорна, если жестокий человек не назовет ее шуткой.
Тысячи
непристойных и даже кощунственных анекдотов не продвинут так человека
в
сторону погибели, как открытие: он может сделать почти все, что
угодно, и
друзья не осудят его, а восхвалят, если только он выдаст это за шутку.
Кроме
того, такой
соблазн можно почти полностью скрыть от твоего подопечного за
счет
вышеупомянутого "серьезного отношения к юмору". Всякую мысль о том, что
и в
шутках можно зайти слишком далеко, представь ему как "пуританство"
или
"тупость".
Однако развязный смех лучше всего. Во-первых, он не стоит
особых
усилий. Только умный человек способен умело пошутить о добродетели.
Но
любого развязного пошляка можно научить добродетель высмеивать.
Среди
развязных людей всегда предполагается, что кто-то из них сказал
что-то
остроумное и смешное, хотя никто ничего такого и не говорил: каждый
серьезный предмет они обсуждают так, как будто в нем уже нашли смешную
и
нелепую сторону. Устойчивая привычка к развязному смеху прекрасно
защищает
от Врага. Кроме того, она свободна от тех опасностей, которые содержатся
в
прочих видах смеха. Между развязным смехом и радостью --
огромное
расстояние. Развязность притупляет, а не проясняет разум и отнюдь
не
сближает
предающихся ей.
Твой любящий дядя Баламут.
ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ
Мой дорогой Гнусик!
Отрадно видеть явный прогресс. Я только опасаюсь, как бы ты, стремясь
побыстрее добиться нужных результатов, не пробудил бы подопечного и он
не
осознал бы своего истинного положения. Хотя мы с тобой видим это
