Алексей Дударев - Белые Росы
— Куда? — опешил сибиряк и удивленно спросил: — За что?
— Быстро собирай все и пошли. Совсем обнаглел!
— Да вы что, ребята? У меня же самолет!
— Собирайся...
— Да что я сделал-то? — чуть не плачет сибиряк и вдруг, перехватив взгляд на бутылку, начинает хохотать: — Ой, братцы! Ну, вы даете! Это же вода! Колодезная... Из наших ключей. Мне моя Зинка всегда на дорогу дает... А вы... Ой, не могу!
— Рассказывай, рассказывай...
— Да попробуйте, елки зеленые!
— Гражданин!
— Ну, понюхай хоть...
Милиционер понюхал, не поверил собственному носу, попробовал. Вода!
— Ну, а зачем ты ее возишь за собой? Вон ведь вода! — показал тот, который пробовал, на мраморный фонтанчик в углу.
— Я такую не пью. Она с железом.
— Ну и что?
— Не хочу, чтобы у меня внутри железо было.
Милиционеры ушли.
Сашка подошел.
— Дай воды...
— На! — сибиряк налил полный стакан.
Сашка маленькими глотками опорожнил его.
— Понимаешь, брательник, какая штуковина... Зинка моя... Ну, ударница! Сама, понимаешь, кнопочка такая, в кармане носить можно, а сына на пять кило отчебучила... Орет, как бугай! За витаминами отправила. Трактор бросил, за витаминами лечу. Ты представляешь, сколько при таком весе витаминов надо, чтобы все путем было! Как вода? Скажи... Из моего колодца... Полгода рыл, думал, до Пентагона докопаю... Нигде такой нет.
— Есть, — сказал Сашка. — У нас в Белых Росах.
— А это может быть, — неожиданно легко согласился сибиряк.
Лайнер стремительно пробежал по взлетной полосе, лег большими серебристыми крыльями на упругий прозрачный воздух и понесся догонять одинокое облачко на горизонте.
Поздно ночью Мишка Кисель вошел во двор старика. Он был одет в светлую куртку с молнией, на плече — рюкзак. Постучал негромко в окно:
— Дядька Федос!
Окно распахнулось, в нем показался весь в белом старый Ходас.
— Чего тебе?
— Топор-то отдай, — тихо и жестко попросил Кисель.
— Вон в углу торчит, — кивнул старик.
Кисель подошел, вырвал из бревна топор, вернулся.
— Ваську позови...
— Сидит Васька, — вздохнул старик.
— Как... сидит? — удивился Кисель.
— В городе чего-то набедокурил... Десять суток дали... К Марусе заходил?
— Нет.
— Зайди.
Кисель покачал головой:
— Боюсь... Остаться могу, — глухо промолвил Кисель и пошел в темноту.
Старик еще долго сидел в окне.
Кричали первые петухи.
Кисель вышел на шоссе перед изогнутой стрелой указателя. Остановился, перевел дух, поправил на плече рюкзак, какое-то время смотрел на исцарапанный указатель. Потом легко одной рукой разогнул его, глянул в последний раз на темную спящую деревню и быстро-быстро пошел по шоссе к освещенному электрическими огнями городу.
И вот наступил тот день для жителей неперспективных Белых Рос, когда все сомнения по поводу дальнейшей судьбы деревни одним махом разрешились.
— Дорогие жители Белых Рос! — радуясь и волнуясь не меньше самих «жителей», говорила полная женщина с депутатским значком на груди. —
Ваша старая деревня с таким милым поэтическим названием переживает свое второе рождение! Через год-два на этом месте вырастут многоэтажные дома, магазины, школа, детские учреждения, предприятия бытового обслуживания... И особенно приятно то, что ваша деревня не исчезнет! — продолжала женщина. — Решением горисполкома новый микрорайон будет носить название Белые Росы! Более того, всем вам, я повторяю, всем без исключения, предоставляются благоустроенные квартиры в одном доме в двух шагах отсюда. Вот этот дом! — женщина показала рукой на серую бетонную башню метрах в пятидесяти от деревни.
Все головы одновременно, как у туристов, повернулись в сторону дома... Огромная махина всеми окнами смотрела на людей. Кто-то даже зааплодировал.
— Улица, уже городская улица, — продолжала женщина, — на которой вам предстоит жить, будет называться Белоросинская. Счастья вам, дорогие мои, радости и здоровых деток в новом доме!
Тут зааплодировали все. Маленький шустрый фотограф бегал вокруг, приседал и щелкал фотоаппаратом.
— Позвольте мне, — продолжала женщина, — выполнить приятное поручение исполкома Первомайского районного Совета народных депутатов и вручить вам ордера и ключи от новых квартир...
Тишина.
— Ордер на однокомнатную квартиру вручается старейшему жителю деревни Белые Росы, ветерану трех войн, ветерану труда — Ходасу Федору Филимоновичу...
Все зашумели, захлопали в ладоши, задвигались, заулыбались...
— Ну че ты пнем стоишь? — прошептал Гастрит. — Иди, если просят. Пока дают...
Старик подошел к колодцу.
— Поздравляю вас, дорогой Федор Филимонович! — женщина протянула старику синенькую бумажку и ключик. — Долгих лет вам жизни, здоровья, счастья! — и даже обняла. Но, обняв, прошептала на ухо: — Скажите что-нибудь...
Старик повернулся к односельчанам.
Все ждали от него речи.
— Ну, чего сказать?.. — заволновался Ходас. — Родился я, значит, тут в одна тысяча...
— Знаем, когда родился, — крикнул кто-то. — Речь давай!
— А ты там не вякай! Говорю что говорю! — огрызнулся старик и продолжал свою «речь»: — Родился я, значит, тут, женился тоже тут... Войну, значит, одну с Буденным Семеном Михайловичем, другую в Карелии, а третью, значит, тоже тут, в партизанах... А теперь во квартиру дали... Помру, значит, с удобствами... Спасибо...
Он вытер пот и пошел.
— Ну, Федос! — упрекнул его Гастрит. Не умеешь ты красиво говорить.
— Я зато думаю красиво! — буркнул старик.
— Все думают, — махнул рукой Гастрит.
Женщина улыбнулась, сказала растроганно:
— Спасибо, дедушка...
— За что? — изумился старик.
— За все. За всю вашу жизнь... — очень тихо, только ему одному сказала женщина, опять улыбнулась, взяла новый ордер и ключик.
— Ордер на трехкомнатную квартиру вручается...
В своем гнезде сидел одинокий аист.
Тревожно поглядывал по сторонам.
Клекотал.
Потом вдруг взмахнул крыльями и полетел.
К новому дому бежали семьями по мере получения ордеров и ключей. Именно бежали, а не шли.
— Петька! — задыхаясь, кричала седая старушка, прижимая к груди черного как смоль кота. — Возьми кошку!
— Ай! — отмахнулся молодой белобрысый парень.
— Возьми, я сказала! Кошка первой должна войти! Или дай хоть я войду, чтоб мне первой в новой хате помереть.
— Бросьте вы, мама!
— Петька, у тебя же семья и дети малые!
И захлопали двери, зазвенели оконные стекла, загудели лестницы под ногами, застонал-завыл лифт. Бурная, восторженная жизнь вошла в серый железобетон.
Первым делом, конечно же, высыпали на балконы.
— А высоко-то как!
— Банчук! Ты меня видишь?
— Не!
— И я тебя не вижу...
— Елки-моталки! Да тут же двух кабанов держать можно!
Струк, перегнувшись через перила, звал соседа:
— Кулага! Кулага!
С балкона этажом ниже показалась нервная голова Кулаги.
— Че?
— А я сверху тебя, — довольный до невозможности, сообщил Струк.
— Ну и что?
— А вот тьфу на тебя с высоты и все, — расплылся в добродушной улыбочке Струк.
— Отобью голову! — взвился Кулага. — Я сказал...
Мурашка, увидев хозяина, подняла от травы морду и замычала. Старик подошел к ней, достал из кармана большой кусок хлеба, протянул к коровьим губам:
— На, поешь, — отломил кусочек, отдал корове. Та осторожно взяла хлеб с ладони старика.
— На базар завтра пойдем... — вздохнул Ходас, достал из другого кармана ордер и ключ. — Вот видишь, квартиру в городе дали. Не обижайся...
Большое розовое солнце через ветви деревьев смотрело на старика.
Утро. По обочине ведет старик свою Мурашку к городу... Чуть впереди шагает Андрей... Молчат... Проносятся мимо автомашины...
— Ты куда сразу? — спрашивает старик.
— На работу. А потом в мебельный... Стенку посмотреть надо...
— Деньги есть?
Андрей кивает.
— А то могу дать...
— Не надо...
— И нечего обижаться! — сердито говорит старик. — Сашка вон со дня на день должен явиться... Я как чувствовал...
— А кто обижается? — оборачивается сын. — Только насчет того, что я бы твоей смерти ждал, это, папаша, дурь несусветная...
— Нечего дурь близко к сердцу принимать, если ты разумный... — нападает старик и делает неожиданный переход: — А денег могу дать.
Андрей улыбнулся, заметил вдали рейсовый авобус, зашагал шире.
— Я поехал!
— Андрей! — позвал старик. — Зайди после работы к нашему охламону... Может, голодный сидит, так купи чего-нибудь...
— Хорошо!
— И скажи, что Кисель смотал удочки из деревни...
Под вечер Андрей пришел на свиданье к Ваське. Братья сидели на травке у синего забора, курили... Андрей рассказывал:
